Глава 3

Вика родилась в семье известного советского прозаика, Члена союза писателей и даже некоторое время – председателя этого союза, Андрея Рубахина. В семидесятые годы Рубахин был в фаворе, его печатали самые известные литературные журналы, по его произведениям снимали фильмы. Он даже в школьную программу попал. Злые языки утверждали, что Рубахин делает карьеру благодаря своим связям, но в отсутствии таланта даже они не могли его упрекнуть.

Где бы Андрей не появлялся, следом тащились две тени. Слава клубилась позади ароматным облаком, отчего дамы приходили в восторг, а мужчин неудержимо тянуло выпить. Вторая тень, второе облако, жадно впитывало зависть, светящуюся в глазах друзей и коллег, переливаясь грязным перламутром.

Талант Андрея был особенный: писал он непростительно легко, не ведая ни мук творчества, ни, хотя бы, кратковременной несостоятельности своего пера. Более того, творил как бы между прочим, занимаясь в то же самое время сотней других дел, в том числе не только административных, в союзе писателей, но и вполне светских – появляясь везде, куда звали и не звали.

Казалось, судьба наградила Андрея изрядно, можно было бы поставить на этом точку и оставить хоть что-то другим смертным. Но в день его рождения фортуна явно переусердствовала, потому как помимо таланта наградила его еще и королевской внешностью. Метр девяносто и косая сажень в плечах, шевелюра, напоминающая львиную гриву, безмятежные голубые глаза, орлиный нос и улыбка безгрешного младенца. Тиражи его фотографий порой даже обгонял тиражи книг.

Разумеется, такая счастливая судьба плодила вокруг Рубахина не только завистников, но и почитателей, среди которых женщины составляли если не саму многочисленную, то наверняка самую активную и преданную часть.

Если поклонники-мужчины мечтали с Рубахиным выпить, то женщины в своих мечтах были смелее и не по-советски раскованнее. Письма с пугающими признаниями и недвусмысленными предложениями приходили на адрес издательства толстыми пачками, изымались заботливой женой Диной, внимательно изучались и уничтожались в дачном камине, никогда не попадая на глаза адресату.

Дина была вне конкуренции. Рубахин долго искал женщину, равную ему по всем статьям, пока не встретил Дину. Двадцатипятилетняя красавица – дочь профессора филологии, воспитанная в лучших традициях составила с Рубахиным гармоничную пару. Обладая абсолютной грамотностью и преданностью делу мужа, она самоотверженно и совершенно безвозмездно правила его рукописи до того, как они попадали в редакторский цех Лениздата и составила мужу славу писателя безгрешного в отношении орфографии и стилистики.

Дина была умна по-мужски и совсем не обладала женским чутьем. Умея поддержать любой разговор из области философии, политики и литературы, она беспомощно опускала руки, когда муж смотрел вслед другой женщине. Она была также по-мужски честна и прямолинейна, не имея даже отдаленного понятия ни о кокетстве, ни о каких других женских хитростях. Постель была для нее неприятной принудительной обязанностью, которую она заставляла себя выполнять раз в неделю, и ничто не могло убедить ее том, что подобное занятие не является архаизмом.

Андрей же, в отличие от жены, любил жизнь во всех ее проявлениях, в том числе любил ее проявления в женских ласках, особенно когда те были разнообразны и неутомимы. Его не называли бабником или донжуаном, потому что он никогда не домогался женской любви, а лишь брал то, что ему настойчиво предлагали, то есть – причитающееся по праву громкой славы.

Несмотря на сотни связей Андрея, Дина была единственной, кто ни о чем не догадывался. Она была занята работой, дочерью Викой и этого ей вполне хватало, чтобы заполнить все свое время и жизненное пространство.

Андрей же, хотя почти никогда не отказывался от плотских соблазнов, самих искусительниц ценил невысоко, принимая их страсть как любую другую услугу, которые ему оказывал обслуживающий персонал. Он ставил на одну доску шофера, который возил его по городу, швейцаров, распахивающих перед ним двери иностранных отелей и женщин, побывавших в его постели. Все они для того и существовали, чтобы делать жизнь Андрея Рубахина более приятной.

В начале восьмидесятых, разменяв пятый десяток, Андрей практически перестал писать и едва успевал посещать многочисленные банкеты, куда каждый мечтал залучить звезду. Большинство таких мероприятий сопровождалось обильными возлияниями, после чего Андрея привозили домой в виде безжизненного тела.

Брезгливая Дина превратила свой кабинет, который ей теперь был абсолютно не нужен, в спальню и перенесла туда свою кровать. Переживая ранний климакс, она мучилась приливами, страдала от головных болей и частой смены настроения, окончательно поставив точку в интимных отношениях с мужем.

Перестройку Рубахин встретил со значительно поредевшей шевелюрой, одутловатым, землистого цвета, лицом и лишними тридцатью килограммами, осевшими как-то по-бабьи на бедрах и животе. Бурная река тиражей его книг превращалась в тоненький ручеек, который неминуемо должен был пересохнуть под ярким солнцем новых экономических отношений, потому что народ как-то уж слишком быстро перестал интересоваться судьбой аграриев и сталеваров.

Несмотря на то, что материально Андрей прочно стоял на ногах, залогом чему был небольшой, но вполне приличный банковский счет, предусмотрительно открытый им во время поездки по дальнему зарубежью, душевное спокойствие покинуло его раз и навсегда. По телевизору мелькали незнакомые лица, на прилавках появлялись новые книги с неизвестными фамилиями, жизнь неслась кувырком вперед, сметая старых кумиров как пыль.

Его больше не узнавали на улице, почти никуда не приглашали, об издании книг даже говорить не приходилось. Слава, в лучах которой он купался долгие годы, растаяла как дым. Это было равносильно смерти.

Дина же продолжа держаться с обычным достоинством, изменявшим ей лишь изредка по вечерам, когда она пыталась внушить мужу, что пить в одиночестве дома да еще в присутствие дочери – это и есть то самое дно, которого он так отчаянно боится. Дина не изменилась ни на йоту, даже очереди за мылом не смогли переменить ее обычных манер. И у Андрея возникло подозрение, что жена никогда всерьез и не принимала его известности, а потому теперь так спокойно воспринимает всепроисходящее с ним.

По ночам Андрей, терзаемый каким-то особенно мучительным страхом, одиноко ворочался в постели и прикладывался время от времени к бутылке коньяку, поселившейся в секретере, на том самом месте, где он раньше хранил рукописи незавершенных романов. Днем он мотался по городу с грандиозными планами написать современнейший роман о том, что творится в стране. Но его нигде не принимали всерьез. В моду входили разоблачения, а его имя слишком тесно было связано с рухнувшим режимом.

Бессонные ночи, алкоголь и невостребованность привели к нервным срывам. В голове Андрея началась странная путаница, временами наплывал туман, он плохо соображал в такие минуты. Пытался сидеть за столом, стучать на машинке. Но похмелье, страх и обида на весь мир – плохие помощники в ремесле. В корзине прибавлялось смятых бумаг, в душе копилась желчь…

И вот именно тогда появилась Ирочка.

Ирочка была дочерью друга и ровесницей Виктории. Ее принимали в семье как родную, особенно после смерти отца – большого партийного босса. Дина корректно обходила стороной разговоры о смерти отца и того же требовала от послушной Виктории. Незаметно совала девочке деньги и талоны на колбасу.

Ирочка брала деньги, сдержанно благодарила и тихо ненавидела Дину за ее помощь. Отец Ирочки – крупный советский функционер – скончался от инфаркта, когда его пригласили в прокуратуру и предъявили объемистый том обвинений, из которыхследовало что он казнокрад и распутник. Он умер прямо на ступеньках прокуратуры, грузно рухнув лицом в бетон. Ирочка с матерью сдали казенную квартиру и переехали в грязную коммуналку. За два года перестройки они, непривычные к нищете, продали практически все мало-мальски ценные вещи и даже песцовую шубу матери заложили в ломбард. Так что девочке, привыкшей к определенному уровню жизни, терять было нечего, когда на очередные поминки к ним в гости заглянул Рубахин.

Старательно занимая Андрея разговорами, она дождалась, пока гости разошлись, чуть ли не насильно вытолкала мать на улицу, под дождь и легко затащила Андрея в постель. После короткого вялого соития он тут же уснул, а Ирочка накинула халат и полночи просидела за столом, глядя в окно. Залучить Рубахина на ночь, насколько она помнила из разговоров родителей, было делом несложным. Но вот удержать… Да и не нужен ей старый любовник. Ей нужен законный муж со всеми вытекающими правами на имущество.

Утром она приготовила ему кофе с ликером, жаркое признание в любви, напирая на особенную любовь к его бессмертным творениям, и ушат брани, предназначавшийся завистникам, пытающимся лишить его заслуженной славы.

Все сказанное, помноженное на юный напор и персиковую кожу девушки, Рубахин принял как откровение. Это утро убедило его, что на свете существует справедливость, а также единственный человек, являющийся носителем этой справедливости.

Ирочка, не отличаясь большим умом, случайно попала в самую точку. Их страхи были похожи: больше всего на свете Ирочка боялась безвестного прозябания в нищете и первых морщин. Рубахин же – подступающей старости и забвения. Ничто не связывает людей прочнее, чем общие страхи. С головой у Андрея к тому времени стало совсем плохо: мысли все чаще путались, волнами накрывали приступы подозрительности. Один лишь страх не изменял ему, был кристально ясным и возрастал с каждым днем. В персиковой девочке он увидел свое спасение и от старости, и от забвения. Молодая жена сделает его молодым и сохранит память о нем на долгие годы, до тех самых пор, пока неблагодарные потомки не разберутся, что к чему и не восстановят справедливость.

***

Развод едва не убил Дину.

Он собственно и был обыкновенным убийством, отличающимся от прочих лишь своей узаконенностью. Нож, входящий в сердце, прекращает жизнь человека, обрывая его связь с прошлым и будущим. Для Дины развод был таким же ножом, с той лишь разницей, что душа ее не отлетела в мир иной, и сознание оставалось ясным, вынуждено созерцая, как, корчась в муках, медленно умирает память и закрывается тяжелая дверь в завтрашний день. Прожитая жизнь откладывается в памяти как колония кораллов: большой белый остров, причудливой формы. В этом острове все: любовь и быт, слезы и смех, покорность и бунт. Через двадцать лет остров уже так огромен, что напоминает материк своими размерами и прочностью. Кому из его обитателей придет в голову мысль о землетрясении?..

***