Первое письмо пришло вскоре за телеграммой. И, когда Маша распечатывала конверт, из него на пол выскользнуло фото. Егорка подхватил его и рассматривал, пока мама читала. На переднем плане были двое мужчин – Слава и ещё один, незнакомый, оба в белых рубашках с погонами (шестнадцать – сосчитал Егорка все звёздочки) стояли, обнявшись, и улыбались в камеру, а сзади, за ними кто-то дурачился и показывал язык, но был он не в фокусе и видно его было плохо.

– А кто это со Славой? – спросил Егорка маму,

Мама глянула мельком (ещё читала письмо):

– Он пишет, что это его друг Миша. Они вместе служат и живут в одной комнате в общежитии – он у него и гостил, когда с нами познакомился. Ты смотри, а они похожи, да?

Они и правда, можно было подумать, что братья: оба высокие, худощавые, с тёмными волосами, блестящими глазами да ещё и одинаковая форма – почти и не различить, если не знать одного из них поближе.

В письме Слава писал, что ужасно скучает и как жаль, что у них нет телефона (на следующий день Маша уговорила Петровича, как ветерана, подать заявку на установку, и заявку приняли, но установили нескоро), так хочется голос её услышать, и кажется, что от этого стало бы легче, а ещё он собрал им посылку из своих запасов и на днях вышлет, и уже ждёт письма от Маши, а его всё нет и нет, но он понимает и не торопит, ясно же, что дела, заботы и жизнь вообще, и надо же отдыхать Маше, но, всё-таки, если она напишет, то будет просто замечательно, а ещё, если это возможно и удобно, может, у неё фото есть, а то он видел, что есть, и хотел было украсть, но потом стало неудобно, а просто попросить забыл, вернее, вспомнил, но было уже поздно. И ещё, конечно, он писал про любовь и про то, как всё-таки ему повезло, что они встретились.

Ну вот чудной, подумала Маша, как бы я тебе написала, если я и адреса твоего не знаю? И села писать ответ. Первое письмо показалось ей скучным, и она его порвала. Во втором, перечитывая, нашла три грамматических ошибки, и одну удалось исправить незаметно, а две другие превратились в помарки, и пришлось всё переписывать, потом, пока переписывала, пришла в голову ещё одна мысль и в итоге ответ её, который она планировала отправить назавтра, растянулся на три дня. Как раз пришла посылка от Славы.

Распечатывали все вместе: Маша, Егорка и Петрович, у которого был гвоздодёр, а потом он и остался – не чужой же.

В посылке были: игрушка для Егорки (набор революционных матросов), стопка шоколадок, несколько банок икры, вяленая вобла (если сами не едите, то отдайте Петровичу, а, если едите, то поделитесь – инструктировала записка, вложенная в посылку), сгущёнка, ещё какие-то консервы и пакет конфет.

– Всё ясно, – сказал Петрович, – подводник он у тебя.

– Откуда тебе это ясно?

– Ну сама на набор посмотри: или подводник, или на складе где приворовывает. Но рожа у него приличная, на крысу не похож. Значит, – подводник. Я тебе говорю.

* * *

– Маша твоя? – Миша заглянул сверху вниз на фото, – дай погляжу.

Слава сидел на кровати и читал письмо. Они только что пришли со службы, и Слава только разулся, снял шинель и расстегнул китель, и уселся читать— ждать больше не было сил. Миша же переоделся, сходил умыться и поставил греться суп на плиту.

– Да она вообще красавица у тебя! – Миша рассматривал фото – Как тебе так подвезло-то? И эти (Миша показал грудь) такие ого!

– Миша! Фу! Дай сюда фото! Одно у тебя на уме, пошляк!

– Вот уж совсем и не одно, но и это – в том числе! А чего сразу пошляк-то, ну ты вот и внимания не обратил на это ни разу, да?

– Ну при чём тут это?

– А что тут причём? Характер у неё золотой? А ты его знаешь, характер тот? Сам-то втрескался за красоту, в том числе, и за сиськи, а пошляк – так Миша! Ну вы подумайте, какие мы все нежные тут, а? Суп-то будешь? Наливать на тебя?

– Наливай, но лучше не на меня, а в тарелку. Что там у нас гороховый брикет опять?

– А ты другого свари, раз тебе брикеты мои не нравятся! Я в него картошки даже накрошил – не суп, а наслаждение!

Ели сначала молча.

– Слушай, а пацан вот с ней – это сын её?

– Ну а кто? Понятное дело, что сын.

– И как ты к этому относишься?

– К чему «к этому», Миша?

– Ну что ребёнок у неё чужой?

– Что значит «чужой»?

– Ну то и значит, Слава, что не твой.

– Подожди, я вот сейчас плохо тебя понимаю, а как я могу к нему относиться?

– Слава, ты не заводись, я тебе сейчас объясню давай: ты можешь на него не обращать внимания, терпеть или, например, попробовать полюбить. Ты же сейчас по уши, это понятно. Но это же ребёнок, а не котёнок, ты же понимаешь, что он навсегда?

– Нет, блядь, Миша, я в детдом его сдать планирую!

– Но на вопрос-то ты мой не ответил, не думал об этом – признайся?

Слава отложил ложку:

– Не думал, да, но и думать не собирался. Он же её ребёнок – так? Так. А значит, если я её люблю, то и ребёнка её люблю, что тут думать? Да и парень он мировой – вот увидишь, вы с ним подружитесь!

– Да мы-то подружимся, в этом я и не сомневаюсь. Я про тебя спрашивал, но теперь спокоен, вижу, что психуешь, значит неравнодушен.

Миша отодвинул тарелку и встал.

– Тарелки тебе мыть! Во-первых, я грел, а во-вторых, морской закон – кто последний, тот и папа!

– Э, а доедать кто будет?

– Дедушка Ленин в обществе чистых тарелок, а я – сыт!

Миша взял с полки книгу и повалился на кровать.

– Тем более, что ты вот с Машей теперь, тебе и посуду мыть в радость, а мне продолжать страдать от одиночества и ждать свою королевну неизвестно сколько! Пожалел бы меня… Друг ещё называется!

* * *

Дальше дни замелькали, как деревья в окне скорого поезда: к концу декабря готовились сдавать последнюю задачу и в феврале идти в автономку, и поэтому дни хоть отличались один от другого, но были так загружены рутиной, что, оглянувшись назад, было их и не различить. В следующий раз Слава с Машей встретились на Новый год.

* * *

Слава прилетел тридцать первого в обед и гордо сообщил, что вырвался на целых три дня и обратно полетит аж третьего с утра.

– На два с половиной выходит! – машинально поправила его Маша.

Она отпросилась с работы, не было сил ждать до вечера.

Шли от метро домой, и Маша обнимала его с одной стороны, а Егорка топал, держась за ручку чемодана, с другой.

– И то хорошо! Мишка выручил – отстоит за меня вахту второго, а то и вовсе на день только получилось бы! Надо, кстати, к маме его съездить, он тут подарки ей передал. А давайте сегодня и съездим?

– Да ты отдохнул бы сначала, поел, в душ сходил.

– В душ можно, да и поесть тоже. А отдыхать от чего мне? Я же педали в самолёте не крутил.

– А в самолёте есть педали? – удивился Егорка.

– А как же. Специальные такие, чтоб люди, которые хотят, могли из самолёта уставшими выходить!

– Шутишь? – не поверил Егорка.

– Шучу, Егорка! А ты Деду Морозу письмо писал?

– Писал.

– Сам прямо?

– Ну нет, мама помогала.

– И что попросил у него?

(Слава уже знал, конечно, но вида не показывал).

– Игру такую с машинкой, которая сама едет, а ты настоящим рулём управляешь!

– Ого! Надо же, до чего прогресс дошёл – и такое бывает?! Вёл ты себя хорошо, маму слушался… Думаю, Дед Мороз тебе пойдёт навстречу!

– Думаешь?

– Практически уверен!

(Слава выслал Маше деньги неделю назад: игра уже была куплена и спрятана).

Слава наскоро сбегал в душ (пока Маша варила яйца для оливье), потом они провели ревизию продуктов, сопоставили их наличие с меню и оказалось, что в наличии есть всё. Не откладывая на вечер, нарезали оливье и, не заправляя, чтоб салат не засопливел, убрали в холодильник. После усадили Петровича резать бутерброды, мазать их маслом и укрывать икрой (смотри, сказала Маша, чтоб красиво было, а то Дед Мороз подарка не принесёт) и отправились втроём к Мишиной маме.

Вилена Тимофеевна жила в Петроградском районе, в доме с чистой парадной, широкими лестничными пролётами в квартире из четырёх комнат, в одной из которых даже был камин. Приходу гостей она обрадовалась ужасно, свёрток с подарками от сына отложила, даже не взглянув, что в нём, и усадила всех пить чай, непременно с её булочками, она вот как знала, что они зайдут и булочки будут готовы буквально через пять минут.

В такой квартире (больше похожей на музей, если смотреть на неё детскими глазами) Егорка был впервые и ему было бы ужасно любопытно походить по комнатам и посмотреть повнимательнее. Наверняка же в этих бесконечных книжных полках от пола до потолка, загадочных шкафчиках, полочках с фарфоровыми статуэтками и в том вот массивном столе с зелёной лампой на нём, – столько всего интересного, что не пересмотришь за всю свою жизнь. От этого он ёрзал на стуле, невнимательно слушал взрослых и всё решал проблему – можно ли ему отправиться всё смотреть? А разрешения спросить стеснялся.

– Егорка, – наконец (как подумал, но не сказал вслух, за что себя потом похвалил Егорка) опомнилась Вилена Тимофеевна, – тебе, наверное, скучно с нами, да? Ты походи тут, посмотри, тут много всего интересного, не стесняйся – трогать и брать можно всё! Желательно, конечно, не бить и не рвать, но это ничего страшного, если случайно выйдет.

Егорка посмотрел на маму, та одобрительно кивнула и дальше, до их ухода, он не принимал участия в скучной взрослой беседе, а устроил себе настоящее приключение.

Мишина мама была очевидно рада гостям и скрывать этого даже не пыталась. Подробно расспросив, как там Миша, и посетовав на то, что никак она не доживёт, видимо, до того момента, когда он осчастливит её внуками и хоть какой-нибудь уже своей женой (да что вы, парировала она Машино робкое замечание, да какая там строгость с моей стороны, хоть бы уже и козу в дом привёл, я и то была бы рада, а уж если настоящую женщину!), искренне поздравляла Славу с Машей, что какие они молодцы и вот она прямо уверенна, что всё у них будет замечательно. И наказала непременно часто бывать у неё в гостях, вот пусть прямо Маша с Егоркой и сама заходит, пока эти оболтусы неизвестно чем там занимаются, вот прямо запросто берёт и заходит. Договорились, Маша? Нет, вот прямо запросто берите и заходите! Раньше у нас гостей знаете сколько тут бывало, пока Мишин папа был жив? О, тут такие вечера закатывали, что вы! Мишин папа был профессором, и известным в определённых кругах, но, только между нами, так и остался деревенским простачком, как и я, впрочем, и нам замечания даже делали, вы не поверите, но мы так любили, когда людей много в доме и помогать любили всем, и как счастливы от этого были! Боже, я как вспомню!

А потом как раз подоспели булочки, и они пили ароматный чай с сухофруктами (Мишин папа в Средней Азии одно время работал, так до сих пор оттуда шлют посылки и шлют) и маковыми булочками прямо из духовки. Спохватились, где Егорка и побежали его искать. А он, разложив на полу старинные карты, водил по ним деревянные кораблики и булочку принесли ему прямо сюда – прерывать своё занятие он отказался хоть ради булочек, хоть ради изюма и кураги.

– Ничего, ничего, я вам с собой дам! Ещё давайте по кружечке, а потом уже пойдёте, я понимаю, что вы торопитесь, ну чуть-чуть ещё, хорошо?

– А у вас один ребёнок? – спросила Маша.

Слава тихонько ткнул её ногой под столом, но не успел.

– Нет, Машенька, старший сын у нас ещё был, Константин, погиб в Афганистане, папа жив ещё был. Как он против был, чтоб Миша в военное училище шёл, вы бы знали! Только на морское и согласился, потому что точно на войну не попадёт. А потом оказалось, что Миша в подводники попал и, может, кто его знает, лучше бы на войну, но папа тогда уже умер и мне одной горевать пришлось. Смирилась как-то, что делать-то? Да, впрочем, давайте не будем об этом, праздник же, да. Мишеньке от меня сможете передать тут кое-что? Вот и славно.

Домой шли со свёртками сухофруктов и передачкой для Миши.

– А она милая у него, да?

– Что ты – золотая женщина вообще.

– Дорогушей меня называла, надо же, меня так последний раз называли… Да никогда не называли, а слово приятное. Хоть и старомодное, но уютное, видимо, смотря кто говорит. Мне понравилось. А у вас что там, опасно, скажи-ка мне, друг мой милый?

– Да прямо там! Нормально у нас, сердце материнское просто, ну ты же понимаешь?

– Не знаю, Слава, не знаю, но как-то тревожно мне стало. Это зря я, да, скажи?

– Ну конечно, Маша, мы же не на войне, в конце концов. Обычные задачи выполняем, всё осторожно и под контролем у нас. Я тебя уверяю, что тебе абсолютно не за что переживать!

– Смотри. Не обмани!

– Я? Миледи, да как возможно даже подумать такое в мою сторону?

Егорка опять засмеялся – никто кроме Славы, пусть и в шутку, не называл его маму такими титулами, хотя мама его, и он был в этом уверен, была такой замечательной, что заслуживала всех титулов, которые только бывают на белом свете. Интересно, подумал он, такой Новый год замечательный и вот, если бы Дед Мороз подарил ему ту игру, то, пожалуй, это был бы лучший Новый год в его жизни.

И жизнь-то у него вся была впереди, а сейчас только маленький отрезочек её он прошёл, но дети не смотрят в будущее и от именно этого, очевидно же, умеют быть счастливыми в настоящем.

* * *

Праздник прошёл хорошо и весело, но до обидного быстро.

Вернувшись от Мишиной мамы, они некоторое время кружились в предновогодней суете: заправляли салаты, нарезали колбасу, варили картошку, снимали жирную плёнку с холодца, красиво выкладывали на стол мандарины и конфеты. Уже в самом конце вспомнили про бутерброды с икрой. Петрович долго и торжественно разворачивал пергаментную бумагу, в которую завернул блюдо с ними, чтоб не заветрились.

– Могло быть и хуже! – констатировала Маша, глядя на ровные строи относительно ровных кусков булки.

– А кому не нравится, тот пусть не ест! – парировал Петрович. – Я уж как-нибудь заставлю себя перешагнуть чувством голода через чувство прекрасного!

– Как вы вообще можете её есть? Она же противная! Мама, а можно мне мандарин?

За стол сели сильно заранее. Петрович и Слава принесли телевизор на кухню и решили, что праздничного концерта вполне достаточно для начала праздника, тем более, что Егорка уже начинал поклёвывать носом и тереть глазки. От ёлки, небольшой, но нарядной и всё равно праздничной и телевизора на табуретке у окна, на кухне совсем закончилось место, и за столом сидели локоть к локтю, дружно, как сказал Слава, а перемены блюд расставили так, чтоб за ними не нужно было вставать, а достаточно было просто протянуть руку. И от этой дружной тесноты, от запахов ёлки и мандаринов, от того, что все смеются и даже Петрович не так много хмурится, Слава объявил, что вот такого вот Нового года у него никогда в жизни и не было и что теперь-то он понимает, отчего все так радуются этому празднику.

– Ты мандарин, что ли, не ел никогда или ёлок не нюхал?

– Петрович, ну он же детдомовский, ну я же тебе говорила!

– А что им, в детдомах мандарины не выдавали?

– Петрович!

– Нет, Маша, погоди, я его понял! Петрович, ты прав! Именно от того, что я встречаю праздник с вами, он для меня такой особенный! Я же вас люблю всех и даже тебя, старый ты пень!

– Престарелый, я попросил бы! До старого мне ещё лет пяток коптить, давайте уже наливать начнём, а? А то вон Егорка скоро все мандарины прикончит и новогодней закуски не останется. Славон, а что ты себе лимонад этот льёшь? Ну я и говорю, что лимонад, от того, что его шампанским назвали, он же достойным напитком не стал!

– Петрович, я без водки сегодня.

– Больной, что ли?

– Нет…

– А что тогда? Да что ты на Машку глазами показываешь? Она тебе не разрешает уже со старшим товарищем водки выпить? Вот, ты подумай, бабская натура – и замуж ещё не вышла, а уже командует!

– Да нет, Петрович, я не хочу. Завтра давай по чуть-чуть, а сегодня… ну мы не виделись давно… понимаешь?

– А-а-а, – Петрович подмигнул Маше, – дошло-о-о-о…

– Только попробуй вслух сказать, – Маша погрозила ему кулаком.

– При дитёнке-то? Ты, мать, чёрную несправедливость свою всю на меня не выливай-то! Оставь и для будущих поколений! Да что ты налил-то мне, Славон, – в глаза капать? Краёв не видишь?

Егорка уснул прямо за столом, Слава отнёс его в комнату, и они с Машей раздели его и уложили в кровать. Вскоре засобирался и Петрович, прихватив с собой недопитую бутылку и, ладно уж, оставив Славе и Маше телевизор, хотя они сказали, что он им категорически не нужен, но Петрович счёл это за неуместное стеснение и проявления интеллигентности в неподходящей обстановке. Переубеждать не стали.

Первым делом, оставшись вдвоём, уложили под ёлкой подарки Егорке и Петровичу (Слава привёз ему две тельняшки – летнюю простую и зимнюю с начёсом). Потом убирались и освобождали проход к ёлке. Немного попрепиравшись, кому первому уходить в ванную, решили, так уж и быть, положить подарки друг другу одновременно и взяли друг с друга слово, что до утра смотреть не станут. А потом захотелось выпить чаю. Даже не чаю, чай был просто поводом, хотелось им позже лечь спать и встречу их, такую короткую, растянуть на подольше – наедине так и не были же за весь день ни разу.

Оказалось, что Слава уже всё распланировал и даже договорился там, у себя на службе, что ему начнут подыскивать квартиру в ближайшее время потому, что вот они сходят в автономку, потом у них отпуск почти до августа и он уже приедет с семьёй и куда их ему селить, правильно? Все согласились и пообещали к августу квартиру добыть, так что всё уже почти готово. Маша слушала и удивлялась тому, что она-то об этом ещё и подумать толком не успела вот таких вот деталей, ну и ладно, и хорошо даже, на то он и мужчина – так же? Она слушала и слушала, иногда вставляла какие-то реплики невпопад, а сама всё смотрела на его губы и думала, ну когда же он её уже поцелует, смотрела на его руки и ждала, когда же он её уже обнимет… А потом… ну будет же что-то потом, куда оно денется? В итоге не выдержала и села Славе на колени, а Слава, оказалось, тоже долго уже ждал, но опять не мог решиться – сказалась разлука.

– Слушай, а как это отпуск у тебя по август? – вспомнила она уже потом, лёжа в средней комнате и далеко за полночь и говорить можно было не стесняясь. Судя по храпу из-за стены, сегодня Петровича они не разбудили, хотя шума наделали больше и даже подломили ножку у стола, но ничего страшного, смеясь, шептал ей Слава, я завтра починю, да конечно, ничего страшного, думала она, целуя его, да пусть хоть пол рухнет и окажутся они у соседей.

– Ну примерно по август, я точно не знаю ещё.

– Ты же говорил, что весной приедешь в отпуск?

– Весной и приеду.

– А что это за отпуска у вас такие?

– Обычные отпуска – месяц в санатории и два потом сам отпуск, но с санатория можно соскочить, так что три месяца и выходит.

– Три месяца?

– Ну да.

– Ничего себе, обычные отпуска! Да вы там вообще, как я погляжу, на шее у трудового народа неплохо устроились – икру вон с шоколадом трескаете, да по три месяца в отпуска ходите!

– Спрашиваешь! И это ты ещё наших продовольственных пайков не видела!

– Ну хорошо, а за что такие барские поблажки?

– Слушай, ну много за что. Лодка подводная, атомная. Север, опять же. Полярная ночь, полярный день, да хватает всякого. Зимой, знаешь, как холодно бывает, что ты! Медведи белые в подъезды заходят лапы на радиаторах погреть, а как ветра задуют, так женщины и дети вообще из домов не выходят!

– Ну так и мы же не на юге живём!

– Ну уж и не на Севере.

– А где?

– На северо-западе же.

– А вы вот прямо на самом Севере?

– Северо-северо-западе. Так точнее. Норд, норд и немного вест, если по-морскому.

– То есть, просто у вас на одно слово «север» в названии больше?

– Ещё полярный круг, не забывай!

– Про медведей соврал-то, да?

– Нет, как можно! Просто чуть-чуть приукрасил. Страшно тебе уже туда ехать? Передумала уже, сознавайся?