Все, что осталось от него – это фотографии и рассказы, информация из вторых рук. Я собирала любые подробности. Расспрашивала Дарлин и Джейн – и Такера, пока он не сбежал. Просматривала семейные фотоальбомы, которые сберегла Дарлин. Листала их, надеясь оживить хоть какие-то воспоминания, но все снимки – родители в день свадьбы, сестры в младенчестве, группа неясных фигур на пикнике – воспринимались как иллюстрации прошлого незнакомых мне людей. Для меня все эти фотографии ничего не значили, но Дарлин и Джейн дорожили ими. Семейные альбомы и мамины фотографии в рамках Дарлин сохранила ценой своего ноутбука, шкатулки с драгоценностями и красивой кожаной куртки. (Это она мне говорила много раз. В то же мгновение, как раздался вой сирены, она сделала свой выбор. Всего пару минут на сбор вещей. Только то, что можно унести на себе за один раз.) После того как семейные альбомы перекочевали вместе с нами в трейлер номер 43, Дарлин потратила деньги, которых нам всегда не хватало, на замену треснувших рамок с мамиными фото на новые. Такого фанатизма я не понимала.

Для меня торнадо олицетворял нечто большее, чем силы природы. Хаос, что он посеял на земле, нашел отражение в моем сознании, стер мою память. Я была уверена, что мы всегда жили в трейлере номер 43. Всегда были бедны. Дарлин всегда была жесткой, а Джейн – непонятной. И я никогда не знала своего отца.

Ровно в четыре Дарлин затормозила перед зданием начальной школы. Игровая площадка походила на сумасшедший дом. Всюду носились малыши с ранцами, подпрыгивавшими на плечах. Дети, облепившие «лазилки», то и дело сталкивались и падали на землю. Несколько девочек раскачивались на качелях, взмывая все выше и выше, а потом спрыгивали с самого верха дуги. На долгое мгновение их силуэты отпечатывались на фоне неба, и создавалось впечатление, будто они сейчас спланируют вниз, как листья.

Дарлин помахала мне. Она смотрелась несуразно за рулем пикапа, некогда принадлежавшего нашему отцу. Сестра от природы была аккуратисткой, а автомобиль был во вмятинах, со следами ржавчины на капоте и постоянно вычихивал дым из выхлопной трубы – то есть никак не соответствовал представлениям Дарлин о чистоте и порядке. Я залезла в кабину, пропахшую кожей, бензином и мускусным одеколоном, которым, должно быть, пользовался отец. Он был механиком, зарабатывал на жизнь ремонтом чужих машин, а сам ездил на ржавой колымаге из прошлого века. Сапожник всегда без сапог. Вообще-то, пикап пережил торнадо именно потому, что находился в столь плачевном состоянии. Когда разразился ураган, он стоял в городе, ждал ремонта в гараже, где работал отец. Нечаянное наследство.

– Пристегнись, – велела Дарлин.

Она завела двигатель, и пикап со скрежетом тронулся с обочины. Дарлин хмурилась, на ее лице лежала печать усталости – темные круги под глазами, синеву которых подчеркивала оправа ее очков. Она включила радио.

– …такой силы наш маленький город столкнулся впервые, – вещал диктор. – Подобные торнадо называют «Перст Божий», и не зря. Я уверен, никто из наших слушателей не забыл, где они находились в тот день, когда…

– Господи, ну сколько можно! – раздраженно буркнула Дарлин, резким движением выключая радио.

Я стала смотреть в боковое зеркало, наблюдая, как наша школа исчезает вдали. До кладбища час езды. Оно находилось в тридцати милях от города. На могильном камне, установленном на участке нашей семьи, были выбиты имена обоих родителей, но здесь покоилась только мама. Однако Дарлин настаивала, чтобы мы ежегодно навещали могилу именно в тот день, когда на нас обрушился торнадо. Не знаю почему. Ведь она не была ни сентиментальна, ни религиозна, да и поездки эти скорее расстраивали, чем приносили утешение. Но я не смела оспаривать ее решение. Воля Дарлин была необоримой – и в этом, и во всем остальном. Если она что-то вбила себе в голову, возражай не возражай, ничего не добьешься. Протест приведет к ссоре, озлобленности, а в конечном счете Дарлин все равно сделает по-своему.

Я вздохнула. Самое обидное, что Джейн в этом году не сопровождала нас. Будучи спортсменкой, в нашей семье она находилась на особом положении и имела некоторые привилегии. Например, синдром расколотой голени и вросший ноготь Джейн лечила у врача, а Дарлин довольствовалась домашними средствами, борясь с периодически мучавшими ее мигренями. Форма у Джейн всегда была добротная и нарядная, а я ходила в обносках с чужого плеча, которые мне были либо велики, либо малы. Ни разу в жизни я не заходила в магазин, чтобы купить что-то новое из одежды. У Джейн сегодня была важная игра – настолько важная, что Дарлин позволила ей пропустить ежегодный ритуал. Сейчас она была на футбольном поле, в окружении других восьмиклассниц в синей форме, – бегала бесстрашно по жаре в бутсах и щитках.

Мы миновали нефтяные вышки. Они работали без остановки, со скрипом и скрежетом стрелы качались вверх-вниз, как клювы пьющих воду птиц. Давным-давно, в другой жизни, брат объяснял мне, какую функцию эти вышки выполняют, как выкачивают нефть из земли. Затем мы проехали пшеничное поле, полуразвалившийся фермерский дом и тронутую ржавчиной водонапорную башню.

В двадцати милях от города стояла косметическая фабрика – громадное серое здание с маленькими окнами. Безликое, даже грозное сооружение. «Джолли косметикс» одновременно разрабатывала и производила косметические средства. Воображение рисовало мне чаны с булькающей тушью для ресниц, похожие на котлы с кипящим зельем в ведьминой пещере. Я представляла массивные бордовые башни из губной помады, вокруг которых трудились рабочие с ножами, вырезая крошечные цилиндрические отверстия, куда вставлялись тюбики вроде того, какой носила в своей сумке Дарлин. В «Джолли косметикс» работали некоторые из наших соседей. В Мерси все жили на грани нищеты и хорошую работу найти было трудно.

На кладбище было безветренно, ни один листочек не шелохнется. Небо затягивали облака, такие плотные, будто их подвергли обжигу в печи. В траве и зарослях крапивы беспрестанно прыгали сверчки. Их тельца производят ложное впечатление. Черные, толстые и блестящие, они кажутся склизкими, но я знала, что они сухие и легкие, как бумажные журавлики.

Дарлин не плакала. Не разговаривала с мертвыми. Она даже цветы родителям не купила, хотя на многих других могилах лежали свежие букеты. Стояла с суровым лицом, вытянувшись в струнку, каждой частичкой своего существа сообщая, что испытывает дискомфорт. Словно отсчитывала про себя минимальное количество секунд для достойного выражения скорби. Хотя за ней никто не наблюдал.

Надгробный камень на могиле наших родителей представлял собой мраморную плиту, на которой витиеватым курсивом было выгравировано: «Дорогой жене и матери. Любимому мужу и отцу». Моя мама умерла во время родов, папа погиб, когда мне было шесть лет. Меня растили Дарлин и – в течение недолгого, но прекрасного времени – Такер. Слова «мама» и «папа» я никогда не употребляла, в отличие от моих школьных друзей – нормальных детей.

Я встряхнулась. Обычно я стараюсь не жалеть себя. Достаточно того, что меня жалеет весь город. Если я вдруг начинала роптать на судьбу, мне хватало одного взгляда на Дарлин, чтобы жалость к себе как рукой сняло. Сестре приходилось гораздо тяжелее, чем мне.

Когда налетел торнадо, Дарлин было восемнадцать лет. Она оканчивала школу, училась в выпускном классе. Была полна энтузиазма и надежд на блестящее будущее. Ее только что зачислили в Оклахомский университет. На стене в своей комнате она повесила карту студгородка и кнопками отметила места, которые хотела посетить. Она часто распевала студенческий гимн: «Мы – оклахомцы по рожденью и оклахомцами умрем». Дарлин скоро должна была уехать из Мерси, о чем она мечтала всю жизнь.

Конечно, я сама ничего этого не помнила. Знала по рассказам Джейн: у той сохранились яркие воспоминания о том, какая была Дарлин – наивная, воодушевленная. Я знала, какую куртку Дарлин собиралась купить себе для университета, знала про женское общество, в которое она надеялась вступить. Знала, что она готовила себя к карьере медика. Планировала стать медсестрой в отделении травматологии престижной больницы и вершить там великие дела, используя свой прагматичный ум, природное спокойствие и полученное в университете медицинское образование.

Теперь, в двадцать два года, Дарлин намертво застряла в Мерси. Единственная кормилица младших сестер – меня и Джейн, она тащила на своих плечах всю нашу семью. Всюду возила нас, помогала делать домашнее задание. Содержала в безупречной чистоте трейлер, в соцсетях оставляла вежливые комментарии на страничках своих друзей-студентов, чьи судьбы не были покалечены торнадо. Она трудилась в гастрономе, выполняя работу, которая была ниже ее достоинства во всех отношениях.

Я склонилась к надгробию на могиле родителей, ладонью счистила пыль, покрывавшую мрамор. Потом краем глаза заметила на некотором удалении какое-то движение. На краю кладбища стоял парень.

Я выпрямилась, глядя на него. Было в нем что-то интригующее. Во-первых, он пришел один. Держался особняком, не лез на глаза скорбящим. Гибкий, стройный, он напомнил мне Такера. Впрочем, мне многое напоминало о Такере.

– Смотри, – я показала на него пальцем.

Но Дарлин меня не слышала.

– Все, нам пора, – сказала она, взглянув на наручные часы.

Мы направились к нашему пикапу. Я обернулась, но парня среди деревьев не увидела. Игра света. Обман зрения. Призрак.

В ту ночь мне не спалось. В очередной раз мною овладело безудержное безрассудство, и я в одиночку вышла из трейлера. Прокралась мимо спящей на диване Дарлин, надела вьетнамки, сунула в карман фонарь. В ночи копошились насекомые, лениво дул ветерок, меняя направление с каждым порывом.

Идя по тропинке, я услышала шум. Этакий шуршащий треск, как бусинки стучат в рейнстике^[3]. Я знала, что это за звук. На Юго-Западе все его знают. Я втянула в себя воздух и затаила дыхание. Медленно, осторожно стала прощупывать лучом землю вокруг себя, пока не увидела гремучую змею.

Свернувшись в клубок, она лежала под одним из кустов – слишком далеко от меня, чтобы напасть. Змея подняла голову, и я увидела, как танцует ее язык, обнюхивая воздух. Глаза у нее были будто из стекла, немигающие, как пуговки. Упругая шея, украшенная узором из завитушек, гипнотически изгибалась и рябила. Погремушка на хвосте мерцала.

Внезапно я ощутила необъяснимый прилив гордости. Стойкость и воинственность – вот главные качества всех существ, населяющих Оклахому. Здесь выживает сильнейший. Наши змеи ядовиты и умеют подавать предупреждающий сигнал. Наши насекомые способны противостоять хищникам и бороться с обезвоживанием. Наши птицы наделены когтями, телескопическим зрением и полыми костями. Обитатели дикой природы созданы для жизни в суровых условиях. Слабость и мягкость они утрачивали в процессе эволюции, под воздействием пыльных бурь, засух и торнадо. Природные катастрофы в Оклахоме столь же типичное явление, как и закаленное небо. Раки защищены панцирем сложной конструкции. Койоты пугливы, умны и неуловимы, как грезы. Лесные сурки роют глубокие норы, в которых прячутся от жары и ветра. Черепахи и лягушки ведут земноводное существование, то погружаясь в тепловатую воду, то выныривая на благоуханный воздух. Дикобразы носят свое оружие на спинах. Чернохвостые олени обладают молниеносными рефлексами. Аллигаторы глупы, но хорошо вооружены. Я завидовала им всем – их свирепой силе и острому чутью, их мощи и выносливости. Они были рождены, чтобы выживать.

Даже торнадо им был нипочем. На следующий день после того, как «Перст Божий» пронесся по Мерси и окрестностям, дикие животные, не затронутые ни скорбью, ни потрясением, спокойно возобновили свое привычное существование – охотились, кормились, спаривались. Пострадали только люди – ну и наш домашний скот, конечно же. Ленивые покорные твари, запертые в сараях и клетках. У них не было шансов выжить. Как и мой отец, наши коровы и лошади растворились без следа.

На моих глазах гремучая змея развернула свои кольца и, извиваясь в траве, заскользила прочь. Меня так и подмывало пойти за ней, посмотреть, где она облюбовала для себя дом. И опять я вспомнила Такера. Он говорил, что гремучие змеи эволюционировали миллионы лет, чтобы дать всем понять: «Оставьте нас в покое».

В этот момент произошло нечто поразительное. Стоя на тропинке, я вдруг почувствовала, как земля под ногами задрожала. Всколыхнулась. Двери трейлеров заскрипели на петлях, пожухлая листва на деревьях зашелестела. Словно Мерси сделал глубокий судорожный вздох.

Дрожь. Вибрация. На моей памяти такое было впервые. В Оклахоме землетрясения не случались. У меня мелькнула мысль, что это сделала гремучая змея – так сильно тряхнула хвостом, что взбудоражила весь мир. Я не знала, что и думать, а спросить было не у кого. В «Тенистых акрах», кроме меня, все спали. Застыв на месте, я ждала повторного толчка.

3

На следующее утро, когда я вышла из спальни, в гостиной работал телевизор. Была суббота. Джейн принимала душ. Купаясь, она фальшиво горланила песни, и ее грубоватый альт разносился по всему трейлеру. Небо заволокло тучами, и в окно струился тусклый свет. Дарлин, подобно колибри в саду, наворачивала круги по комнате, останавливаясь то у кофейника, то у раковины, то у холодильника. Вид у нее был одновременно потерянный и занятой. Казалось, она ходит туда-сюда, просто чтобы двигаться. Видимо, она и сама не сознавала, что мечется бесцельно. Так она обычно смотрела телевизор: мерила шагами гостиную, чувствуя себя стесненно на небольшом пространстве. Площадь нашего трейлера составляла всего около трехсот квадратных футов^[4].

Я забралась на стул и взяла пачку хлопьев. На экране вещал телерепортер, стоявший на фоне знакомой местности. Я узнала серое здание «Джолли косметикс», обосновавшейся в двадцати милях от Мерси. Ветер ерошил рыжевато-каштановые волосы мужчины, о чем-то с серьезным видом рассказывавшего перед офисом компании. Телевизор орал так громко, что заглушал пение птиц на улице.

– Уму непостижимо, – проговорила Дарлин.

Она показала на экран, на заголовок «ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ», резко выделявшееся на красном фоне. Я стала прислушиваться к словам репортера. Признаться, я еще не совсем отошла от впечатлений вчерашнего дня – поездка на кладбище, ночная прогулка, – а телерепортер то и дело употреблял выражения, смысла которых я не понимала.

Умышленная порча имущества…

Изготовление, хранение и перевозка взрывного устройства…

– А что случилось? – полюбопытствовала я.

– Катастрофа! – Дарлин сжала руку в кулак.

Из ванной в облаке пара выплыла Джейн с тюрбаном из розового полотенца на голове. Она на секунду остановилась у стола и взяла с тарелки Дарлин кусочек поджаренного хлеба.

– Кто-то выпустил на волю всех животных, – сообщила Дарлин. – Надо же, я и не знала, что на фабрике есть животные. Видимо, их использовали для опытов.

На экране замелькали фотографии. Распахнутая клетка. Несколько белых крыс. Разбитое стекло. Гончая, убегающая за угол.

– Взрыв на фабрике, – объяснила Дарлин.

– На нашей фабрике? – изумилась Джейн. – На «Джолли»?

– Да. Этой ночью. Какой-то придурок дождался, пока фабрику покинут все рабочие. Остались только уборщик и охранник. И этот чокнутый – подозреваемый – выгнал из клеток всех животных и привел в действие какое-то взрывное устройство.

Я вспомнила, как ночью у меня под ногами задрожала земля. Выходит, это я взрыв почувствовала?

Телерепортер, снова появившись на экране, что-то быстро говорил, нахмурив брови. По-видимому, здание фабрики сильно пострадало.

Затем показали красную лужу, забрызганную красным облицовочную плитку, измазанный красным осколок стекла. Меня затошнило. Репортер принялся рассуждать о том, откуда взялась кровь. Никто из рабочих не пострадал. Возможно, взрывом задело кого-то из животных. А может, и сам злоумышленник был ранен.

– И это все на «Джолли косметикс», – недоуменно произнесла Джейн. – Бред какой-то.

Следующие несколько часов я провела в пути. Так бывало каждую субботу. Джейн нужно было ехать на тренировку по футболу, а Дарлин никогда не брала отгулы по выходным. Как правило, она соглашалась на любые смены, что ей предлагали. Мы выехали из «Тенистых акров». Я сидела в кузове папиного пикапа. Джейн по праву старшей сестры заняла пассажирское кресло. Дарлин молча вела машину. Со своего места я видела только конский хвостик сестры и иногда ловила быстрый взгляд в зеркале заднего обзора. Джейн развалилась в кресле, задрала ноги на приборную панель и большими пальцами обеих рук что-то набирала на клавиатуре телефона. Ну а я кренилась и подпрыгивала на каждой рытвине, на каждом камне. Ремни безопасности в задней части пикапа отсутствовали, приходилось держаться за борт и прижиматься к изгибу колесной ниши. По радио звучала песня в стиле «кантри», но я различала только мелодию – слова тонули в громыхании колес. Пикап подпрыгнул на очередном ухабе, так что у меня клацнули зубы. Мы проехали мимо АЗС у единственного в городе мотеля.

Городок Мерси был предельно рациональным – во всем. В нем было только то, что требовалось для жизни в Оклахоме, – не больше и не меньше. Универмаг и супермаркет. Три школы по возрастам – начальная, средняя и старшая; на все три школы – один директор. Полицейский участок; пожарное депо с одной старенькой пожарной машиной; кинотеатр, в котором показывали один фильм в неделю – обычно спустя несколько месяцев после выхода на экраны. На главной улице – два ресторана и хозяйственный магазин. В некоторых районах улицы были заасфальтированы, но оставались также грунтовые дороги и неухоженные газоны; дома скрывались за кустами ежевики. На окраинах Мерси простирались сельхозугодья. Обширные поля с ощетинившейся кукурузой и пахучей соей. Некоторые земли оставались под паром, на свободных пасся скот. Наш трейлерный поселок «Тенистые акры» прятался на западной окраине, будто постыдное зрелище.

Табличка в окне мелькнувшей цветочной лавки напомнила о том, что грядет День матери. Меня охватило привычное чувство неловкости. В школе мы делали открытки, украшая их блестками и забавными картинками. Свою я собиралась выбросить, как только мисс Уотсон отвернется.

Мама покинула этот мир через час после моего рождения. А ведь беды ничто не предвещало. Беременность протекала благополучно, схватки и роды прошли нормально. Отец держал меня – липкий орущий комочек – на руках, а акушерка, склонившись над мамой, ощупывала ее живот. Вдруг из мамы хлынул фонтан крови, и через несколько минут она скончалась. Геморрагический шок. У мамы была редкая группа крови, и в больнице ее оказалось недостаточно для переливания. На первых фотографиях со мной – помертвевший от ужаса папа, Джейн с опухшими от слез глазами, Такер с пепельно-бледным лицом.