Доминик завоевал уважение молодых последователей Роя Демео, когда тот рассказал им о покушении на жизнь Винсента Говернары. До этого Доминик был просто кем-то, кто находился под покровительством дяди. Он сколько угодно мог считать себя бывшим «зеленым беретом», но теперь он был лишь мальчиком на побегушках, тогда как они – действующими преступниками, играющими в прятки с законом. Однако минирование машины на оживленной улице в двух кварталах от полицейского участка выглядело в их глазах по-настоящему дерзким поступком, чуть ли не подвигом, даже несмотря на неутешительный результат. Кроме того, мальцов Роя восхищала та жажда мести, которой был одержим Нино. Это чувство было им близко – и, как вскоре выяснилось, они оказались способны взыскивать по счетам жестоко и беспощадно.
Все они выросли в Канарси, в квартале затаенной злобы. До Второй мировой войны это был курортный район, подобно Бат-Бич, но не для богатых. Безвкусный парк развлечений «Голден Сити», расположенный у самой кромки океана, был единственным местом отдыха для иммигрантов, оказавшихся отброшенными на край жизни, к огромной зловонной свалке, куда свозили все отходы из Бруклина. На заболоченной местности рядом с водными просторами самовольные поселенцы из Сицилии и южной Италии обитали в хижинах из жести и рубероида и выживали только потому, что ловили моллюсков и разводили цыплят.
Канарси был конечной остановкой часового трамвайного маршрута, начинавшегося на Манхэттене. Это была окраина города, его последняя открытая местность, пока тот дефицит жилья, который породил сооруженные на скорую руку пригороды наподобие Левиттауна, не спровоцировал строительный бум. Застройщики придали Канарси более «городской» вид, сродни Флэтлендсу, создав упорядоченный массив стоящих почти вплотную друг к другу кирпичных зданий и многоквартирных домов, напоминающих картонные коробки. К 1970 году там жили около восьмидесяти тысяч человек. В основном это были сицилийцы, итальянцы из южных областей страны, иммигранты из Восточной Европы еврейского происхождения или же потомки их всех – клерки, курьеры, пекари, портные и рабочие нью-йоркских фабрик.
Многие в свое время бежали из «меняющихся» районов на север и северо-восток – в Браунсвилл и Восточный Нью-Йорк[54]. С приходом иммигрантов с юга Соединенных Штатов и из Пуэрто-Рико цвет кожи представителей этих сообществ стал в среднем темнее, а между старыми и новыми группами населения произошло немало жестоких столкновений. Особенно неспокойно стало в Браунсвилле, где изначально были сильны позиции Мафии. Со временем, однако, даже самые стойкие итальянцы выбрались оттуда и перебазировались в Канарси. В 1972 году так поступил Джон Готти, восходящая звезда в «семье» Гамбино из манхэттенской бригады, несмотря на то что жил он в Бруклине.
Подобно нижнему Ист-Сайду в начале XX века и Браунсвиллу в середине, Канарси 70-х годов целенаправленно взращивал наемных рабочих для «такой жизни». Некоторые местные жители по-прежнему не признавали никакую власть, кроме «семьи», и по-прежнему не доверяли правительству, полиции и даже школам. По этой причине еще в 1970 году среднюю школу окончили меньше половины юных итальянцев в Канарси (имеются в виду мальчики).
Отсутствие жизненных достижений молодежи не помешало канарсийцам выдвинуть инициативу о постройке собственных учебных заведений, когда Министерство образования в 1972 году обнародовало планы по автобусной развозке чернокожих учащихся из тридцати двух общеобразовательных школ в исключительно белые до недавнего времени школы Канарси[55]. Лига гражданских прав американцев итальянского происхождения, основанная двумя годами ранее капо «семьи» Коломбо, помогла организовать нашумевший, но абсолютно безуспешный бойкот. Некоторые протестующие, в жилах которых текла сицилийская кровь, изрядно разбавленная кровью арабских завоевателей, были лишь слегка белее некоторых чернокожих детей.
Участники протеста заявляли, что автобусная развозка вытеснит их с очередного места обитания – и на этот раз им было уже некуда бежать. За спиной Атлантический океан, а афроамериканцы и пуэрториканцы стекались сюда с двух сторон: на западе находился Флэтлендс, но он только строился и жить в нем было значительно дороже. Канарсийцы чувствовали себя отрезанными от мира; их наспех построенный район начинал разваливаться на глазах. Хотя большинство домов были построены на бетонном фундаменте, опиравшемся на скальные образования ниже пористого поверхностного слоя почвы, бульвары и улицы не имели под собой такой опоры и довольно скоро начали вспучиваться и проседать – а ремонтировать их никто не спешил, – так что Канарси, при всей своей новизне, уже казался весьма потрепанным.
Строительный бум выявил уникальность Канарси и в другом отношении. Его свалки и болота были идеальными местами для того, чтобы избавляться от трупов. Пока велась активная застройка, на стройплощадках раз за разом обнаруживалось такое количество человеческих останков, что новости об этом довольно быстро стали обыденными.
Кроме того, Канарси был своеобразным могильником для старых автомобилей. Целые кварталы были отданы сборщикам металлолома и компаниям по переработке утиля, привлеченным относительно низкой стоимостью коммерческой недвижимости. В Канарси и, в меньшей степени, во Флэтлендсе, основные улицы были напичканы коммерческими учреждениями по удовлетворению любых автомобильных потребностей: установка трансмиссии, тормозов и выхлопных труб; переборка двигателя; покраска кузова и обивка салона; имелись также мастерские, обслуживавшие любые автомобили – как иностранного, так и отечественного производства.
В начале 1970-х годов развитую культуру автомобильного потребления начало лихорадить. Из-за инфляции цена даже обычной новой машины поднялась на несколько сотен долларов, создав тем самым на черном рынке дополнительный спрос на угнанные авто, удовлетворить который нашлась масса охотников. Краденая машина с поддельными документами или перебитым номером приносила невиданную прибыль, особенно учитывая, что украсть ее не стоило ничего.
Экономика той поры в сочетании с особенностями индустрии автосервиса послужили катализатором для появления еще одного черного рынка – в сфере замены дверей, кузовов, бамперов, багажников и радиаторных решеток. Цены, которые заламывали дистрибьюторы за такие запчасти, росли быстрее, чем цены на новые машины. К 1974 году автомобиль стоимостью 10 тысяч долларов стоил уже 20 тысяч, будучи разобранным на запчасти. Этот парадокс, как и выросшие за четыре года на 240 % зарплаты профсоюзных работников автомастерских, превратили мелкое ДТП в весьма дорогое удовольствие. В попытках держать прежние цены некоторые страховые компании вынуждали автомастерские закупать бывшие в употреблении запчасти – а некоторые мастерские по той же причине начали закупать запчасти у нелегальных поставщиков, не задавая лишних вопросов.
Так называемые авторазборки вырастали повсеместно. В гаражах и автомастерских, от Канарси и до Флэтлендса, люди с ацетиленовыми горелками превращали угнанные машины в ценные груды запчастей. Разница между новыми и бывшими в употреблении запчастями была существенной. Передний обвес – решетка радиатора, фары и бампер – мог стоить восемьсот долларов у дистрибьютора и двести – на разборке.
Угон автомобилей стал самой развитой сферой нелегального бизнеса в Нью-Йорке и по всей стране. Помимо того, что угонщиков манили высокие прибыли и низкие риски, для совершения подобного преступления не нужно было особо мучиться угрызениями совести, а необходимые умения легко приобретались в автомастерской или на заправочной станции. Плотная жилая застройка Нью-Йорка тоже играла на руку автомобильным ворам: у многих водителей не было своих гаражей, и машины, оставленные на улице или во дворе, оказывались легкой добычей. Способствовала преступной деятельности и низкий уровень работы надзорных органов: с увольнением нескольких тысяч полицейских система уголовного правосудия сосредоточилась на более существенных, насильственных преступлениях. Когда же задерживали угонщика, прокуроры и судьи обычно старались заключить сделку со следствием и не доводить дело до суда, чтобы не создавать затор в потоке более сложных случаев.
В 1974 году в городе было угнано 77 тысяч машин – рекордное количество, восемь процентов от общего числа угнанных машин по всей стране. Десятки из них были на счету молодых людей, которых собрал вокруг себя Рой Демео, – в основном бывших учащихся, отчисленных из средних школ Канарси. Главным участником этой группы и самым приближенным к Рою был Крис Розенберг.
Крис, ростом пять футов пять дюймов[56], был готов выколоть глаза каждому, кто явно обратил бы на это внимание. У него было много пар туфель на платформе – и не только потому, что они были в моде в начале семидесятых, но и потому, что в них он ходил слегка вприпрыжку, будто бы приподнимаясь с каждым шагом. Несмотря на невысокий рост, он был жилистый и сильный: случалось, он нападал на превосходящих его по размеру противников свирепо и внезапно, сразу же после забалтывания их миролюбивыми речами, – уловка в стиле Роя Демео.
В 1974 году Рою было двадцать три. С прямыми каштановыми волосами до плеч, слегка обвисшими усами, в цветастых рубашках и джинсах клеш он выглядел как гитарист хэви-метал группы. Он смотрелся абсолютно на своем месте, когда разъезжал в компании девушек по манхэттенской Гринвич-Виллидж – центру притяжения городской молодежи. Однако кое-что все же выделяло его из толпы: белый «корвет» и спрятанный в нем револьвер 38-го калибра.
На самом деле его первым именем было не Крис, а Харви, но он ненавидел это имя – как и фамилию – Розенберг. Назвать его так было все равно что отпустить едкое замечание по поводу его роста. Он ненавидел свое еврейское происхождение и потому жил отдельно от родителей. Подрастая в квартале Канарси, населенном в основном итальянцами, он пришел к убеждению, что евреи – слабые и запуганные, как его отец. В юности Крис попросил друзей и членов семьи называть его именно этим именем – внятным, мужественным, которое было не в ходу в его квартале, – и опасаясь его неоднозначной реакции, ребята выполнили просьбу.
Это положительно повлияло на его самооценку, но не на темперамент. У него были постоянные проблемы в школе и дома, где мать тщетно пыталась приучить его выказывать уважение к старшим. Его родители были не из ортодоксальных евреев, но любили ездить на отдых всей семьей на еврейский курорт в Катскилл, где Крис не отличался примерным поведением и дразнил других еврейских детей. В конце концов родители сдались. Крис был старшим ребенком в семье, и ему позволили идти своим путем. Большой беды в этом не было: младший брат Криса был хорошо приспособлен к жизни, и у него были все шансы, чтобы достичь своей цели – стать врачом.
Крис был умен, если не сказать мудр, и обладал талантом организатора. Когда ему было всего тринадцать, он покупал и продавал марихуану бесконечному потоку взрослых клиентов, которых всегда было в избытке на заправочной станции. Он также был одаренным механиком и знал об автомобилях все. В шестнадцать лет на заправочной станции в Канарси он встретил дружелюбного и не стеснявшегося в выражениях человека, который стал ему вторым отцом: Роя Демео.
Рою было тогда только двадцать шесть. Проживал он на Лонг-Айленде, но в то же время усердно трудился на поприще теневого бизнеса Канарси и Флэтлендса – своих родных кварталов. Крис знал Роя в первую очередь как человека, связанного с мафиозной семьей Луккезе, который держал свалки и пункты приема металлолома в Канарси. Крис мечтал когда-нибудь войти в мафию. Он понимал, что это маловероятно, потому что туда допускались только чистокровные итальянцы, предпочтительно сицилийцы. Тем не менее друзьям он говорил: «Кто знает…»
На заправочной станции Рой обычно всегда пересекался с Крисом, который продавал марихуану уже не косяками, а пачками. Рою нравились амбициозность парня и то, как он ходил вприпрыжку, задрав подбородок. Он видел в Крисе себя – предприимчивого и уверенного манипулятора. В итоге Рой предложил ссудить Крису деньги, чтобы тот мог продавать не только травку в больших объемах, но и более мощный наркотик – гашиш. В своей жизни Рой попробовал их оба, но пришел к выводу, что употребляют их только глупцы; сам же он остался верен своему любимому наркотику – алкоголю.
За несколько следующих лет по меркам теневого мира Канарси Крис добился значительных успехов. Опираясь на свои познания в автомобильном деле и на деньги, полученные с продажи наркотиков при поддержке Роя, он открыл свою автомастерскую. Название, которое он для нее придумал и которое озадачило большинство его друзей, говорило о том, что он нахватался где-то знаний о психических расстройствах: «Ремонт автофобий».
Постепенно мастерская стала перевалочным пунктом для угнанных и разобранных на запчасти машин. Рой обеспечивал Криса клиентами и связями на свалках, которые служили основным складом нелегальных запчастей для автомастерских. Рой относился к Крису по-отечески. Их разница в возрасте составляла всего десять лет, и Рой мог бы чувствовать себя старшим братом по отношению к Крису, но все же опекал его как сына и ставил его достижения себе в заслугу. Крис был первым молодым человеком, которого Рой пригласил к себе на барбекю, и первым, кого он взял с собой на ферму своего друга Фрэнка Форонджи практиковаться в стрельбе из пистолетов и винтовок.
– Я сделал из Криса того, кем он стал, но парень и сам не промах, – хвастался Рой перед Нино.
– Не пора ли ему подстричься? – отвечал Нино. – Он выглядит как поганый хиппи.
К 1974 году Крис начал представляться незнакомым людям как Крис Демео. Он переехал в фешенебельную квартиру во Флэтлендсе и мог позволить себе покупать все, что хотел: электронику, одежду, – а еще нанимать подростков для ухода за личными автомобилями, «корветом» и «порше». Угоном машин для него занимались множество молодых ловкачей, включая двух чистокровных итальянцев, которые со временем стали его ближайшими друзьями, – Джозефа Тесту и Энтони Сентера. Крис познакомился с ними, когда продавал в Канарси косяки с марихуаной. Они были на четыре года младше него – в 1974 году им было по девятнадцать. Окружающим он обычно представлял их как своих братьев.
Джоуи, как обычно называли Джозефа, и Энтони вправду были как братья, более того – как самые настоящие близнецы. Если Джоуи начинал предложение, Энтони его заканчивал. Они были фанатично преданы друг другу: если кто-то обижал одного, за него мстил другой. Они всегда были вместе и даже росли в одном квартале Канарси, познакомившись с жизненными невзгодами с раннего детства и выработав пренебрежительное отношение ко всему остальному миру.
Энтони исключили из средней школы раньше, чем Джоуи. В остальном второй был заводилой, а первый следовал за ним. Джоуи был на два месяца старше. Он родился в семье водителя грузовика, где, помимо мальчика, было еще четыре сестры и пятеро братьев – или даже шестеро, если считать Энтони. Джоуи был еще и слегка посимпатичней. Во взрослом возрасте он стал напоминать певца Фрэнки Авалона[57], за исключением тех случаев, когда широко раскрывал глаза и расплывался в ехидной издевательской улыбке, не предвещавшей ничего хорошего.
О проекте
О подписке