Я мгновенно вскочил на ноги и выхватил револьвер, но было уже слишком поздно. Как только я поднялся на ноги, медведь тоже встал на задние лапы, испуганно взревел, а потом, чуть ли не перекувырнувшись через спину, словно циркач, очень быстро, по мелководью ринулся в заросли противоположного берега реки.

Я вернулся к Шарпу, и он полюбопытствовал, что это за «буза» была такая, и я ответил ему, что сообщил ему, что это был медведь – он-то и шумел. «Так, так, – сказал он, – а я, судя по тому, как он рычал, подумал, что ты прирезал этого „парня“».

Это был первый раз, когда я вдруг вспомнил о своем ноже, несмотря на то, что на моем поясе висел великолепный длинный охотничий нож. Рев медведя разбудил кое-кого из наших, но узнав, что ничего особенного не произошло, и что «шпион» убежал, они снова лениво завернулись в свои одеяла и заснули.

Шарп был полностью выведен из себя этим маленьким инцидентом, он рассердился и никак не мог понять, почему я дал медведю возможность сбежать. «Ты должен был его убить», – ворчал он, но я был доволен, что позволил медведю уйти с теми же словами, с которыми дядя Тоби расставался с мухой: «Ступай себе, бедный дьявол, мир достаточно большой и для меня, и для тебя».

Теперь же Старый Шарп уселся в рейнджерское кресло, то есть, на перевернутое седло, а я – рядом с ним, чтобы посмотреть, что произойдет, если наш ночной друг решит нанести нам еще один визит. Этот небольшой инцидент моментально пробудил в голове Старого Шарпа массу воспоминаний о многих других подобных случаях, и он продолжил рассказывать мне о своих встречах с медведями – мы, конечно, разговаривали исключительно шепотом – а закончил он свое повествование так: «Вот так вот, парень, здесь медведи не такие дикие, как на севере, на юге для них много еды, но там, на севере, особенно зимой, когда их мучает голод, они становятся ужасно жестокими».

К тому времени, когда он закончил свои рассказы, я был слишком сонлив, чтобы продолжать разговор, поэтому я выбрал хорошее место рядом со старым бревном, где было много сухих листьев для подстилки, и улегся спать – хотя и на некотором расстоянии от остальных. Некоторое время я спал, но когда почувствовал рядом со мной что-то теплое, сразу же проснулся, и представьте себе, как я был удивлен, когда заметил, что я полностью покрыт листьями, – и в тот же момент я почувствовал руку Шарпа.

– Вставай, малыш, – сказал он, – опасность рядом.

В одну секунду я был на ногах, с винтовкой в руке, готовый к любой неприятности.

– Индейцы? – спросил я.

– Глянь туда, – сказал он, указывая на медленно двигавшуюся среди деревьев темную массу.

Я мгновенно вскинул свою винтовку, но Шарп положил мне руку на плечо и сказал шепотом:

– Стоп, парень, индейцы вокруг, не стреляй.

В этот момент животное развернулось и сделало несколько шагов по направлению к нам, подняв для шага, но, не опустив свое лапы, оно остановилось, и посмотрело на нас взглядом, в котором в единое целое слились ужас и изумление. Шарп еще крепче сжал мое плечо и прошептал:

– Смотри ему прямо в глаза, малыш.

Инстинктивно я сделал так, как мне было приказано, не дрогнув ни единым мускулом, но просто глядя прямо в эти два огромных и сверкающих глаза. Так мы стояли, возможно, секунд двадцать, затем зверь, мягко поставив лапу на землю, сделал по направлению к нам еще около полудюжины шагов, а потом на мгновение присел на свои задние лапы – его хвост изящно покачивался то в одну, то в другую сторону. Он смотрел на нас, таким образом, возможно, еще около пяти секунд, затем повернулся и снова вернулся в лес, иногда оглядываясь назад, а удалившись от нас на довольно значительное расстояние от нас, испустил вопль – такой громкий и пронзительный, словно крик напуганной женщины, – с той только разницей, что он был значительно громче обычного человеческого голоса. Это была большая пума – после того, когда она ушла, Старый Шарп ослабил хватку своей руки на моем плече и медленно проговорил:

– Я думаю, битва с этим хищником доставила бы нам немало неприятностей. Возьми свое одеяло, малыш и пошли туда, где мы можем видеть своих лошадей, тут опасно – повсюду индейцы. Я еще немного посижу, а разбуди еще кого-нибудь – на тот случай, если ты заснешь – на посту должно быть два человека.

Я, однако, отказался будить больного товарища – приятного компаньона и хорошего солдата, – он был слишком слаб, чтобы нести всю тяжесть столь нелегкой службы. Затем я сказал Шарпу, что я готов остаться с ним до утра, и с того момента, до самого рассвета более ничего не произошло такого, чтобы нарушить покой нашего лагеря.

Утром, наскоро позавтракав, мы сели на своих лошадей и снова вышли на тропу, не забывая зорко присматривать за индейцами. Спустя полчаса после восхода солнца мы заметили вдали, у реки, слабый дым, но явно не в том направлении, в котором мы следовали. Оставив тропу, мы двинулись прямо к дыму, но войдя в лес, мы увидели, что из земли повскакивали десять или двенадцать индейцев, каждый с винтовкой – а потом все они спрятались в кустах. Выбить их оттуда можно было только приблизившись к ним вплотную, но мы продолжали стрелять до тех пор, пока мы не оказались в двухстах ярдах от них – и тогда в ответ из кустов мы получили очень неплохой залп. Мы хотели как можно быстрее окружить их, но в течение всего этого времени, гарцующие на своих лошадях дикари непрерывно стреляли в нас – я почти уверен, что мы напали на них слишком рано, и посему никак не могли изменить это положение.

Лейтенант Кэрмак собрал своих людей и приготовился к погоне. В ближнем бою мы разрядили и наши ягеры^[4], и наши револьверы – их нужно было перезарядить, одного из наших ранило стрелой, и кроме того, пострадали две лошади. Стрелы из лошадей извлекли быстро, несмотря на их отчаянное сопротивление, но с человеком было труднее. Кэрмак попытался просто вытащить стрелу, но у него ничего не получилось. Затем за дело взялся Шарп – у него имелся некоторый опыт в таких делах, он неоднократно бывал ранен стрелами. Охватив древко открытыми ладонями, он вращал ее и в тоже время тянул на себя. Раненый, которого звали Уильямс, сидел на бревне и героически терпел эту пытку. Лишь через минуту – постоянного вращения и потягивания – стрела подалась и вышла из тела. Успех дела так обрадовал Шарпа, что торжественно подняв ее вверх, он сказал:

– Я так вам скажу – если бы вы снова потянули эту стрелу, вы бы создали серьезные проблемы для этой руки. Вот, видите это? – продолжал он, указывая на то, место, где стрела от удара о кость согнулась, – теперь понятно, почему она не вышла после первой попытки.

Наскоро перевязав руку Уильямса, мы сели на лошадей и пустились в погоню. Индейцы пошли прямо к «Верхней» резервации, теперь нас разделяло около 12-ти миль. Мы гнались за ними до тех пор, пока не убедились, что они принадлежали к группе команчей Катампи, потом мы развернулись и пошли обратно к деревне кэддо. Мы прошли через несколько поселений – нам сообщили о множестве разных мелких происшествиях, в которых участвовали индейцы обеих резерваций с того момента, как они вступили в войну с партией Бэйлора. В одном месте они ограбили дом, в другом – разрушили ограду и вытоптали целое поле кукурузы, отняли у местного жителя его прекрасную кобылу, а затем вторглись на чью-то бахчу. Нам удалось настичь их на последнем указанных нам месте преступления, но они моментально повскакивали на своих лошадей и как вихрь унеслись прочь. Им мало было просто съесть какую-то часть урожая – у каждого из них имелось нечто вроде мешка – два или три из них были доверху наполнены дынями. Мы попытались подъехать к ним поближе и перестрелять их всех, но наши усталые лошади не могли догнать их свежих и сытых пони. В самый пик погони они спешно отрезали свои мешки от седел и бросили их прямо на дорогу.

Не желая осложнять отношения с «Нижней» резервацией, где жили эти индейцы, мы не стреляли в них, а они ни разу не выстрелили в нас. Они прекрасно понимали, что нам приказано делать, если мы застанем их вне резервации, но они явно не боялись нас, поскольку после того, как они поднялись на холм, один из них повернулся в седле и закричал:

– Лошади белого человека плохие, лошади индейцев хорошие, белый человек их не догонит. Возвращайтесь домой, ваши лошади больны, я отсюда вижу это!

Затем, с громким смехом, он вместе со своими товарищами унесся прочь. Кэрмак совершенно не собирался преодолевать холм вслед за ними, потому что их было, по меньшей мере, человек тридцать и нам бы пришлось очень нелегко, если бы они атаковали нас. Мы спешились, подкрепились захваченными дынями и разбили на ночь свой лагерь. У местных жителей мы купили молока, их женщины угостили нас свежим хлебом, масло и другими продуктами, что очень порадовало нас – ведь несколько дней мы питались исключительно мясом.

На следующий день мы вернулись в деревню кэддо и вновь попали в самую гущу волнений – причиной им послужило сообщение о том, что дикие команчи пришли в «Нижнюю» резервацию, украли 75 лошадей, а затем успешно сбежали. Капитан Браун, с несколькими своими людьми и большой – состоявший из солдат и дружественных нам индейцев – отряд, вскоре уже был в пути, в то время как оставшимся, не оставалось ничего другого, кроме как отдыхать до самого их возвращения.

1-го августа капитан Браун послал капитана Ноулина к лейтенанту Кэрмаку с таким же приказом, а именно: убивать любого индейца Катампи, который будет найден вне резервации. Как обычно, по пути к Бразосу мы много охотились – на оленей, индеек и антилоп, кроме того, подстрелили одного весьма почтенного возраста медведя – у него почти не было зубов. Мы не обнаружили никаких следов индейцев до самой восточной границы резервации – до нее оставалось всего три мили – но совершенно неожиданно, в тот момент, когда мы обедали, нас атаковало около девяноста команчей. Наши лошади были спрятаны в кустах неподалеку – ни индейцы не могли их найти, ни мы – добраться до них в случае каких-либо неприятностей. Мы сидели вокруг костра, на котором тушилась наша оленина, и вдруг, в одно мгновение мы оказались в плотном кольце, и, подняв глаза, мы увидели огромное количество команчей – в полной боевой раскраске, прекрасно одетых, их перья – носить которые их побуждали как личное тщеславие, так и обычаи племени – воинственно струились на ветру, а их лошади, украшенные великим множеством серебряных пластин, буквально сверкали на ярком солнце. Их боевые щиты и одежда были также покрыты серебром, но у нас не было времени для получения полного удовольствия от созерцания этого великолепия варварской помпы, несмотря на то, что это были именно те люди, которых мы и искали.

В тот момент они как раз выходили из леса, и через мгновение тотчас атаковали нас. Мы едва успели схватить наши винтовки и укрыться за находившимся неподалеку сараем, как в нашу сторону полетела туча стрел. Несмотря на поспешность, мы сумели ответить им хорошим залпом и семь их лошадей остались без своих хозяев. Весьма разозленные, что не могут справиться с такой небольшой горсткой, они кружили вокруг нас – правда, не подходя слишком близко – перестраивались и снова наваливались на нас – теперь в центре их круга были и мы, и наши лошади. Но их стрелы ничуть не повредили нам, и еще пятеро нападавших погибли от пуль второго нашего великолепного залпа. Тем не менее, их было очень много, и они снова вернулись к нам. Теперь нам приказали стрелять в их лошадей, и я думаю, что пуля каждого нашла свою цель, а некоторые лошади, должно быть, получили по две, поскольку мы подстрелили 15 лошадей, а нас самих было только 30 человек.

Индейцы отошли к лесу и не возвращались. Затем мы увидели, как кто-то во весь дух бежит в деревню, а через полчаса примерно, мы увидели, как скво и несколько мальчишек, груженые патронными сумками бегут в лес. Увидев это, лейтенант спросил:

– Ну, что, парни, сразимся с ними?

– Да, конечно, несомненно! – раздалось со всех сторон.

Мы очень надеялись, что нас поддержит Кэмп-Купер, и эта надежда, вместе с нашим недавним успехом, делала нас уверенными в нашей победе. Тем временем, мы увидели, как индейцы выходят из леса и в очень боевом настроении идут к нам пешком. Приблизясь к нам почти на расстояние ружейного выстрела, они начали спуск в глубокий овраг, имевший полукруглую форму и находившийся в 180-ти ярдах от нашего сарая. По их продуманным движениям было очевидно, что они намеревались в любом случае закончить свое дело, даже если на это потребуется время. Лично я уже чувствовал, как мой скальп понемногу сползает с моей головы. Дикари прошли по дну оврага, и, будучи уже недалеко от нас, начали понемногу выходить из него. Мы внимательно наблюдали за ними, но не стреляли, потому что хотели дать залп. Мы сидели, прячась за углами сарая, в то время как на краю оврага появлялось все больше и больше индейцев. Вскоре по оврагу пронесся грохот ружейного выстрела, и вслед за ним последовал залп, почти так же совершенный, как если бы его дали прекрасно вымуштрованные солдаты. Затем прозвучал боевой клич, и огонь стал общим, но нерегулярным – просто каждый человек стрелял и тотчас перезаряжал свое оружие, стараясь это делать как можно быстрее. Мы лишь разряжали наши ружья, но постоянно следили за тем, чтобы одновременно стреляли только два или три, сохраняя таким образом остальные готовыми к возможной атаке, но она не состоялась, и после беспорядочной полуторачасовой перестрелки индейцы, забрав своих убитых и раненых, быстро ушли в свою деревню.

Было очевидно, что они ждали нас, их лошади были ухожены и богато украшены. Их лица также были тщательно раскрашены, а сами они были одеты в исключительно причудливые боевые одежды. В пешем бою они стреляли по нам из винтовок «Миссисипи», а свидетельством того, как умело они с ними обращались – и это придется признать – есть то, что более 14-ти сотен пуль застряли в стенах сарая, но мимо них, наверное, просвистело еще больше. Поскольку у этого сарая не было окон, нам пришлось сражаться, прячась за его углами, что помешало нам убить столько индейцев, сколько мы могли бы убить в противном случае, но даже и при таких условиях, дикари получили серьезный урок, так как мы насчитали 18 носилок, на которых унесли своих мертвых и раненых, а потом нашли еще троих – тех, которых они не смогли забрать с собой.

Как только они отступили, мы, опасаясь, что они, получив подкрепление, снова вернутся, немедленно отправили гонца, которого звали Гас Саблетт, в деревню кэддо за людьми. Он был мужественным человеком и клятвенно пообещал – либо прорваться, либо умереть! Затем мы сразу же приступили к подготовке сарая к обороне – устраивая в каждой стене бойницы и накрывая крышу сырыми шкурами, чтобы защитить ее от горящих стрел. Двое наших были тяжело ранены и нуждались в особой заботе, одного из них – Патрика О'Брайена – пуля поразила в бедро, а другого – которого звали Терри – в голень.

Спустя 28 часов наше подкрепление прибыло, и тогда мы почувствовали себя еще увереннее, но повторного нападения не было – индейцы оставались в своей резервации и их ни в чем нельзя было упрекнуть. Я не знаю, как долго бы дикари оставались там, если бы не вмешательство их представителя майора Липера, появившегося здесь сразу же после окончания битвы – взяв с нас слово, что мы не будем стрелять первыми, он поехал в деревню и провел пау-вау^[5] с Катампи, в которой последний выразил готовность «успокоиться и считать инцидент исчерпанным», если мы сделаем то же самое, но капитан Ноулин настаивал на том, что Катампи должен дать нам 6 мешков с мукой и 200 фунтов бекона, как «искупление крови», и тот согласился, но отказался позволить более чем трем нашим людям войти в его деревню.

Затем индейцы собрали своих упавших храбрецов и в угрюмой тишине вернулись в свою деревню, но эта тишина вскоре закончилась, потому что их женщины сразу же начали оплакивать покойных. Это их обычный обряд, в котором, кроме горестно рыдающих друзей и родственников умершего, участвуют и все старейшие члены племени. Индейские похороны – довольно шумное мероприятие – в особенности, если умерший был достойным и уважаемым человеком.