Мы ели крупную вкусную мурену, и тут я заметил, что Мири не берет себе ни кусочка и ест только маниоку. Я спросил ее, почему она не ест мурену. Помнится, она ответила что‐то вроде: “А табу: ки са букете”, что в переводе означает “Табу, я беременна”.
“Интересно”, – подумал я. Значит, существуют табу на употребление определенной пищи во время беременности. Я заметил, что Мири не ест рыбу, поскольку сам сомневался, стоит ли мне есть мурену: я читал, что этот вид содержит много сигуатоксина, вызывающего особое отравление – сигуатеру. Разумеется, я последовал непреложному правилу этнографов и продолжил есть мурену, поскольку больше никто не выказывал ни малейшего беспокойства. Многие даже отнеслись к этому блюду с энтузиазмом, поскольку мурена ароматнее обычной белой рыбы. Этот случай, произошедший на заре моей полевой работы на Фиджи, пробудил во мне любопытство и в ближайшие несколько лет подтолкнул к углубленным исследованиям практик и пищевых табу при беременности6.
В этом проекте я взял в соавторы мою жену Натали, поскольку у нее огромный опыт исследований в области здравоохранения, беременности и кормления грудью. И вот что мы обнаружили: и во время беременности, и во время кормления грудью женщины на острове Ясава (Фиджи) придерживаются целого ряда пищевых табу, которые избирательно исключают из рациона самые ядовитые виды морских рыб. Эти крупные морские рыбы, в том числе мурены, барракуды, акулы, скорпены и некоторые крупные виды груперов, составляют важную часть рациона местных сообществ, однако все они, как известно из медицинской литературы, могут вызвать сигуатеру. Сигуатоксин вырабатывается морским микроорганизмом, живущим на мертвых коралловых рифах. Он накапливается вверх по пищевой цепочке и у крупных и долгоживущих особей этих видов достигает опасной концентрации. Острые симптомы отравления, длящегося около недели, – диарея, рвота, головная боль, зуд по всему телу и характерное обратное кожное восприятие тепла и холода. Мои друзья из деревни говорят, что понимают, что отравились, когда купаются. Купаются они всегда в прохладной воде, а при отравлении вода обжигает кожу. Иногда эти симптомы возвращаются через несколько недель или даже месяцев. О воздействии сигуатоксина на плод известно мало, но мы знаем, что у беременных женщин снижается сопротивляемость к ядам, и в медицинской литературе я встречал описания случаев, когда при отравлении сигуатоксином плод сильно страдал. Этот яд, как и другие, по‐видимому, накапливается в материнском молоке и опасен для младенцев. У взрослых сигуатера приводит к смерти в небольшом проценте случаев. Скорее всего, вы о сигуатере никогда не слышали, однако это самая распространенная разновидность отравления рыбой, заболевание, часто встречающееся в любой популяции, где принято есть тропические виды коралловых рыб7.
Набор табу представляет собой культурную адаптацию, избирательно исключающую самые ядовитые виды рыбы из обычного рациона женщины на тот период, когда матери и их потомство наиболее подвержены отравлению. Чтобы исследовать, откуда взялась эта культурная адаптация, мы изучили, во‐первых, как женщины узнают о табу и, во‐вторых, какое у них понимание причин и следствий. Обычно женщины узнают об этих табу еще в подростковом возрасте или в юности от матерей, свекровей и бабушек. Однако затем значительная часть женщин дополняет свой первоначальный репертуар, узнавая новые табу от старейшин деревни и от обладающих престижем местных ялева вуку (мудрых женщин), которые известны своими широкими познаниями о деторождении и лекарственных растениях. Таким образом, жительницы Фиджи опираются на критерии возраста, успеха, знаний и престижа, чтобы понять, у кого узнавать о табу. Как уже говорилось в предыдущих главах, одной такой избирательности достаточно, чтобы создать адаптивный репертуар на протяжении поколений, и при этом не нужно, чтобы кто‐нибудь что‐нибудь понимал.
Кроме того, мы искали общую ментальную модель, объясняющую, почему нельзя есть эти виды морских рыб во время беременности и кормления грудью, – причинно-следственную модель или набор логически обоснованных принципов. На вопрос, чего и когда нельзя есть, женщины давали вполне последовательные ответы, а вот на вопрос почему отвечали что угодно. Многие просто говорили, что не знают, и явно считали, что это странный вопрос. Некоторые объясняли, что это “такой обычай”. Некоторые все же предполагали, что употребление в пищу некоторых видов рыб, наверное, вредит будущему ребенку, но варианты того, что именно может произойти с ребенком, были самые разные, хотя заметная доля опрошенных женщин говорили, что дети родятся с грубой кожей, если есть акулу, и с вонючими суставами, если есть мурену.
В отличие от основной части наших вопросов на эту тему, ответы отдавали рационализацией задним числом: “Если меня спрашивают, какова причина табу, значит, причина должна быть, так что сейчас надо ее придумать”. Это невероятно распространенное явление в этнографической полевой практике, и я сам с ним сталкивался и в Перуанской Амазонии в племени мачигенга, и на юге Чили в племени мапуче8. Естественно, такой ответ вполне можно получить и от образованных жителей Запада, но есть бросающаяся в глаза разница: образованных жителей Запада с детства приучают думать, что у всех поступков должны быть внятные объяснения, которые можно выразить словами, поэтому мы больше склонны держать “веские” причины наготове и чувствуем себя обязанными выдавать их по первому требованию. “Такой у нас обычай” не считается веской причиной. Ощущение необходимости обосновывать действия правдоподобными, понятными и эксплицитными причинами – не более чем социальная норма, распространенная в западных популяциях, но она создает иллюзию (у жителей Запада), что люди в целом действуют исходя из эксплицитных причинно-следственных моделей и по ясным причинам9. Это не так.
Наконец, полученные на Ясаве данные показывают, что эти табу, будучи причинно-непрозрачными, на самом деле разумны и полезны. Мы сравнили шансы женщины отравиться рыбой во время беременности или кормления грудью со статистикой за ее остальную взрослую жизнь. По нашим результатам, вероятность отравиться рыбой во время беременности и кормления грудью снижается на треть. Таким образом, табу – культурные предписания, снижающие частоту отравления рыбой.
Однажды утром, когда я жил в сельской местности на юге Чили и работал с аборигенами мапуче – это было в 1998 году, – я пришел в дом к моему другу Фонзо и застал его за приготовлением так называемого моте – традиционного блюда мапуче из кукурузы. Он показал мне, как зачерпнуть из дровяной печки свежей золы и добавить в замоченные кукурузные зерна, а потом уже подогревать. Мне это показалось любопытным, и я спросил Фонзо, зачем он кладет в кукурузу древесную золу. “Такой у нас обычай”, – был ответ. И это очень мудрый обычай.
В Северной и Южной Америке до начала XVI века кукуруза была основной культурой для многих земледельческих сообществ. Но если питаться в основном кукурузой, это приводит к недостатку некоторых питательных веществ. Кукурузная диета лишает человека ниацина (витамина В3). А недостаток ниацина вызывает болезнь пеллагру – страшный недуг, для которого характерны диарея, язвы на коже, выпадение волос, воспаление языка, бессонница, деменция; пеллагра может привести к смерти. В кукурузе содержится ниацин, но он химически связан и при обычном приготовлении кукурузы не выделяется. Чтобы освободить ниацин, народы Нового Света в ходе культурной эволюции разработали приемы приготовления кукурузы с добавлением щелочи (основания) в кукурузу перед варкой. В некоторых местах источником щелочи служат обожженные ракушки (гашеная известь, гидроксид кальция) или зола определенных сортов древесины. В других местах есть природные залежи щелока (едкое кали, гидроксид калия). Если правильно добавить щелочь при приготовлении кукурузы, она химически высвобождает ниацин, что надежно предотвращает пеллагру и позволяет земледельческим популяциям, питающимся кукурузой, расти и распространяться10.
Может быть, обезьяне с большим мозгом вроде нас не так уж и сложно сообразить, что нужно добавлять в пищу при приготовлении разных непищевых субстанций вроде древесной золы или обожженных ракушек?
История опять же предоставила нам естественный эксперимент: в XVI веке кукурузу завезли из Старого Света в Европу. К 1735 году некоторые популяции в Италии и Испании уже зависели от кукурузной муки как от основного продукта, и появилась пеллагра. Считалось, что эта болезнь то ли разновидность проказы, то ли ее каким‐то образом вызывает испорченная кукуруза. Вместе с новой зерновой культурой пеллагра распространилась через Европу в Румынию и Россию, но была уделом в основном бедных популяций, которые зимой не питались ничем другим, что сделало пеллагру “весенней болезнью”. Чтобы решить эту проблему, проводились эксперименты и принимались законы, запрещающие продажу испорченной или плесневелой кукурузы. Это не помогло побороть пеллагру, поскольку дело не в порче зерна: у европейцев сложилась неверная причинно-следственная модель11.
В дальнейшем – в конце XIX и начале XX века – пеллагра появилась и на юге США и носила эпидемический характер вплоть до сороковых годов. Погибли миллионы, поскольку бедняки и бедные учреждения, в том числе тюрьмы, санатории и приюты, придерживались рациона, состоявшего в основном из кукурузной крупы и патоки. Министерство здравоохранения било тревогу, однако ни особые комиссии, ни медицинские конференции, ни благотворительные пожертвования не помогали найти лекарство, и болезнь свирепствовала тридцать лет.
И все же нашелся доктор по имени Джозеф Гольдбергер, который обследовал приюты, проводил контролируемые эксперименты над заключенными в тюрьмах и к 1915 году начал строить верную причинно-следственную модель. Но в то время врачебное сообщество было убеждено, что пеллагра – инфекционная болезнь, поэтому старания Гольдбергера ни к чему не привели, а его идеи считались “нелепицей”. Гольдбергер даже вводил своей жене и друзьям кровь больных пеллагрой, чтобы доказать неинфекционную природу этого заболевания. Его опыты не принимали в расчет, поскольку сочли, будто родные и сотрудники Гольдбергера просто “конституционно невосприимчивы” к пеллагре12.
Так что люди, в данном случае европейцы и американцы, не просто не смогли построить верную причинно-следственную модель, но еще и активно сопротивлялись, когда Гольдбергер предложил им ее. Они предпочитали крепко держаться за ошибочную причинно-следственную модель, должно быть, потому, что верная не так хорошо воспринималась на интуитивном уровне. Когда рассуждаешь о пище, порча и заражение были и до сих пор остаются чем‐то “понятным”, в отличие от химических реакций, которые запускаются при добавлении в кулинарные рецепты непищевых субстанций вроде обожженных ракушек. Культурная эволюция породила довольно‐таки контринтуитивное решение проблемы пеллагры.
О проекте
О подписке