Глава V

Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращусь, доколе не истреблю их.

Псал. 17, ст. 38

Отошедши семь верст от Ярославля, войско остановилось на ночлег. Здесь Пожарский, сдав рать князю Ивану Андреевичу Хованскому и Козьме Минину, приказал идти в Ростов и ожидать его там, а сам с немногими людьми отправился поклониться гробам своих прародителей в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, где впоследствии довелось лежать и ему самому. То был благочестивый обычай, наблюдаемый в княжеских родах перед начатием важных дел. Как было заранее условлено, он нагнал рать в Ростове. В этом городе к ополчению присоединилось еще много ратных людей из разных областей, так что Пожарский мог послать отряд под начальством Образцова в Белозерск на случай враждебного движения шведов.

Предстояло сделать еще одно важное распоряжение: митрополит Кирилл, бывший в Ярославле посредником и примирителем ссор между воеводами и ратными людьми, остался в своей епархии; нужно было иметь такое же лицо под Москвой, где вследствие соседства Трубецкого и Заруцкого предвиделось еще более распрей и ссор. И вот 29 июля Пожарский от имени всех чинов людей, написал к казанскому митрополиту Ефрему грамоту, в которой, извещая его о мученической кончине патриарха Гермогена, просил поставить избранного по общему приговору сторожевского игумена Исаию митрополитом на Крутицы и отпустить его под Москву к ним в полки поскорее, да и ризницу дать ему полную, потому что церковь Крутицкая в крайнем оскудении и разорении.

Между тем Заруцкий, услыхав, что ополчение двинулось от Ярославля, собрался с преданными ему казаками, то есть почти с половиной всего войска, стоявшего под Москвой, и двинулся в Коломну, где жила Марина с сыном. Взяв их и разгромив город, он двинулся в рязанские области, обозначая свой путь грабежом и разорением, и остановился в Михайлове. Казаки, оставшиеся с Трубецким под Москвой, отправили атамана Внукова в Ростов просить Пожарского идти поскорее под Москву. Нужно, впрочем, сказать, что это посольство имело еще другую тайную цель: казаки хотели разведать, не затевает ли ополчение чего-нибудь против них.

Но Пожарский и Минин обошлись с Внуковым и товарищами его очень ласково, одарили их деньгами и сукнами и отпустили под Москву с известием, что идут немедленно, и действительно вслед за ними двинулись через Переславль к Троицкому монастырю^[13].

Прибыв к Троице, встреченное с великой честью ополчение 14 августа расположилось между монастырем и Клементьевской слободой. Это был последний стан до Москвы, предстояло сделать последний шаг, и ополчением овладело раздумье: все были «в великой ужасти, как на такое великое дело идти». Боялись не осажденных поляков, не гетмана Ходкевича – боялись казаков. Пожарский хотел стоять в Троицком монастыре некоторое время, желая укрепиться с подмосковными казачьими таборами, чтобы друг на друга зла не умышлять. В самом ополчении встала рознь: одни хотели идти немедленно под Москву, другие не соглашались на это, говоря, что казаки манят князя Пожарского под Москву, для того чтобы погубить его так же, как Ляпунова. Но скоро из Москвы явились дворяне и казаки с вестью, что Ходкевич приближается и скоро будет в Москве. Пожарскому было уже не до уговора с казаками. Послав наскоро перед собой князя Туренина с отрядом и приказав ему стать у Чертольских (Пречистенских) ворот, он назначил 18 августа днем выступления всего ополчения к Москве.

В день выступления сердца ратных людей – от Пожарского до последнего человека – были исполнены тревожных чувств. Отпев напутственный молебен у Чудотворца и благословившись у архимандрита, ополчение выступило из монастыря; монахи провожали их крестным ходом. И вот когда ратники двинулись по Московской дороге, сильный ветер подул им навстречу от Москвы. Дурной знак! Сердца упали от нехорошего предзнаменования. Со страхом и тревогой подходили ратники к образам Святой Троицы и Сергия и к архимандриту, стоявшему на горе Волкуше и кропившему их святой водой. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силой подул в тыл войску, что всадники едва удержались на конях. Тотчас же все лица просияли, везде послышались обещания: «Умрем за дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру!»

Пожарский предупредил Ходкевича и 20 августа подходил к разоренной столице. Время склонялось уже к вечеру, когда, не доходя пяти верст до Москвы, ополчение остановилось на реке Яузе. Посланы были отряды к Арбатским воротам – разведать удобные места для стана. Когда они возвратились, исполнив поручение, наступила уже ночь, и Пожарский решился провести ее на том месте, где остановился. Трубецкой беспрестанно присылал звать Пожарского к себе в стан, но воевода и вся рать отвечали: «Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками».

На другой день утром, когда ополчение подвинулось ближе к Москве, Трубецкой встретил его со своими ратными людьми и предлагал стать вместе в одном остроге, расположенном у Яузских ворот, но получил опять прежний ответ: «Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать».

Пожарский расположился в особом укреплении у Арбатских ворот. Трубецкой и казаки рассердились и «начали на Пожарского, на Козьму и на ратных людей нелюбовь держать, что к ним в таборы не пошли».

И вот под стенами Москвы стоят два ополчения, имеющие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем питающие друг к другу вражду и недоверие; стояло, однако, неизгладимое сознание, что то и другое ополчение состоят из братьев по крови и по вере. В этом сознании заключался залог победы над общим врагом.

Глава VI

 
Пусть лютый враг, как лев, зияет,
Не страшен нам злохитрый ков его!
За нас молитва целого народа,
Детей и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
Полк ангелов и Божья благодать!
 

Земское ополчение стало станом, обогнув часть Белогородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке. Главное ядро его было у Арбатских ворот: там стояли Пожарский и Минин. Заложив стан, ратные люди стали копать около него ров и спешили работать, потому что постоянно выглядывали Ходкевича. Казаки занимали восточную сторону Белого города и Замоскворечья. В последнем месте им приходилось выдержать первый натиск неприятеля. Все Замоскворечье было хорошо укреплено: прорыты были рвы, в которых должна была сидеть казацкая пехота.

Через день после прибытия Пожарского ратные люди увидели на западе приближающееся к ним войско. Это был Ходкевич, с которым кроме старого войска шли новые силы. Он вез несколько сот возов с провиантом, который ему нужно было провезти в Кремль и Китай-город осажденным. В этом состояла вся задача его предприятия.

Чтобы преградить ему путь, русское войско расположилось так: Пожарский стал на левом берегу Москвы-реки, у Новодевичьего монастыря, а Трубецкой – на правом, у Крымского двора, в тылу переправы. Трубецкой прислал сказать Пожарскому, что для успешного нападения на гетмана со стороны ему необходимо несколько конных сотен. Пожарский выбрал пять лучших сотен и отправил их на тот берег.

На рассвете 21 августа Ходкевич перешел Москву-реку у Новодевичьего монастыря и напал на Пожарского. Бой продолжался с часа по восходе солнечном до восьмого и грозил окончиться дурно для Пожарского: не выдержав натиска неприятеля, он принужден был отодвинуться к Чертольским воротам. Видя, что русская конница не в состоянии биться с польской и венгерской конницей, неизмеримо более опытной и искусной, он велел всей своей рати сойти с коней и биться пешими. «И был бой зело крепок!» Хватались за руки с врагами и секли друг друга без пощады…

А на другом берегу ополчение Трубецкого стояло в совершенном бездействии. Казаки спокойно смотрели на битву и еще подсмеивались над дворянами: «Богаты пришли из Ярославля, отстоятся и одни от гетмана». Но не могли спокойно и равнодушно смотреть на битву головы тех сотен, которые были отделены к Трубецкому из ополчения Пожарского, – они двинулись на выручку своих.

Трубецкой не хотел было пустить их, но они его не послушались и быстро рванулись через реку. Пример их увлек и некоторых казаков, которые пошли за ними, крича Трубецкому: «От вашей ссоры Московскому государству и ратным людям пагуба становится!»

Появление свежего войска решило дело в пользу Пожарского. Потеряв надежду пробиться с этой стороны к Кремлю, Ходкевич отступил назад, к Поклонной горе. С другой стороны кремлевские поляки, сделавшие вылазку для очистки Водяных ворот, были побиты и потеряли знамена. Но в ночь сто возов с запасами под прикрытием отряда из 600 человек пробрались в город: дорогу вдоль Москвы-реки указал русский изменник Григорий Орлов. Стража, опередившая возы, успела пробраться в город, но в это время явились русские, начали сильную перестрелку и овладели возами с провиантом.

24-го числа осажденные снова сделали вылазку из Китай-города – и на этот раз удачно: они переправились чрез Москву-реку, взяли русский острог, бывший у церкви Святого Георгия (в Яндове), и засели тут, распустив на колокольне польское знамя. А Ходкевич употребил этот день на передвижение своего войска от Поклонной горы к Донскому монастырю, намереваясь пробиться к городу по Замоскворечью через нынешние Ордынскую и Пятницкую улицы. По всей вероятности, он не надеялся встретить сильного сопротивления со стороны стоявших здесь казаков, быв накануне свидетелем их равнодушия и предполагая, что ополчение Пожарского захочет отомстить казакам и, в свою очередь, не пойдет к ним на помощь. Сам Трубецкой расположился по берегу Москвы-реки (от старых Лужников), а казацкий отряд его сидел в остроге у церкви Святого Климента (на Пятницкой). Обоз Пожарского был расположен подле церкви Илии Обыденного. Сам же Пожарский с большей частью своего войска переправился на Замоскворечье, чтобы вместе с Трубецким не пропускать Ходкевича в город.

24-го числа, в понедельник, на рассвете Ходкевич собрал свое войско и решился идти напролом, чтобы во что бы то ни стало доставить осажденным запасы. Начался бой и продолжался до шестого часа по восхождении солнца. Поляки смяли русских и втоптали их в реку, так что сам Пожарский со своим полком едва устоял и принужден был переправиться на левый берег. Трубецкой со своими казаками ушел за реку. Казаки покинули и Климентьевский острожек, который тотчас же был занят поляками, вышедшими из Китай-города и распустившими свои знамена на церкви Святого Климента. Вид литовских знамен на православной церкви сильно раздражил казаков: они с яростью бросились опять к покинутому острожку и выбили оттуда поляков, не ожидавших такого внезапного нападения. Когда же казаки увидели, что бьются с неприятелем одни, а дворяне Пожарского им не помогают, они в сердцах опять вышли из острога, ругая дворян: «Что ж это? Дворяне да дети боярские только смотрят на нас, как мы бьемся и кровь за них проливаем! Они и одеты, и обуты, и накормлены, а мы и голы, и босы и голодны. Не хотим за них биться!» Климентьевский острог снова был занят поляками, и Ходкевич расположил свой обоз у церкви Святой великомученицы Екатерины (на Ордынке).

Положение было страшное. Пожарскому дано было знать о волнении казаков. Видя успех неприятеля, а с другой стороны, не видя возможности с одним своим ополчением поправить дело, Пожарский и Минин решились прибегнуть к последнему средству – привлечь казаков к общему делу. Послан был князь Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский за троицким келарем Авраамием Палицыным, который в то время служил молебен в обозе у церкви Илии Обыденного. Пожарский упросил келаря отправиться в стан к казакам и уговорить их идти против врагов.

Авраамий Палицын, взяв с собой нескольких дворян, перешел на Замоскворечье, достиг острожка и увидел толпу казаков, стоявших над трупами литовцев. Он обратился к ним с такою речью: «От вас началось доброе дело, вам слава и честь. Вы первые восстали за христианскую веру, претерпели и раны, и голод, и наготу. Слава о вашей храбрости и мужестве гремит в отдельных государствах; на вас вся надежда. Неужели же, братия милая, вы погубите все дело?»

Эта речь растрогала казаков, и они закричали в один голос: «Хотим умереть за православную веру! Иди, отче, к нашим братьям-казакам в станы и умоли их идти на неверных. Мы пойдем и не воротимся назад, пока не истребим вконец врагов наших!»

Палицын поворотил к Москве-реке и увидел толпу казаков, возвратившихся после боя в свой стан. И этим произнес он горячее слово, и этих он тронул своим словом. «Кричите, – говорил он, – так: Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет, вы узрите славу Божию!»

Они отозвались все одним восторженным восклицанием: «Спешим пострадать за имя Божье! Сергиев! Сергиев!»

С этим восклицанием они поворотили к острожку на бой.

Затем Палицын перешел реку, достиг казацкого табора и увидел толпу упрямых: они пьянствовали и играли в зернь. И этих он так тронул своим задушевным словом, что они бросили свои забавы, схватились за оружие и с криком «Сергиев! Сергиев!» пустились в бой.

Видя общее движение казаков, ополчение Пожарского также двинулось вперед с другой стороны. Климентьевский острожек был опять отбит, причем одних венгров было побито 700 человек. Потом пешие засели по рвам, ямам, в крапиве и в саду, где только можно было попрятаться, чтобы не пропустить в город польских запасов. Однако большой надежды на успех не было ни в ком. Все крепко молились, полагаясь лишь на милость Божью, и всей ратью дали обещание поставить три храма: во имя Сретения Богородицы, Иоанна Богослова и Петра Митрополита, да поможет Бог одолеть врага.

День склонялся к вечеру. Господь услышал вопль призывающих Его с верой, говорит летописец, и послал свыше помощь слабому и к ратному делу неискусному: Господь охрабрил нижегородца Козьму Минина Сухорука, от него же первого началось и собирание этого ополчения на спасение и очищение государства. При этом летописец как бы с радостью восклицает: «Да не похвалятся сильные своею силою и не говорят, что так это мы совершили. Не в крепкой силе пребывает Господь, но в творящих Его волю».