ГЛАВА 4

Как выяснилось, объясняться со мной по поводу прошлых фактов своей биографии, достаточно важных, согласитесь, Слава не собирался. И когда я задала ему вопрос о его первом браке, он ответил, что это не моё дело. И сделал это в довольно грубой форме. По сути, попросту послал меня. И разозлился. Я видела, что он весь вечер злится, нервничает из-за того, что всё пошло не так, как он планировал. Что кто-то посмел задавать ему неудобные вопросы, но обвинить в этом проявившего любопытство мужчину, он не мог. Поэтому всё его недовольство вылилось на меня. А как мне нужно было себя вести? Промолчать? Сделать вид, что ничего не слышала, не поняла? Но ведь меня удивил не столько факт того, что у моего мужа до меня была жена, его нежелание обсуждать эту тему я бы смогла понять. Мало ли, многие люди расстаются и разводятся, оставаясь едва ли не врагами, перестают общаться друг с другом, и стараются позабыть о разочаровании, попросту вычеркнуть не сложившиеся отношения из памяти. Но не упомянуть о наличии ребёнка? Сына? Уже достаточно взрослого!..

Ещё перед свадьбой мы со Славой обсуждали тему детей. Я решила, что всё надлежит выяснить перед стартом. И я заметила, что тема деторождения особого вдохновения у моего будущего на тот момент мужа, не вызывает. Но и категорически против детей он не был. И, в итоге, мы сошлись на том, что нам необходимо некоторое время пожить для себя, в конце концов, наш брак довольно скоропалительный, а уже затем думать о появлении детей. В принципе, такая позиция устроила нас обоих. Но разве не в тот момент Слава должен был сказать, что у него есть сын? Хотя бы, просто поставить меня об этом в известность? А получилось так, что спустя несколько месяцев брака, эта новость свалилась на меня, как снег на голову. При этом, по словам мужа, и, судя по тому, как он злился, я не имела права даже поинтересоваться. Потому что это не моё дело. Моё дело – молчать и угождать, когда необходимо. В тот вечер мы поссорились, наверное, впервые серьёзно поссорились после свадьбы, и для меня эта ссора ничем хорошим не закончилась.

Я не понимала, почему он злится, просила его со мной поговорить, хоть что-то объяснить, чтобы я поняла, успокоилась и, возможно, мы больше эту тему и не обсуждали бы. Но Слава лишь всё больше наливался краснотой и злостью, а когда я попыталась его коснуться, он вдруг оттолкнул меня к стене, и пока я приходила в себя, преодолел расстояние между нами едва ли не в один прыжок, и схватил меня за горло. Это действие с его стороны было спонтанным, эмоциональным, это я уже потом поняла. А в тот момент испугалась до ужаса. Не понимала, что происходит, почему он так себя ведёт, что, вообще, с ним вдруг случилось. Куда делась его сдержанность, продуманность, воспитание. И почему он смотрит на меня уничтожающим, алчным взглядом. И я в панике схватилась за его запястье, хватая ртом воздух и выпучив глаза, а его пальцы всё сжимались и сжимались на моём горле. Становилось больно, безумно страшно, я стала задыхаться. А Слава наблюдал. С каким-то садистским наслаждением. Будто после долгих поисков нашёл моё уязвимое место. И пока он наблюдал, у меня темнело в глазах, ослабли колени, я осела на его руке, и от этого его пальцы ещё сильнее впились в мою шею, и меня окончательно накрыло ужасом от происходящего. И всё, что я видела, это его глаза. Совершенно белые, безумные, но довольные. Оттого, что он меня ломал, как куклу, в данный момент. И наслаждался этим.

А затем его пальцы разжались, и я повалилась на пол, прямо к его ногам. С хрипом хватая воздух воспалённым горлом, хватаясь за него рукой, кашляя и буквально брызгая слюной. А Слава, понаблюдав за мной немного с высоты своего роста, небрежно отодвинул меня ногой, переступил через меня и отошёл к дивану. Сел и включил телевизор. Потом снова кинул на меня взгляд, съёжившуюся в комок на полу. Мне все ещё было обжигающе больно дышать, трудно глотать, в голове туман, и это всё пугало.

– Никогда не спорь со мной, – сказал он тогда. – И не лезь, куда тебя не просят. – Я молчала, а он смотрел на меня. Смотрел и смотрел, потом потребовал: – Маша, иди в спальню. Хватит притворяться.

Тот вечер был самым ужасным в моей жизни. Самым страшным. Потому что я не ожидала. С того дня моя семейная жизнь и превратилась в кошмар. В котором я существовала в роли прислуги, молчаливой спутницы, наряженной куклы на вечер. Моя жизнь будто остановилась, застопорилась, перевернулась с ног на голову. А когда я пыталась вытащить себя из этого сомнабулистического состояния, пыталась сопротивляться и перечить, Слава намеренно ещё больше ограничивал круг моего общения, моей свободы. Он любил говорить о том, что я никому не нужна, кроме него, что меня никто не любит, и никто нигде не ждёт. Что никто даже не заметит, если я исчезну. Что без него – я никто. У меня нет работы, образования, каких-то особых навыков. У меня нет близких людей, родственников, друзей. Я одна. И он – единственный, кто обо мне заботится, кому не всё равно. Каждое моё слово против заканчивалось для меня наказанием. Нет, Слава никогда не бил меня, не швырял об углы квартиры, он лишь иногда душил меня, зная, как я этого боюсь. Особенно ему понравилось делать это во время секса. Он доходчиво объяснял мне, что может сделать это в любой момент. Когда я плохо себя веду, когда хорошо, или, когда ему просто хочется меня приструнить, поставить на место или понаблюдать за ужасом на моём лице. Он на всё имеет право.

Если муж считал, что я чересчур строптива, что вышла без спроса из дома или задержалась где-то, меня могли на несколько дней запереть в квартире, а то и попросту в комнате. Порой такое заточение доходило по времени до недели. В такие дни к нам в дом приходила Полина Григорьевна, что-то делала, готовила для любимого сыночка еду, но ей запрещалось общаться со мной, а уж тем более открывать дверь. Да она и не стремилась. Для свекрови я была кем-то вроде домашнего животного её сына, воспитание и укрощение которого касалось только его. Полине Григорьевне не было меня жаль, хотя, при общении в обычные дни она никогда не выказывала своего пренебрежительного отношения ко мне. По крайней мере, в открытой форме. Она мне улыбалась улыбкой Медузы Горгоны, милой и равнодушной, что-то рассказывала, что-то просила сделать, а когда на моей шее были видны синяки, попросту их игнорировала. Ей было безразлично, как я себя чувствую. Полина Григорьевна с безусловной верой твердила мне о том, что я везучая, что Слава меня осчастливил, решив взять в жёны, лишил меня всех финансовых и бытовых трудностей, и мне нужно быть благодарной. Им всё же удалось слепить из провинциальной необразованной девчонки достойную зависти любой женщины, замужнюю даму.

Через год жизни в браке я чувствовала себя мёртвой. Не в физическом плане, а в моральном. Обо мне, на самом деле, все успели позабыть. Как Слава и говорил, как он и предрекал. У меня не было близких родственников, не было настоящих друзей, которые хватились бы меня, заметив моё долгое отсутствие или молчание. Был круг знакомых, которые после моего замужества сначала отошли на задний план, а затем вовсе исчезли из моей жизни. Все были уверены, что я счастливо, сытно и удобно устроилась за спиной мужа, а я тем временем теряла себя, день за днём. За год семейной жизни из моего телефона исчезли все номера телефонов ненужных, как посчитал Слава, мне людей. Я лишилась маминой квартиры, Слава продал её, заявив, что устал решать проблемы, связанные с квартирантами, родственниками, платежами, к тому же, провинциальная недвижимость нам ни к чему. Лучше деньги вложить в какое-то дело. Я подписала документы на продажу у нотариуса под тяжёлым, бдительным взглядом мужа, от которого у меня внутри всё переворачивалось. Подписала, понимая, что совершаю ужасную ошибку. Что Слава лишает меня последней соломинки, последнего шанса на самостоятельность, на спасение. Денег я, конечно же, тоже не увидела. Как сказала Полина Григорьевна:

– Слава поступил по справедливости, Маша. Разве нет? Он тебя содержит и на тебе ни в чём не экономит. Должны же быть какие-то вложения в вашу семью и с твоей стороны? Да и сколько стоит твоя ужасная квартира в деревне? Наверняка, копейки.

Ответить мне на это было нечего. Со стороны, наверняка, казалось, что у нас со Славой идеальная семья, удивительно гармоничные отношения. В нашем доме не происходило скандалов, не было криков, никто ни на кого не обижался и не высказывал претензии. Потому что мне претензии предъявлять было непозволительно, а Слава был всем доволен. Он жил своими правилами, своими уставами и только своими желаниями. А когда его всё же что-то расстраивало или выводило из себя, он мог показать мне это одним лишь взглядом, лишь нахмуренными бровями, и у меня внутри всё сразу сковывало льдом, и я ненавидела в себе это безволие. Знала, что я совсем не такая. Но смотрела на мужа, и сразу представляла наказание, которое меня ждёт за непослушание, за равнодушие к его потребностям или неловкость.

Порой Слава мог наказывать меня лишь своим молчанием. Он начинал игнорировать меня, считая, что я в чём-то перед ним провинилась, при этом, даже не поясняя, в чём именно. Лишь его восприятие ситуации и действительности. И это могло длиться по несколько дней, а то и неделю. В это время я чувствовала себя пустым местом. Ничтожеством. Никем. В то же время лихорадочно пытаясь понять, что я сделала не так, в чём ошиблась? Вроде бы можно было порадоваться, не нужно его слушать, а, стало быть, и подчиняться, но выходило так, что единственный человек, с которым я общалась, переставал меня видеть и замечать. И это жутко действовало на нервы. Я инстинктивно принималась угождать мужу, старалась сделать ужин повкуснее, рубашки его отгладить идеально, очень хотелось, чтобы он заметил, оценил. Едва ли не тапочки ему подносила. А он смотрел будто сквозь меня, разговаривал с кем-то по телефону, смеялся с невидимым мне собеседником, куда-то уходил, приходил, а я, словно, тень, оставалась где-то в стороне. Не могла выйти из дома, не могла ни с кем поговорить, даже поплакать не могла. Потому что, когда начинала выть от одиночества, пугалась того, что схожу с ума. И уже нахожусь в палате психиатрической больницы. А вдруг он этого и добивается? Чтобы я сошла с ума, и он бы определил меня в закрытую клинику и ходил бы и рассказывал друзьям и знакомым, как он стойко борется с болезнью молодой жены. Ведь так меня любит!

Мой муж любил порассуждать на людях о наших с ним идеальных отношениях, похвастаться хотя бы этим, ведь материальной стороной ему хвастаться было нельзя. Хотя, я прекрасно знала, что достаток Славы лишь на малую толику складывается из зарплаты чиновника. Уверена, что он весьма обеспеченный человек. Но я к его обеспеченности никакого отношения не имею. Я – лишь ещё одно его приобретение. Каждый выход в люди с ним под руку, воспринимался мной, как очередное испытание. Я должна была выглядеть потрясающе, должна быть прекрасна, недосягаема и молчалива.

Не должна подолгу ни с кем разговаривать.

– Вдруг что-нибудь ляпнешь? Никто не должен знать, что ты неуч!

Не должна пить больше одного бокала шампанского за вечер.

– Моя жена плохо переносит алкоголь, – улыбаясь, каждый раз говорил Слава, и напоказ трепетно сжимал мою руку.

Не должна сближаться с жёнами и подругами его коллег и знакомых.

– Чему они могут тебя научить? – удивлялся муж, пренебрежительно фыркая. – Либо клуши, либо проститутки.

Не должна иметь в кошельке ни одного лишнего рубля.

– Для чего тебе деньги? Всё, что тебе нужно, у тебя есть. Всё остальное – мои заботы.

Порой я задумывалась о том, чтобы сбежать. Эти мысли посещали меня, и как-то по-особенному щекотали мои нервы. Я сидела часами в тишине и размышляла о побеге. Как мне будет хорошо одной, как я буду счастлива, никогда больше не увидев мужа и свекровь. Что я буду делать со своей свободой. Куда поеду, куда убегу… Вот именно после этого мои вольные мысли давали сбой, и я замирала, скованная тревогой. А куда я пойду, и куда побегу?

У меня нет денег, Слава об этом позаботился. Даже на то, чтобы прокормиться в первый день-два. Ладно, это всё ерунда. Еду можно взять из холодильника, я даже мысленно не называла квартиру мужа домом. А всё остальное? У меня не осталось знакомых, я не могу никому позвонить из прошлой жизни, попросить помощи. Ехать мне тоже некуда. Маминой квартиры у меня больше нет, как и хороших родственников и друзей даже в моём городе. По крайней мере, таких, которые, без раздумий, приютят, а при необходимости, заступятся за меня перед мужем, не отдадут обратно в его руки, спрячут. Ведь у меня даже паспорта нет. Он с давнего времени хранится в сейфе, в кабинете мужа. И я его не видела с тех пор, как получила, с новой фамилией. Слава искренне недоумевал, для чего он мне. Лежит в сейфе и лежит. То есть, у меня ни документов, ни прописки не будет, ни денег, ни знакомых. Куда идти? На улицу? Порой казалось, что лучше на улицу. На вокзал, в парк, куда угодно. Но вместо этого я, как затравленная собачонка, вскакивала при первых звуках поворачивающегося в замке ключа, и замирала в дверях гостиной, где Слава привык меня видеть.

– Любимая, я дома, – говорил он каждый день. И тут же интересовался с якобы лукавой улыбкой: – Ты хорошо себя вела?

Я натянуто улыбалась ему в ответ. Ничего не отвечала, ведь ответ ему был не нужен, он сам решит чуть позже – хорошо я себя вела или нет.