Глава IV

Ангелам своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих.

Псал. 90, ст. 11

Первые шаги нижегородского ополчения были для него настоящим торжеством. Везде встречали его с истинной радостью и сочувствием, доставляя казну на подмогу и собирая ратных людей из окрестных мест. Так оно двигалось из города в город вверх по Волге и прошло Балахну, Юрьевец, Решму, Кинешму, Кострому и пришло к Ярославлю еще по зимнему пути.

В Балахне к нижегородцам пристали балахнинцы и толпа дворян и детей боярских, разогнанных из-под Москвы, под начальством Матвея Плещеева. Из Балахны усиленное свежими силами ополчение выступило в Юрьевец; здесь к нему пристали юрьевецкие татары, которым дали жалованье. Из Юрьевца ополчение перешло в Решму. Тут оно было встречено посланцами из Владимира, от воеводы Артемия Измайлова, давнишнего друга Дмитрия Михайловича Пожарского. Он извещал, что Заруцкий и Трубецкой с казачьим полчищем, стоящим под Москвой, целовали крест вору, который в Пскове назвался царем Дмитрием. Вслед за этими посланцами явились посланцы от самих подмосковных предводителей. «Мы прельстились, – писали Трубецкой и Заруцкий, – мы целовали крест на том, чтобы всем православным христианам быть в единогласии. Идите под Москву, не опасайтесь». Эту грамоту Пожарский велел прочитать всему своему ополчению, и через посланных был дан такой ответ: «Мы никакого развращения и опасения не имеем; идем под Москву вам в помощь, на очищение Московская государства». Пожарский и Минин не поверили, правда, казацкому раскаянию, у них было твердо положено не соединяться с казаками; однако, не желая преждевременно раздражать их, они дали Заруцкому и Трубецкому такой успокоительный ответ. Из Решмы ополчение пришло в Кинешму. Здесь также оно было принято с радостью и получило подмогу казной. Дав отдохнуть войску несколько времени в Кинешме, Пожарский пошел в Кострому, где ожидал его иной прием. Костромским воеводой был Иван Шереметев. Его считали одним из виновников гибели Ляпунова. Теперь он был поставлен на воеводство московскими боярами. Следуя их увещательным грамотам, убеждавшим остаться в повиновении Владиславу, он не пускал в город ополчение и намеревался отбиваться от него силой. Но у костромичей было мало охоты стоять за польское дело; многие из них вышли навстречу к Пожарскому и Минину, прося их прибыть в город и обещая стоять с ними заодно.

Пожарский подвинул свое войско к костромским посадам. Тогда костромичи, оставшиеся в городе, разделились: одни держались приказаний своего воеводы, другие кричали, что он изменник, и переходили к Пожарскому. Последняя партия была многочисленнее. Она бросилась на воеводский двор, низложила Шереметева и чуть не убила его; его спас от разъяренной толпы князь Пожарский.

Пожарский и Минин вошли в Кострому, взяли с костромичей казны на подмогу и назначили им воеводой вместо Шереметева князя Гагарина с дьяком Андреем Подлесовым.

Тут пришли к Пожарскому послы от суздальцев с просьбой уделить им ратных людей на помощь против Просовецкого, бродившего со своей шайкой около их города.

Пожарский разрознил свое войско и отрядил к Суздалю своего родственника, князя Романа Петровича Пожарского, с нижегородскими и балахнинскими стрельцами; они отогнали Просовецкого от Суздаля.

Сам Пожарский повел ополчение в Ярославль. В Ярославле нижегородское ополчение было встречено с особенной радостью и с большим почетом. Пожарскому и Минину ярославцы принесли даже многие дары; но предводители ничего не приняли: не за тем они шли, чтобы собирать себе дары по городам, хотя это была самая обычная почесть в русском старинном быту при всякой встрече и при всякой радости.

Это было в начале апреля. В Ярославле Пожарский простоял с лишком два месяца. Были многие причины этой долгой стоянки. Надобно было подождать, пока подойдут из городов ополчения и пришлют казны, надобно было узнавать и разведывать, что делается в Польше и какие силы может против нас выдвинуть польский король; кроме того, Новгород договорился со шведами признать шведского королевича царем московским, и Пожарскому надо было обезопасить себя от шведов, чтобы они не пошли на русских войной принуждать их брать на царство их королевича.

Но самое главное, на чем стоял и чего добивался Пожарский, оставаясь в Ярославле, – это «всемирное соединение», общее согласие всех городов в одной мысли, прекращение розни и криводушия как корня всего зла. С этой целью он требовал отовсюду присылки выборных для общего земского совета. А чтобы достигнуть единения мыслей в городах, очень удаленных друг от друга, и добыть необходимые сведения из разных мест, нужно было время^[10].

Окружая себя выборными людьми со всей земли Русской, Пожарский хотел довести до сознания всех, что предводители нижегородского ополчения, идущие в Москву, имеют законное значение, освященное волей всей земли, и могут смело говорить, что подняли не произвольный мятеж, а идут по совету всего народа Московского государства. В этом заключалась главная, побеждающая сила нижегородского ополчения, в нем олицетворялась лучшая часть земли Русской, здоровое ядро и основа.

Под Москвой тем временем все по-прежнему стояло казацкое войско. Вскоре по прибытии в Ярославль Пожарский получил грамоту от троицких властей с просьбою идти наспех под Москву.

«28 марта, – говорилось в этой грамоте, – приехали в Сергиев монастырь два брата Пушкины. Прислал их к нам для совета боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, чтоб мы послали к вам и все бы православные христиане, соединяясь, промышляли над польскими и литовскими людьми и над теми врагами, которые теперь завели смуту. Соберитесь, государи, в одно место, где Бог благословит, и положите совет благ. Станем просить у Вседержителя, да отвратит свой праведный гнев и даст стаду своему пастыря, пока злые заводцы и ругатели остальным нам, православным христианам, порухи не сделали. Молим вас усердно, поспешите прийти к нам в Троицкий монастырь, чтоб те люди, которые теперь под Москвою, рознью своею не потеряли Большого Каменного города, и острогов-укреплений, и народу».

Но Пожарский, по выражению летописца, многомолебное писание от обители в презрение положил. И он имел на это серьезные основания, хотя и сам давно рвался сердцем к Москве. Он считал невозможным отважиться идти под Москву с малыми силами. Гораздо благоразумнее было не спешить и надежнее обеспечить себя со всех сторон.

7 апреля из Ярославля пошли грамоты по городам. В этих грамотах излагались прошлые и настоящие бедствия Московской земли и ее народа, а затем говорилось: «По всемирному совету пожаловать бы вам, господа, прислать к нам в Ярославль из всяких чинов людей по два и с ними совет свой отписать за своими руками… и прислать к нам в Ярославль денежную казну ратным людям на жалованье»^[11].

В Ярославль один за другим приезжали стольники, стряпчие, дворяне, дети боярские и всяких чинов люди и вступали в ополчение; посадские люди привозили денежную казну. Тем не менее, однако, под Москву нельзя еще было предпринять немедленного похода; казачьи шайки бесчинствовали по окрестным городам, заняв Углич и Пошехонье, засев в Антониевом Бежецком монастыре. Шведы стояли в Тихвине. Нельзя было двинуться на юг, оставив в тылу этих врагов.

Против казачьих шаек были отправлены отряды, с успехом окончившие данное им поручение. Князь Мамстрюкович-Черкасский был послан против черкас (малороссийских казаков) в Антониевом монастыре, но изменник Юрий Потемкин-Смольянин, убежав, дал знать черкасам, что на них идет рать, и те, оставив монастырь, бросились к границе. В Кашине князь Мамстрюкович-Черкасский соединился с отрядом князя Лопаты-Пожарского, посланного в Пошехонье и разбившего наголову буйствовавших там казаков. Соединенными силами двинулись они против казаков под Углич и, разбив их, возвратились в Ярославль.

Воевода Наумов с казаками справились легко, отогнали отряды Заруцкого от Переславля. Но гораздо труднее было уладить другое дело – с Новгородом и шведами. Когда со смертью Ляпунова расстроилось первое земское ополчение, Новгород, как мы знаем, отделился от Москвы и отдался под покровительство Швеции. В нем и теперь стоял Делагарди со шведским войском. Князь Дмитрий Михайлович и Козьма начали думать со всей ратью, духовенством и посадскими людьми, как бы земскому делу было прибыльнее, и положили отправить послов в Новгород к митрополиту Исидору, князю Одоевскому и Делагарди. С грамотами отправлен был Степан Татищев с выборными из каждого города по человеку. У митрополита и Одоевского спрашивали, на чем состоялся у них договор со шведами. А к Делагарди писали, что если король шведский даст брата своего на царство и окрестит его в православную христианскую веру, то они рады быть с новгородцами в одном совете. Это было написано для того, говорит летопись, чтоб, когда пойдут под Москву на очищение Московского государства, шведы не пошли воевать поморские города. На самом же деле теперь уже ни у кого не было серьезного желания иметь царем ни шведского, ни польского королевича.

19 мая Татищев возвратился из Новгорода в Ярославль с ответом от митрополита Исидора, Одоевского и Делагарди, что они пришлют в Ярославль послов от всего Новгородского государства. Со своей же стороны, Татищев объявил, что в Новгороде добра ждать нечего.

В начале июня начальники ополчения разослали грамоты по украинским городам, державшимся Псковского вора, Марины и сына ее, с увещанием отставать от ведомого вора и быть в соединении с ними. «Объявляем вам, что 6 июня прислали к нам из-под Москвы князь Дмитрий Трубецкой, Иван Заруцкий и всякие люди повинную грамоту; пишут, что они своровали, целовали крест Псковскому вору, а теперь они сыскали, что это прямой вор, отстали от него и целовали крест впредь другого вора не затевать и быть с нами во всемирном совете».

На этот раз из подмосковного стана писали правду: 11 апреля приехал оттуда во Псков опознавать вора Иван Плещеев, тот самый, по заводу которого весь подмосковный стан присягнул 2 марта псковскому самозванцу. Плещеев, по словам летописи, обратился на истинный путь, не захотел вражды в родной земле и начал говорить всем, что это истинный вор. Очень может быть, что несогласие многих в самом подмосковном стане, несогласие северо-западных городов (так, в Тверь не пустили Плещеева, товарищам его и казакам хлеба купить не дали) содействовало обращению Плещеева на истинный путь. Как бы то ни было, отказ его признать вора произвел свое действие: 18 мая вор решился бежать из города вместе с воеводой князем Хованским. Но Плещеев пошел в переговоры с Хованским и убедил его отстать от вора. Самозванец бежал из города ночью один, не успев оседлать коня и даже надеть шапки. За ним бросились в погоню, поймали, 20-го числа привели назад в город и посадили в палату, а 1 июля повезли в Москву, где и казнили.

Но среди этих успехов и в самом Ярославле происходили смуты. Сюда явился из Казани известный нам Иван Биркин. Ему не удалось с Шульгиным добиться того, чтобы Казань не послала вовсе людей для ополчения: казанцы хотели идти, и Биркин сам повел их, но в дороге настраивал их против Пожарского и Минина. Шедший с ним татарский голова Лукьян Мясной не потакал Биркину, и оба они были во взаимной вражде. Казанцы пришли в Ярославль. Биркин как начальник одного из собравшихся в Ярославле ополчений стал добиваться участия в совете, а Минин как личный его враг вооружил против него бояр и дворян – его не хотели допустить в совет. Тогда Биркин ушел назад; за ним пошли казанцы. Остался только Лукьян Мясной с двадцатью человеками мурз и князей и с тридцатью дворянами, да стрелецкий голова Постник Неелов с сотней стрельцов^[12].

Однако смуты в Ярославле не прекратились, и по уходе Биркина начались споры и соревнование между начальниками о старшинстве. Каждый из ратных людей принимал сторону своего воеводы, а рассудить было некому. Тогда придумали по старине взять в посредники, в третейские судьи, духовное лицо и послали к бывшему ростовскому митрополиту Кириллу, жившему в Троицком монастыре, чтобы он был на прежнем столе своем в Ростове. Кирилл согласился, приехал в Ростов, потом в Ярославль и стал укреплять людей; когда начинались споры, враждующие стороны должны были обращаться к нему за советом и судом.

В июле в Ярославль приехали обещанные послы новгородские: из духовных – игумен Вяжицкого монастыря Геннадий, из городовых дворян – князь Феодор Оболенский, да из всех пятин из дворян и из посадских людей по человеку. Эти послы требовали, чтобы Московское государство было в соединении с ним, Великим Новгородом, и признало бы государем выбранного им шведского королевича Филиппа. Переговоры, начавшиеся по этому поводу, кончились тем, что Пожарский не согласился вступить ни в какие обязательные отношения к Швеции. Но чтобы явным разрывом не возбудить шведов против ополчения, положили отправить в Новгород посла Перфилия Секерина для продления времени, для того только, чтобы, говорит летописец, не помешали немецкие люди идти на очищение Московского государства, а того у них и в уме не было, чтобы взять в Московское государство иноземца. «Если, господа, – писали начальники ополчения новгородцам, – королевич по вашему прошению нас не пожалует и в Великом Новгороде нынешнего года по летнему пути не будет, то во всех городах всякие люди о том будут в сомнении. А нам без государя быть невозможно. Сами знаете, что такому великому государству без государя долгое время стоять нельзя. А до тех пор, пока королевич не придет в Новгород, людям Новгородского государства быть с нами в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать».

Только 26 июля ополчение могло без помехи двинуться под Москву. И оно стало уже собираться в поход из Ярославля. Но в это время случилось происшествие, которое произвело тяжелое впечатление на всех, в особенности же на главного вождя ополчения. Заруцкий употребил последнее средство избавиться от Пожарского и расстроить ополчение: он подослал к Пожарскому убийц. Из подмосковного стана приехали в Ярославль двое казаков, Обреско и Степан. У них были уже здесь соумышленники: Иван Доводчиков, смолянин, смоленские стрельцы Шанда с пятью товарищами да рязанец Семен Хвалов. Последний жил на дворе у князя Пожарского, который кормил его и одевал. Злоумышленники придумывали разные способы умертвить Пожарского, хотели зарезать его сонного; наконец решили умертвить его где-нибудь на дороге в тесноте. Однажды князь был в съезжей избе, откуда пошел смотреть пушки, назначенные под Москву, и рассуждал, какие взять с собой под Москву, а какие оставить. От тесноты он принужден был остановиться у разрядных дверей, чтобы дать пройти народу. Казак, именем Роман, взял его за руку, вероятно для того, чтобы помочь выбраться из толпы. В это время заговорщик, казак Степан, кинулся между ними, хотел ударить ножом в живот князя, но промахнулся и ударил Романа по ноге. Роман упал и начал стонать. Пожарский никак не воображал, что удар был направлен против него, думал, что несчастье случилось по неосторожности и тесноте, и хотел уже идти дальше, но народ бросился к нему с криком: «Он хотел убить князя!» Начали искать и нашли нож. Схватили убийцу, который на пытке повинился во всем и назвал товарищей, которые также сознались. По приговору всей земли преступников разослали в города по тюрьмам, некоторых же взяли под Москву на обличенье; там они вторично повинились перед всей ратью и были прощены, потому что Пожарский просил за них. «А убить ни единого не дал князь Дмитрий Михайлович», – прибавляет летопись. Конечно, толпа не пощадила бы, по крайней мере, главных злодеев. Но не кровь начинать шел Пожарский, а умиротворение.

Между тем Заруцкий, подсылая тайно убийц, явно вместе с Трубецким, отправил к Пожарскому официальных послов с известием, что Ходкевич приближается на помощь осажденным в Кремле полякам с войском и припасами, и надобно Пожарскому с ополчением спешить к Москве. После этого нельзя было уже более медлить. Пожарский отправил передовые отряды: первый под начальством воеводы Михаила Самсонова Дмитриева и Федора Левашова. Им было наказано, пришедши под Москву, не входить в стан к Трубецкому и Заруцкому, но поставить себе особый острожек у Петровских ворот. Второй отряд был отправлен под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова, которым велено было стать, также особо, у Тверских ворот.

Кроме известия о движении Ходкевича была еще и другая причина спешить походом к Москве: надобно было спасти дворян и детей боярских, находившихся под Москвой, от буйства казаков. Украинские города, возбужденные грамотами ополчения, выслали своих ратных людей, которые пришли в стан к Трубецкому и расположились в Никитском остроге. И было им от Заруцкого и от казаков великое утеснение. Несчастные украинцы послали в Ярославль Кондырева и Бегичева с товарищами просить, чтобы ополчение шло под Москву немедленно спасти их от казаков. Когда посланные увидели здесь, в каком довольстве и устройстве живут ратники нового ополчения, то не могли промолвить ни слова от слез. Князь Пожарский и другие знали лично Кондырева и Бегичева, но теперь едва могли узнать их – в таком жалком виде они явились в Ярославль! Их одарили деньгами и сукнами и отпустили с радостной вестью. что ополчение выступает к Москве. Но когда Заруцкий и казаки узнали, с какими вестями возвратились Кондырев и Бегичев, то хотели убить их, и они едва спаслись в полк к Дмитриеву, а товарищи их, остальные украинцы, присуждены были разъезжаться по своим городам. Разогнав украинцев, Заруцкий хотел прямо помешать и движению ополчения: он отправил многочисленный отряд казаков перенять дорогу у князя Лопаты-Пожарского, разбить полк и умертвить воеводу. Но этот замысел не удался – отряд Лопаты храбро встретил казаков и обратил их в бегство.

Наконец и главное ополчение выступило из Ярославля. Отслужив молебен в Спасском соборе у гроба ярославских чудотворцев (знаменитого князя Феодора Ростиславича Черного и сыновей его, Давида и Константина), взяв благословение у митрополита Кирилла и у всех духовных властей, Пожарский вывел ополчение из Ярославля.