История этого семейства с самого начала мнилась мне чем-то загадочным и непостижимым, а с некоторых пор (точнее – с того момента, как я узнала ее досконально) она представляется мне поистине мистической.

Я и по сей день нисколько не сомневаюсь в том, что полученные мною сведения, хотя бы они и были весьма богатыми, все же ни на йоту не приблизили меня к разгадке невообразимых таинств этой семьи. Однако, узнав внешние факты означенной невероятной эпопеи, я совершенно неожиданно для себя самой сразу же ощутила в себе странную перемену: будто бы внезапный резкий толчок откуда-то изнутри в единый миг потряс, перевернул, пробудил к новой деятельной жизни мое дотоле дремавшее в унылом забытьи сознание. Все мои издавна сложившиеся и устоявшиеся обыденные понятия, представления о жизни, словно легким небрежным махом, мгновенно стерлись из моей памяти и растворились в небытии.

Во мне возникла отчаянная естественная потребность узнать саму себя заново, и во имя этой, быть может, эгоистичной, однако же попросту насущной цели мне теперь совершенно необходимо зафиксировать на бумаге те сведения, какие я получила, чтобы иметь возможность провести их как бы сквозь призму своего сознания. Я убеждена, что только этот неоднократно проверенный целыми поколениями людей, надежный способ в состоянии помочь мне вникнуть в сущностный смысл всего того, что мне довелось услышать. Тем самым я уповаю вернуть свое привычное состояние: ясность ума и относительное спокойствие духа. Если в этом своем предприятии я потерплю поражение, мне уже ничто не поможет.

Для того чтобы вернее достичь этой своей цели, я прибегаю к наипростейшей форме художественного повествования. Несмотря ни на что, я все же надеюсь, что избранный мною способ окажется действенным даже в столь необычном случае, как мой. Со своей стороны я, разумеется, сделаю все, что от меня зависит, чтобы это было так. Напоследок могу сказать только одно: да поможет мне Господь!

Глава 1. Гавортский пасторат

1820.

– Какая красота! Что скажешь, Мария? Не правда ли, прелестное место! – с нескрываемым восхищением воскликнул Патрик Бронте, скромный пастор, недавно получивший свой собственный приход и прибывший со своим семейством на новое место жительства.

Селение под названием Гаворт, открывшееся взорам путников во всей своей первозданной красе, гордо возвышалось на обрывистом холме и, казалось, презренно взирало со своего почетного пьедестала на весь окружающий мир. Вершину Гаворта венчала ветхая церковь, судя по старинной отделке, представлявшая собой сооружение XV века. Здесь-то и предстояло теперь нести свою службу преподобному Патрику Бронте.

По всей округе селения громоздилась бесконечная гряда кряжистых холмов, удивительно похожих друг на друга. На их могучих хребтах темнели едва уловимые взорам путников пятна торфяников.

– Здесь как-то слишком пустынно и дико! – с видимым сожалением возразила жена пастора. Ее изрядно утомляли бесконечные переезды с места на место. Со времени своей свадьбы супругам Бронте пришлось уже несколько раз сменить жилье в поисках стабильного заработка служителя церкви.

– Ты права, Мария, – воодушевленно произнес достопочтенный Патрик Бронте. – Пустынно и дико! Именно так! А еще – просторно и нелюдимо! Это и есть самая настоящая свобода, о которой мы с тобой так мечтали!

Селение Гаворт располагалось в четырех милях от города Кейлей – крупного промышленного центра, славившегося своими шерстяными и суконными фабриками. Впрочем, сие производство занимало почти все население этой части графства Йоркшир, составляя его основную гордость.

В пути дети Патрика и Марии Бронте то и дело высовывались из окон экипажа и с любопытством взирали на огромные ряды тянувшихся вдоль дороги фабричных зданий, увенчанных широкими пыхтящими трубами, из которых обильно валили и поднимались высоко в небо густые клубы сизого дыма.

По мере того как экипаж приближался к Гаворту, взорам путешественников представлялись новые картины: шумное оживление города постепенно сменялось безлюдным унынием деревни: изобилие каменных построек, щедро насыщавших Кейлей, с каждым мгновением редело, веселая, кипучая деятельность фабричных предприятий оставляла лишь тень воспоминания. Снег в этих местах уже стаял; вниз по дороге бежали весенние струйки воды. Кое-где виднелись голые кусты. Их число, впрочем, уменьшалось с такой же стремительной быстротой, как и количество каменных сооружений.

Мистер Бронте еще раз окинул взором суровые и безлюдные просторы Гаворта, ощутив прилив ликующего восторга, и с гордостью указал супруге, детям и их молодым служанкам Нэнси и Саре Гаррс (это были родные сестры, нанятые Патриком еще в Торнтоне – городке, который семья Бронте покидала теперь) на место их будущего пристанища.

Унылый, мрачный вид пастората – небольшого двухэтажного здания, выстроенного из серого камня, крытого черепицей – производил поистине удручающее впечатление. Миссис Бронте медленно и неуверенно двинулась вперед по небольшой одинокой тропинке; взгляд ее тревожно бродил вокруг, стараясь найти нечто, хоть немного близкое и утешительное для ее сердца, но эти усилия оказались тщетными: на глаза попадались лишь голые деревья и кусты, скудно насаженные вдоль высокой каменной ограды.

С опаской она стала приближаться к тому месту, предчувствуя недоброе. Патрик недовольно окликнул супругу. Она не отозвалась; тогда мистер Бронте вместе с детьми и служанкой последовал за ней. Мария метнула тревожный взгляд на возвышающееся взгорье и тут же поспешно отвела глаза. Все ее тело забило в судороге, зубы нервно застучали. Жуткая, зловещая картина представилась ее взору: впереди рябило множество громоздившихся в гору надгробий. Мрачные, угрюмые могилы, поросшие мхом, щедро насыщали весь склон. От них тянуло затхлой сыростью.

– Это местное кладбище, Мария, – пояснил Патрик Бронте с равнодушным видом. – Чему тут удивляться? Вполне естественно, что оно расположено недалеко от церкви.

– И прямо напротив нашего дома! – в отчаянии воскликнула его супруга. – Если кому-нибудь захочется посмотреть в окно, дабы рассеять грусть и скуку – его ожидает лишь безотрадное созерцание сего печального пейзажа с суровыми надгробиями.

Патрик постарался как можно скорее увести жену и детей подальше от кладбища, вещая бодрым голосом, как просторно и уютно они устроятся в этих пустынных безлюдных местах. Он с гордостью указывал им на вечнозеленый вереск, поясняя, что этот декоративный кустарник растет здесь в изобилии. Однако лица его супруги и детей отнюдь не выражали восхищения.

– Ну, вот! – воскликнул мистер Бронте раздраженно. – Никто меня не понимает. Ни единое живое существо на всем белом свете. Потому-то я никому и не доверяю. Никому, кроме Бога и Природы. Они дают мне жизненные силы. Лишь им я безропотно подчиняюсь. Они – мои безраздельные владыки.

Будучи служителем англиканской церкви и свято веруя в Бога, достопочтенный Патрик Бронте в то же время был наделен яркими мистическими наклонностями, проявлением которых он, вероятно, был обязан своим ирландским корням. Да и сама внешность мистера Бронте безошибочно выдавала в нем подлинного сына плодородной Ирландии. Это был высокий и статный рыжеволосый мужчина в строгом черном сюртуке поверх белоснежной фланелевой рубашки. Шея его была плотно закрыта белым (в тон рубашке) шарфом, который Патрик, страдающий от хронического бронхита и потому оберегающий горло, носил всю свою сознательную жизнь. Круглое лицо с резко выделяющимися скулами и выступающим вперед подбородком, носило отпечаток мрачной суровости. Губы почти все время были упрямо сжаты. Ярко-рыжие волосы, в которых прослеживались уже первые признаки седины, придавали всему его облику особое своеобразие и неповторимость.

С юных лет Патрик служил сначала подмастерьем у кузнеца, затем какое-то время проработал в качестве ткача, а с шестнадцати лет стал преподавать в сельской школе. Благодаря своей неусыпной тяге к знаниям, а также – поддержке влиятельных ирландских священников ему удалось то, чего не смог добиться никто из его семьи: в возрасте двадцати пяти лет он покинул родную Ирландию и поступил в Колледж святого Джона в Кембридже. Он проявил большой энтузиазм в освоении учебного материала в кратчайшие сроки и получил престижную стипендию, достаточную для того, чтобы он смог продолжить обучение Колледже, хотя и вынужден был жить довольно скромно. Незаурядные способности молодого студента были отмечены специальными призами от Колледжа: сочинениями Гомера и Горация, которыми Патрик был награжден в период своего обучения.

По окончании Колледжа Патрик получил степень бакалавра гуманитарных наук и принял сан священника англиканской церкви. Диплом об окончании Колледжа содержал опечатку в написании фамилии Патрика, изменив ее первоначальное ирландское произношение «Бранти» на французское «Бронте». Новый вариант, вероятно, пришелся Патрику по вкусу, и с тех пор он стал неизменно подписываться и пользоваться этой фамилией⁴.

На заре своей трудовой деятельности мистеру Бронте пришлось сменить несколько мест работы в церквях различных округов провинциальной Англии. Помимо своей основной службы священника, Патрик Бронте пробовал свои силы в литературе: ко времени своей женитьбы Патрик уже являлся автором ряда поэм, опубликованных в двух поэтических сборниках, а чуть позднее выпустил два сборника поветей в прозе собственного сочинения. Будучи хорошо осведомленным в религиозных и политических вопросах, он продолжал публиковать брошюры, проповеди и письма в местных газетах, желая сделать как можно больше добра для своих прихожан.

Нежно любя свою жену, Патрик в первую годовщину их брака преподнес ей ко дню рождения трогательный подарок в виде написанной им по этому случаю поэмы, посвященной его дорогой Марии.

Жена Патрика, уроженка южной Англии, не отличалась особой красотою, но была наделена редким для женщины ее лет природным обаянием. Мария была женщиной невысокого роста, простой, благочестивой, начитанной и остроумной. Стройная фигура, приятное, миловидное лицо, длинные каштановые волосы, живые проницательные глаза, ровные жемчужные зубы, прикрытые мягкими, нежными губами. Эти несравненные чары некогда взяли в плен угрюмого, нелюдимого пастора и не отпускали его из своих могучих силков по сей день.

Мария, как и Патрик, происходила из многодетной семьи, но, в отличие от мужа, который был сыном мелкого ирландского фермера, имела образованных родственников, принимавших участие в местной политической жизни, а также располагавших связями в торговой сфере.

Семья Марии исповедовала методизм, а ее дядя, преподобный Джон Феннелл, в чьём доме она познакомилась со своим будущим мужем Патриком, был методистским проповедником, который позднее вернулся в лоно англиканской церкви.

Сама Мария после замужества также исповедовала религию англиканской церкви. Мария, также, как и ее супруг, пыталась пробовать свои силы в литературе. Ее попытки, однако, ограничились единственным сочинением, озаглавленным «Преимущества бедности в религиозных делах», которому так и не было суждено появиться в печати.

Сейчас, прогуливаясь по окрестностям своего нового местожительства, миссис Бронте была чудо, как хороша. Ее стройная фигура выгодно подчеркивалась платьем из тонкой материи с завышенной линией талии – характерный атрибут величественного стиля ампир, постепенно сменявшегося новыми веяниями моды; роскошные каштановые волосы, убранные на затылке, были обвиты шелковой лентой с изящным бантом надо лбом, а на виски спускались два коротких локона.

Внезапно налетел вихрь свежего, прохладного ветра, и от его сильного, волнующего дыхания проснулась дремавшая дотоле малютка Эмили Джейн – одна из дочерей почтенных супругов Бронте. Она удивленно вытаращила глазенки и стала с каким-то неистовым нетерпением озираться вокруг.

Нэнси, крепко державшая девочку на руках, не на шутку обеспокоилась. Эмили начала вдруг отчаянно вырываться. Служанка решила, что не удержит крошку, и она упадет.

– Девочка просто испугалась ветра, – предположила миссис Бронте. – Дай ее мне, Нэнси. Я постараюсь ее успокоить.

Но Эмили уже изо всех сил барахталась на руках у служанки. Нэнси опустила ее на землю буквально в двух шагах от густо стелящегося по ее поверхности бархатистого верескового ковра. Малышка тут же подбежала к дивному растению и, ухватившись за него обеими руками, замерла в блаженном оцепенении. В глазах ее отражался дикий, необузданный восторг. На губах играла удовлетворенная улыбка.

Патрик Бронте мгновенно разразился торжествующим смехом.

– Пожалуй, я поспешил со своими выводами, – объявил он после некоторого раздумья. – Один-единственный человек во всем мире все же меня понимает!

Нэнси вновь взяла на руки Эмили Джейн, и все семейство покорно направилось в пасторат.

Глава 2. Повседневная жизнь семьи пастора в Гаворте

Убранство дома слишком живо напоминало прибывшим путникам об их прежнем жилище. Пол, выстланный гладким камнем, оказался довольно скользким. После недолгого отдыха в небольшой уютной гостиной хозяин чинно поднялся и, спешно отдав Нэнси и Саре кое-какие распоряжения относительно приведения дома в образцовый порядок, приготовления обеда и распаковки вещей, вместе со своей семьей поднялся вверх по лестнице. На втором этаже оказалось несколько небольших комнат, обставленных довольно мило и со вкусом. Патрик принялся с гордостью расхваливать их достоинства. Речь его была настолько пронизана самодовольным торжеством и порывистой живостью, что невольно создавалось впечатление, будто он читал проповедь. Оказавшись в одной из комнат – самой маленькой, где не было даже камина, миссис Бронте выглянула в окно и тут же в ужасе отпрянула назад: отсюда обозревалось местное кладбище во всей своей мрачной суровости.

– Не пугайся, Мария, Бога ради, – сказал Патрик. – Коли тебе не нравится эта очаровательная комнатенка, я, разумеется, не настаиваю, чтобы ты непременно оставалась здесь. Полагаю, этот маленький и несколько таинственный уголок лучше всего подойдет для детей. Они превосходно тут устроятся и очень скоро освоятся. Думаю, наша старшая дочь достаточно прилежна и серьезна, и я совершенно спокойно могу поручить ей все заботы о младших. Не правда ли, Мария? – обратился он к бледной худенькой девочке, носящей то же имя, что и ее мать.

– Да, отец, – ответила та, смущенно потупившись.

– Вот и отлично! – заключил хозяин, всем своим видом выражая полное удовлетворение. – Теперь это – ваша комната. Запомните: она будет называться…

– The children's room?⁵ – предположила вторая дочь почтенных хозяев Элизабет.

– Нет, дитя мое, – отозвался Патрик. – Так было раньше. Это наименование звучит слишком просто и обыденно. К тому же оно не будет соответствовать вашей деятельности. Вы ведь быстро повзрослеете. Очень скоро вы оставите свои примитивные игры, и будете заниматься куда более серьезными и полезными вещами. А потому наречем это место, как подобает – солидно и респектабельно: The children's study⁶.

Помолчав немного, он добавил:

– Возможно, это покажется вам несколько неожиданным, но очень скоро вы привыкнете.

– Может, все-таки не стоит поселять наших детей в такую холодную, сырую, тесную комнату с унылым видом на надгробья? – вмешалась миссис Бронте, успевшая немного прийти в себя от потрясения.

– Пустое! – решительно прервал ее Патрик. – Детям понравится здесь, ручаюсь, Мария. Это место не являет особо резкого контраста в сравнении с тем, что им доводилось видеть раньше.

Быть может, миссис Бронте в тот момент почувствовала негодование и протест, однако не стала более вступать в бессмысленные пререкания со своим супругом. Патрик, вопреки всей его природной суровости и неприступной отчужденности, обладал поистине уникальным даром убеждения. Обыкновенно речь его отличалась предельной простотой, неприхотливостью, отсутствием ярких красочных оборотов, придающих говору заметную долю изящества и пластики, за исключением лишь тех редких случаев, когда мистер Бронте пребывал в состоянии взволнованной экспрессии, вызванном страшным гневом или же, напротив, необузданным восторгом. Однако строгие короткие фразы, высказываемые им в весьма сдержанной манере, но с некой внутренней настойчивостью, граничащей порой с безрассудным упрямством, не проявляемым внешне, но чувствовавшимся в каждом его слове и движении, оказывали моментальное магическое воздействие на всех членов его семьи. Включая и гордую супругу, вопреки ее внешней мягкости и покорности отнюдь не отличающуюся податливым нравом. В непоколебимом упорстве на пути к достижению цели и в деловой хватке Патрик Бронте, пожалуй, мог бы поспорить с самим Гаем Юлием Цезарем.

Поначалу жизнь в новом доме текла довольно гладко и спокойно. Внезапная смена обстановки, непривычные предметы в повседневном обиходе вызывали у детей супругов Бронте живейший интерес. Хозяин же, почувствовав внезапный прилив энергии и окрыленный столь долгожданной свободой и независимостью, с небывалым рвением и усердием приступил к исполнению своих приходских обязанностей, получив наконец возможность, применив свои дарования и способности по назначению, показать на деле, чего он стоит.

С прихожанами преподобный Патрик Бронте держался официально, не проявляя ни малейших признаков дружеского расположения, что, впрочем, не подразумевало и наличия каких бы то ни было враждебных чувств у пастора к кому-либо из посетителей его прихода, заставляя, однако, ограничиваться в обхождении строгими рамками общепринятой формы вежливости. Подобные отношения не раздражали прихожан, а, напротив, определенно радовали, освобождая их от весьма обременительной необходимости выказывания поддельной теплоты новому пастору, вызвавшему поначалу всеобщее недоверие, плавно переросшее затем в крепкое и неизменное уважение приходской паствы к достопочтенному Патрику Бронте, что вполне устраивало обе стороны.

Домашними делами мистер Бронте управлял со всей присущей ему щепетильной рассудительностью. Под его надежным бдительным присмотром все верхние комнаты, а также столовая, гостиная и небольшое помещение, располагавшееся справа от входной двери и сразу же облюбованное хозяином в качестве его личного кабинета, в каких-нибудь два-три дня были идеально вычищены, прибраны и превосходно обставлены новой мебелью по его вкусу. В плане экономии средств Патрику Бронте полагалось быть особенно предусмотрительным. Скромного заработка священника (мистеру Бронте назначили годовое жалованье в размере ста семидесяти фунтов) едва хватало, чтобы содержать его многодетную семью в относительном достатке в соответствии с положением респектабельных слоев населения, да платить жалованье их молодым служанкам Нэнси и Саре, оставившим свой родной город только ради того, чтобы не расставаться со своими дорогими хозяевами.

И Патрик, по мере своих сил, вполне достойно справлялся со всеми своими обязанностями: как приходскими, так и домашними.

…Как-то раз, когда пастор, по обыкновению, возвращался домой после проповеди, рассчитывая хорошенько отдохнуть от своих праведных трудов, в дверях его встретила Нэнси. Вид у нее был крайне взволнованный и встревоженный.

– Наконец-то вы пришли, мистер Патрик! – воскликнула служанка, едва хозяин переступил порог. – Бедная миссис Мария! Она сильно занемогла, сэр! Похоже, ей совсем плохо! Еще с утра хозяйка упорно отказывалась от еды, ссылаясь на тошноту и головную боль. Я наказала вашей старшей дочери присматривать за сестрами и братом, сама же все это время не отходила от моей госпожи. Видели бы вы, что тут началось! Бедняжка впала в бредовое состояние и беспрестанно выкрикивала ваше имя! Думаю, вам следует поскорее пригласить к ней лекаря!