Отзывы на книги автора «Джек Керуак»

Я постоянно думаю об одной вещице
Всё время о ней вспоминаю
И чем больше думаю, тем больше осознаю
Что думать, в принципе, ни о чём другом уже не могу и не хочу
Постоянно мусолю в голове эту вещицу
Раскладывая её то так, то сяк
А иногда специально целый день о ней не вспоминаю
Чтобы на следующий день проверить
Не потеряла ли она своей привлекательности
Неа, не потеряла.

Я часто повторяюсь и заикаюсь, когда волнуюсь
Когда волнуюсь, я часто повторяюсь и заикаюсь
Я часто...

Часто смотрю на неё, эту вещицу
Дооолгое дооолгое время
И чем больше смотрю, тем больше не могу налюбоваться
И дело в том
Что неважно, насколько часто или долго я на неё смотрю
Сколько раз в течение дня я о ней думаю, раскладывая по полочкам
Сколько раз я воображаю - а что, если бы её не было
Она всё равно остаётся самодостаточна и неизменна

Хорошо бы, вы тоже на неё взглянули

Не, ну ведь зашибись же!

Джек Керуак – писатель и поэт, важнейший представитель бит-поколения Америки 50-х годов, считается, что именно его язык и манера изложения вдохновили таких людей как Боб Дилан и Кен Кизи.

Керуак один из ярчайших классиков современности, а некоторые критики даже говорят, что его книги выступили катализатором контркультуры 60-х. И вот в 2011 году издательство Азбука переиздает его роман «Биг-Сур». Наконец-то в полном переводе, включая знаменитую поэму «Море», которую Джек написал во время своего отшельничества в Биг-Суре. Каждую ночь он приходил на берег моря в расщелине каньона и слушал шепот волн, дрожа от страха перед могущественной стихией, записывал их говор, переводил его на человеческий язык.

«Все, что я пишу, складывается в одну большую сагу вроде прустовской, с тем отличием, что мои воспоминания зафиксированы на бегу, а не через много лет больным в постели»,

- этими словами начинается «Биг-Сур».

Да что он о себе возомнил, возмутитесь вы, тот, кого называли «королем битников», ярчайший представитель разбитого поколения Америки, что отрицало все культурные ценности и традиции нации, не слишком ли самонадеянно сравнивает он себя с Прустом?! Но уже на пятой странице романа от вашего скепсиса не останется и следа, ему просто не будет места в ваших мыслях, которые окажутся полностью захвачены повествованием.

Это роман исповедь, не крик о помощи, но попытка выговориться, история одного безумия, повесть о человеке чье творческое начало бьется с темными демонами белой горячки. Керуак хватает нас, будто бы за шиворот тащит за собой в этот бурелом из мыслей, чувств и озарений, которые перемешиваются с похмельными синдромами и приступами отвращения к самому себе и всему сущему, что его окружает. На страницах книги царит хаос, сумбур, полнейшая каша из имен, событий и случайных встреч – это создает особую атмосферу, позволяет проникнуться этим духом битничества, вечного бродяжничества, поиска самого себя, среди этих скал, среди этого моря и чужих людей.

Роман был написан Джеком в тяжелые времена, его депрессия становилась все глубже, алкогольные загулы все чаще и страшнее, пробуждения по утрам все более мучительными. Он устал от людей и от самого себя, он бежит. В лес, в каньон. Подальше ото всех, здесь в хижине наедине с природой ему кажется, что он сможет восстановиться, он даже чувствует необычайный прилив сил и вдохновения, много пишет и размышляет. Но в одну из ночей все ломается, портится как старая пластинка, и жизнь дает трещину, начинает заедать.

В каждой строчке, за каждым словом и предложением таится огромная печаль и горькое одиночество. Мрачное и душное одиночество души.
Я устал, я больше не вынесу этого, кричит он с каждой страницы книги, как я могу быть королем, какого бы то ни было движения, если сам я еле двигаюсь, едва раскрываю глаза по утрам. Посмотрите на меня, я превращаюсь в развалину, скоро от меня не останется ничего...
Сам Джек пишет, что просто сошел с ума. Его побег вместо очищения принес ему лишь новые страдания, просветления не случилось, все кончилось запоем по барам Сан-Франциско.

Несмотря на то, что в своем романе-исповеди Джек предстает скорее отрицательным персонажем (постоянные алкогольные возлияния, баловство наркотиками и разгульный образ жизни еще никому не добавляли очков) его стиль запоминается, отдельные фразы хочется цитировать, и, не доверяя обманщице памяти, вы, возможно, схватитесь за карандаш, блокнот – записать, не забыть, поймать момент. Даже, если до этого из книг никогда и ничего не выписывали.

«Этот мир слишком стар, чтобы мы могли говорить о нем своими новыми словами»

Эта книга слишком неординарна, чтобы мы могли написать о ней своими стандартными фразами.

"Моя жизнь есть громадный непоследовательный эпос с тысячей и миллионом персонажей — вот они все подходят, так же быстро как мы катимся на восток, так же быстро как катится на восток земля".

Генри Миллер писал, что писатель должен проживать свои книги, Лоуренс Даррелл утверждал, что книга и автор создаются из одной материи, что цель не в том, что чтобы записать свой опыт, но в том, чтобы запечатлеть себя самого, но именно Джек Керуак предъявил миру столь сильный пример сплава между личностью писателя и словами на бумаге, что их абсолютно нельзя отделить друг от друга.

Строки этого текста - живые, пульсирующие в такт биению сердца, дышащие, осязаемые. Вначале идет мощнейший поток сознания героя, оставшегося наедине с необъятным величием природы Скалистых Гор, ее безвременьем и чистотой. Попытка передать словами внутренний безмолвный диалог с окружающим миром, обращение к собственной сути, взгляд в Пустоту, лежащую в основе мироздания...

Затем нисхождение в мир обыденный, кипучий котел людских страстей, краткая остановка в Сан-Франциско, наполненная ритмами джаза, неуспокоенностью в алкогольном мареве, ночной лихорадкой поэтов и художников, насыщение каждой каплей струящейся по краю безумия жизни... Далее- стремительный бросок на юг, жаркое затворничество на крыше дома в Мехико, городе одурманенных и бродяг, потом возвращение в позднюю осень в Нью-Йорке, извечная тоска, морской путь в затуманенный гашишом Танжер, пьяный Париж, дождливый Альбион...

И вновь - Америка, отчаянная попытка примирения, попытка обрести покой на берегу Тихого океана вместе с самым дорогим и самым понимающе-непонимающим человеком - матерью. И снова - поражение, опять торжествует Опустошение, и долгое путешествие завершается там, где началось - в собственной душе. И по-прежнему где-то плывет над миром гора Хозомин, свищут ветра над пустыми дорогами Юга, танцует Сан-Франциско, и во всех городах бунтуют восторженные и печальные, прекрасные и уродливые, отверженные людьми и отвергнувшие их Ангелы Опустошения.

Керуака тем более сложно понять, что он сам себя порой не понимал. Его образ жизни, его стремление выплеснуть на бумагу всю переживаемую боль вряд ли найдут отклик у людей здравомыслящих, волевых, твердо знающих, что есть разумное, а где - черта, которую нельзя пересекать. Такие люди скажут, что Керуак никчемен, чрезмерно пафосен, слишком самокопателен, настолько увлекся - он и его собратья - самовлюбленным бунтом против повседневной действительности, что все его писания - это бесполезность, ненужность, пустота... Пустота? Вы видите ее?

Оn essaye a s’y prendre, pi sa travaille pas (Стараешься-стараешься, а в итоге одно говно выходит).

Так говорила мама Джека Дулуоза, а разве матери когда-нибудь ошибаются? Вот и эту фразу вполне можно было бы сделть эпиграфом романа Керуака, потому что именно так все и получилось в итоге.

Читать "Мэгги Кэссиди" - одно удовольствие, но сначала придется попотеть, привыкая к авторскому стилю, с его бессвязными обрывками фраз-мыслей (между которыми втиснулись многочисленные знаки тире), с потоком сознания 16-летнего подростка, с тягучими описаниями сурового американского городка. Сразу признаюсь, что я так и не смог запомнить всех друзей Джека (или Загга (или Жана)), потому что у каждого из них было впридачу к имени еще и по 2-3 прозвища, и автор не утруждает себя объяснениями кто есть кто. Но это и не важно, ведь на первый план выходит тема первой любви подростка из провинции. И в этом чувствуется, что произведение во многом автобиографическое. Керуак пишет так эмоционально, так правдиво, что читатель сам оказывается на месте главного героя. Школа, спортивные состязания, чокнутые друзья, метель за окном... Кого выбрать - эту милую Полин, которая приходит болеть за тебя на соревнованиях, или "соблазнительно угрюмую" Мэгги Кэссиди, которая в это время сидит дома и пытается вызвать в тебе ревность? И конечно же, безумная юность берет свое, Джеки пытается добиться ее руки и сердца, и Мэгги вроде бы даже отвечает взаимностью, но почему-то ничего у них не выходит.

В романе нет как такового климакса, кульминации любовной истории, как полагается по всем законам жанра. Вероятно, потому что автор описывает реальную жизнь, где законы жанра не действуют. Я до последнего не мог понять, что же не так с этой загадочной М.К., почему она не может сделать Джека счастливым, как он того заслуживает. Казалось бы, она уже строит планы, как он женится на ней, как они будут жить вместе: "Табуретки на кухне я выкрашу красным... Я буду целовать тебя, чтобы просыпался по утрам —", и вместе с тем отталкивает его, заигрывает с другими, хочет сделать ему больно. И дело здесь вовсе не в женской бессердечности, ведь Мэгги - совсем не роковая красотка из дешевых бульварных романов, она по-настоящему и любит, и ненавидит Джека. Сам Керуак тоже не спешит с объяснением мотивов своей героини.

Но постепенно недостающие части головоломки встают на свои места. Джек терзается сомнениями, страдает от невозможности любви к Мэгги; "она же просто сидела, и ей было все равно". И при этом невозможно упрекнуть ее в лицемерии, она при всем желании не способна дать ему то, чего он так хочет, и наоборот. Наконец, после окончательного краха на балу в Нью-Йорке, они расстаются и выбирают разные пути: она уезжает "к своей веранде, младшим сестренкам, обожателям, что по-соседски заглядывают на огонек, к своей реке, к своей ночи", он же к блеску большого города. И это так грустно и одновременно смешно, что Мэгги не нужно ничего, чего бы у нее уже не было; она довольствуется своим старым свитером и качелями во дворе; Джек хочет подарить ей весь мир, но у нее есть свой собственный, в котором ей очень уютно.

И уже под занавес, спустя три года, Дулуоз возвращается в Лоуэлл, чтобы наконец добиться того, чего не смог еще во времена своей неуверенной подростковой влюбленности. Теперь он мачо, небрежен в разговорах и неразборчив в сексуальных связях. А что же Мэгги? Она "всегда одинаково выглядит — хорошо —", но теперь Джек может предложить ей еще меньше, чем когда бы то ни было. Она расхохоталась ему в лицо, он отвез ее домой... Ти-Жан, Mon Doux, ты так ничему и не научился.

Это самый сложный из битнических текстов, который мне встречался. Огромный документально-визионерский коллаж, по сравнению с которым даже нарезки Берроуза кажутся не сложнее "Дублинцев" Дж. Джойса (впечатление странное и обманчивое, но уж коли возникло и коли я положил себе правилом писать тут отзывы по горячим следам, то и его запишем; на самом деле эта книжка Керуака, "Голый завтрак" (например) Берроуза и "Дублинцы" просто настолько разно задуманы, организованы и исполнены, что сравнивать их - это как судить о преимуществах хвойных пород деревьев перед гужевым транспортом, - но я увлёкся).

Так вот, коллаж. Местами это коллаж звуковой - расшифровки подлинных записей разговоров Керуака, Нила Кэссиди и некоторых прочих, данные без редактуры. Они там курят веселящую флору, слушают пластинки, говорят о разном, перебивают друг друга, иногда медленно соображают, а иногда как-то слишком быстро. Любого журналиста редактор за такие расшифровки интервью (где оставлены все "эээ...", грубо говоря) убил бы, но Керуак не журналист.
Другой источник и другая часть этого коллажа - иногда совершенно визионерские медитации, иногда чуть более сюжетные, но всё равно медитации (часто действительно основывающиеся на событиях, описанных в "На дороге" (но про "продолжение" на обложке врут, об этом ниже)) на Коди Помрея / Дина Мориарти / Нила Кэссиди. Ни пересказывать их, ни думать о "главной мысли" смысла нет.

Чего же ради всё это читать? - спрашивают радиослушатели. А вот ради этих самых медитаций. Иначе говоря, ради видения тебе, читателю, этого самого Коди. Отсутствие редактуры плёнок, спонтанность остальных кусков, вообще "непричёсанность" - всё это Керуаку нужно не для "как бы ещё выпендриться", а для того, чтобы у нас, читающих его книгу, хотя бы на время появился, включился и поработал кусок его сырой памяти.
(Так что, возвращаясь к вышесказанному, это не "продолжение" романа "На дороге", а его расширение и углубление).
И как верно, что человек, обдумывая что-то, мыслит более-менее связным цельным текстом (а не словами, не отдельными предложениями и не главами), так же верно, пожалуй, что предаются воспоминаниям и плывут по волне памяти люди - текстом вот таким, как у Керуака: спонтанным, сбивчивым, сложным.
Иначе говоря, Керуак не столько Писал Книгу, сколько пытался впихнуть в эти буквы на бумаге то время, те места и тот воздух - буквально.
Получилось ли у него? Мне кажется, да (про его задачу - это тоже мне кажется, может, я не прав).
Получилось ли у меня? Не уверен. Что-то мне такое привиделось, но есть ощущение, что можно увидеть куда больше. Но это не Керуака проблема.

Если "Бродяги Дхармы" - вдохновенное, хоть и несколько надуманное просветление, то "Биг-Сур" - всхлипы агонии, едва различимые солнечные зайчики среди безумных хаотических всполохов. Дочитывать книгу было просто страшно: настолько погружаешься в кишащую черным страхом и смертью яму нервного срыва писателя. Видишь, до чего довел себя умный вроде бы и добрый мужик, Керуак (ну ясно же, что это все о нем, как дневник) - и понимаешь, что он сам виноват, но почему-то очень жалко и грустно, хочется излечить его, даровать свободу от пагубных привычек. Но надо ли ему это? Не он ли сам выбрал такой путь, путь разрушения и опустошения, начинавшийся так весело и свободно?

Все, что в "Бродягах..." было так легко и весело, от чего наступала эйфория, больше не лечит, не работает, не дает крыльев за спиной. Теперь это лишено ореола бродяжеской романтики и развеселого слегка анархистского битничества, а восторженные юные последователи кажутся пустыми и глупыми; теперь вино и прочие напитки - просто способ держаться на плаву. Только вот с ними плохо, а без них - невыносимо. И ничего уже совсем не хочется: ни любви, ни секса, ни прогулок, ни дружеских посиделок, ни вкусной еды. Зато иногда хочется, чтобы шуршащее тысячами звуков море поглотило тебя. Или упасть со скалы, над которой тянется тоненький белый мостик к спасению.

И хотя заканчивается роман жизнеутверждающими словами о том, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо, становится очевидно, что герою (=Джеку) вряд ли когда-нибудь будет хорошо, если он не сделает что-то со своей ,свалявшейся в клубок алкогольных вымученных вечеринок и безделия, жизнью. Ну или будет - но не здесь.

А после книги реально нехорошо, какая-то зияющая экзистенциальным ужасом дыра внутри. Но вещь сильная, потому что от начала и до конца личная, искренняя. Мне кажется, в этом есть что-то от раскаяния.

Старина Джек, откуда в тебе столько радости? Откуда такое ощущение мимолётности и важности происходящего? Откуда столько энергии - писать обо всех мелочах, взахлёб, выдыхая этот цельный пятисотстраничный текст? Как простоватого вида парень в клетчатой рубашке может так чувствовать язык и вертеть им, как ему заблагорассудится? Старина Джек, почему я сейчас чувствуя себя первоклашкой, пишущим своё первое сочинение, неуклюже составляя слова в предложения?

Как тебе удаётся, описывая шаг за шагом каждый повод для радости (вкусный завтрак - тёплый спальник - сумасшедшие друзья - свернувшаяся гусеничка - красивая девушка - крепкий кофе), не скатываться в бытовуху? Как удалось тебе выдохнуть три таких разных текста о своей жизни, вместив в каждый своё настроение и мировосприятие? Как ты так быстро перерос истеричную радость и следование чужим идеям? Как удалось тебе превратить опустошение не в разочарование, но в спокойствие?

Почему непростой, по сути, текст о поиске себя производит впечатление сродни ветру, качающему сосновые ветви, или движению воды - столь же он медитативен? Почему я раз за разом обнаруживала себя смотрящей в страницу и думающей о своём в лёгком трансе?

И, наконец, главный вопрос, старина Джек, как надо жить, чтобы честный рассказ о жизненном путешествии был столь же содержателен?

Джек Керуак в каком-то интервью (его можно посмотреть в одной из многочисленных документалок - кажется, в "What happened to Kerouac?") сказал, что книги пишет разными способами - мол, повествовательные вещи - на машинке, желательно на рулоне бумаги (так была писана "On the road", например) и в один присест, а [другие] - он употребил какое-то слово вроде "визионерские" или "медитативные", но мы же поняли примерно - так вот другие он писал в блокнотах, карандашиком. Хотя, на самом деле, и к OTR существуют всякие подготовительные материалы - записные книжки, все дела... Не важно.
Важно, что тут перед нами - две повести, скорее, второго типа. Это мощные поэтические высказывания, в которых сюжет гораздо больше выдаёт себя в синтаксисе, в построении фраз и интонации, чем в том, что можно назвать фабулой.

Это поздние вещи ("Сатори в Париже" - 1966, "Тристесса" - 1960), но Керуак в них вполне себе Керуак, настоящий, если только вы не ждёте от него, что ему всегда 25 и он сейчас схватит рюкзак и вприпрыжку начнёт мотаться с вами по Америке. Я-то всегда любил его не столько за это, сколько за открытость миру в целом - со всем его безумием, грязью и прочими вещами, которые в разговорах о Керуаке почему-то редко упоминаются.
Он умел писать безумие, умел писать беспамятство после нескольких ночей пьянства, умел писать одиночество - вообще умел писать. Никаких тут особенных секретов нет и - не станешь ты Керуаком, сколько ни упражняйся. И ещё он умел писать красоту всего этого - безумия и одиночества, беспамятства и открытости.
И в том, что вполне реальной Эсперансе, с которой встречался в Мексике, он даёт имя Тристесса (Надежда и Грусть соответственно по-испански) - тоже, можно сказать, "весь Керуак".
И в том, как всё это написано - совсем не по правилам литературного языка, но, видимо, по правилам Джекова безумия - тоже правда и любовь, от которой тебя начинается трясти, от которой вдруг кончается дыхание и прочее, чего от книжек, вроде, не бывает. Но это если - читать, а не как обычно - по абзацу раз в полчаса, так ничего не выйдет. Надо разгоняться - и тогда понесёт, понесёт, куда-то за грань добра и зла (кому они нужны?), по пути исколошматит, а с последней страницы выходишь чёрт знает какой - уставший, насмотревшийся, пьяный (физически, и без всяких стаканчиков в процессе чтения) - если хватит ума закурить, то и то хорошо будет, а то же ничего кругом, кроме божественной звенящей пустоты. На крыльях срезанных с прозрачными играть. В беспамятстве ночная песнь поётся.
И так далее. Есть Бог действительно есть Любовь, то Керуак, видимо, с ним пил.

Вот такой какой-то Джек, а не автостопное чучелко, которое многие почему-то любят и про которое снимают киношки.

Не сложилось у нас с Джеком Керуаком знакомство.
Вроде бы не на ножах мы с ним, а общий язык найти не смогли. Оно и понятно, куда мне, застегнутой на все пуговицы, понять его свободу, его историю и его мир, где Мэгги Кэссиди очаровывает, но меня лишь раздражает, где команды и банды, а у меня лишь усталость от лихости и забойной кутерьмы. Может и есть в этой истории романтика, настроение, мораль, свои девизы и свои герои, но они прошли мимо меня, потому что мой мундир по-прежнему застегнут на все пуговицы, за окном зима, и вовсе не хочется с ходу бросаться откровениями. Мол, и я любила, и я тусила... Не то чтобы я никому не рассказывала своей истории, я то еще трепло за жизнь, но в данном случае разница в настроениях настолько велика, что не то что разговора, даже словесной перепалочки, даже крохотного диалога не получилось построить с автором.

"Мэгги Кэссиди" не мое чтение и из-за стиля написания, которому я который день не могу подобрать верного эпитета. Не мутно, не сухо, слово крутится в голове, но сформулировать не получается. Тяжело от стиля Керуака, хотя poker face сохраняется легко и непринужденно. Сижу читаю, читаю сижу, кивну пару раз от силы возражением. Как итог - совершенно мимо. Дам как-нибудь Керуаку еще шанс, но буду читать на английском и явно позже.

А вы умеете извлекать пользу, наслаждаться Одиночеством? Настолько привыкать к нему, что не видеть разницу между одиноким домиком на вершине скалы, окруженной такими же скалами (окружённых такими же скалами, окружённых...) и толпой старых друзей? Джек Керуак, похоже, может. В первую очередь ошеломили размышления в горах: чудовищной насыщенности поток сознания, выплеснутый на бумагу, - когда это закончилось, недоумевал, о чём же ещё можно написать после такого взрывного начала. Оказалось, что одиночество никуда не делось, а перешло в несколько иное свойство, сжалось от многокилометровых заснеженных горных кряжей до размеров самого Джека и так в нём и осталось. Джек забрал с собой необъятный Пик Одиночества.
Книга об уединении от бродяги, о бродягах и для бродяг. Джаз, буддизм, алкоголь и скитания по стране в поисках себя - в разных пропорциях. Отлично сочетается с Джармушом и Radiohead.

Давно не читал ничего настолько пронзительного и щемящего. Местами хотелось сжимать зубы и стенать от чего-то тянущего и сжимающего в грудной клетке. Свобода, ох, как же ты горька.