3

Тия знает: ее поездка – не самая умная затея.

На Просперити она садится в автобус до узловой станции. Гроза промчалась, и город снова залит солнцем. Тропические лучи ослепительно отражаются от луж на тротуарах, окон зданий и листвы деревьев, с которой вовсю капает. На станции она ждет минут пять. Подъезжает автобус, идущий прямо в Аннекс, и Тия садится в него. Едва она заходит в салон, как пассажиры поднимают на нее глаза и быстро отводят взгляды. Тия садится на одно из передних мест. Разговоры вокруг нее затихают почти до шепота. Салон заполнен не более чем наполовину. На сиденьях развалились мужчины в рабочей одежде. От них исходит резкий запах пота. Простая белая одежда женщин говорит о том, что они работают служанками или кухарками. Есть также горстка технических специалистов и клерков: у них работа уровнем повыше.

Двери с шипением закрываются, и автобус начинает спускаться по склону холма. Путь до дамбы занимает двадцать минут. Постепенно разговоры становятся громкими, как прежде. Значит, пассажиры свыклись с присутствием Тии. Нельзя сказать, что просперианцы вообще не ездят на Аннекс. Ездят, но редко, причем только в составе группы, имея заранее известную и официально одобренную цель. Государственное расследование. Или благотворительность. (Просперианцы обожают благотворительность во всех ее видах.) Бывают и экскурсии, призванные удовлетворить нездоровое любопытство. (Участники таких экскурсий громко охают и ахают, находя «очаровательными» грязные лачуги и прочие атрибуты тамошней жизни.) Возможно, на мужчину обратили бы меньше внимания. Но чтобы просперианка без спутников уселась в автобус прямого сообщения… Тия чувствует себя ярким цветком среди грязного поля. Ее туфли на трехдюймовом каблуке и с открытыми носами совершенно не годятся для замусоренных и заплеванных улиц Аннекса, а стоимость ее сумочки, наверное, равна месячному жалованью этих людей. Что она делает в автобусе прямого сообщения? О чем думает эта женщина, отправляясь на Аннекс без сопровождения?

Автобус делает еще четыре остановки, и на каждой входят новые пассажиры. Вскоре все места в салоне заполняются – кроме того, что находится рядом с Тией. Тем, кому не досталось места, стоят в проходе. Перед въездом на дамбу автобус притормаживает, оказываясь в очереди из автомобилей. У Тии учащается пульс, потеют подмышки, а в горле першит от сухости. Салон автобуса вдруг кажется невероятно тесным. Она не впервые едет на Аннекс и знает, как вести себя в подобных случаях, однако тело не желает подчиняться доводам разума. Постепенно их автобус оказывается третьим в очереди, затем вторым. Автобус, что был впереди, отъезжает. Теперь из окон видны шлагбаум и будка охраны. Дежурных охранников трое. На всех – обычная синяя форма. Еще двое – совершенно голые, поскольку это не люди, а роботы. На бюрократическом языке чиновников они называются «вооруженными факсимильными копиями сотрудников службы безопасности», но все зовут их безофаксами. По габаритам и внешнему виду они схожи с людьми, однако ничего человеческого в них, естественно, нет. Чисто функциональные машины со сверкающей поверхностью, пневмоприводами и мигающими сигналами датчиков. Каждое их движение сопровождается шумом.

Автобус подъезжает к шлагбауму и останавливается.

Охранник, вошедший в салон, – человек, но смахивающий на робота. Типичный представитель своей профессии. Как и у безофаксов, все в нем функционально. Ничего лишнего. Жесткие светлые волосы коротко подстрижены, лицо безжалостное, под форменной рубашкой выпирают мышцы, словно на них давит сжатый воздух. Когда он поднимался по ступенькам, его кожаные сапоги и ремень поскрипывали.

– Приготовить идентификаторы.

Бросив косой взгляд на Тию, охранник идет дальше. Он проверяет жетоны пассажиров, поднося их под луч сканера с плохо скрываемым презрением. Проверка начинается с задней части. Тия оказывается последней. Выражение лица охранника становится каким-то заискивающим, словно он хочет сказать: «Вы же знаете, сколько хлопот с этими». Но внутренняя жесткость сохраняется.

– Добрый день, госпожа. Позвольте взглянуть на ваш идентификатор. – Тия открывает сумочку и подает ему документ. Охранник сканирует его. – Благодарю, госпожа Димополус. Разрешите узнать цель вашей сегодняшней поездки на Аннекс.

– У меня своя художественная галерея. Еду по просьбе заказчика.

– Искусство. Что-то вроде… живописи?

– Да, и весьма интересное произведение… в жанре примитива.

Услышанное изумляет охранника.

– Примитива, – повторяет он. – Бьюсь об заклад, они на большее не способны. – Он возвращает Тие идентификатор. Они вроде как подружились. Игроки одной команды. – Хотите, я позвоню и попрошу выделить вам сопровождающего?

– Очень любезно с вашей стороны, но это лишнее.

Охранник смотрит на нее с тревогой:

– Если передумаете, по приезде обратитесь к местной охране. И я бы не советовал задерживаться там после наступления темноты.

– Благодарю вас, господин полицейский. Задерживаться там я не собираюсь.

Поездка по дамбе занимает три минуты. За это короткое время один мир сменяется другим: просторная, ухоженная Проспера – тесным Аннексом. Тия вместе с другими пассажирами покидает автобус и идет по улице. Даже погода здесь кажется иной. Солнечный свет безжалостен. Унылые бетонные дома с тесными квартирами; людный рынок, где продаются второсортные товары, а под ногами покупателей вечно толкутся оравы детей. Ступеньки тротуаров и перекрестки с праздно стоящими мужчинами, которые провожают ее взглядом.

Здесь грязно. Здесь опасно. Но это живое место. Такое слово приходит Тие на ум, когда она думает об Аннексе. Этот маленький остров – живой.

Тут ей попадается на глаза начальная буква другого слова, которое написано на стене дома. Вся надпись растянулась футов на шесть. Возле стены стоит охранник и следит за тем, как двое рабочих в комбинезонах пытаются соскрести надпись щетками на длинных ручках. Рядом – ведро с моющим раствором, куда они постоянно обмакивают щетки. Напрасные усилия. Стена сложена из пористого кирпича, и краска успела проникнуть в поры. Те, кто оставил надпись, на это и рассчитывали. Кончится тем, что стену заново покрасят.

Что все это значит? Тия слышала разные истории на этот счет. Да и кто их не слышал? Если где-нибудь собирается больше двух просперианцев, разговор обязательно заходит об этом. О слугах, которые вдруг начали часто болеть. О поредевших бригадах дорожных рабочих. О том, что дворники, садовники и повара выполняют свои обязанности спустя рукава. Это пока еще не всеобщая забастовка, а лишь «замедление». Никто не знает, как все это началось и даже когда именно.

– Приветик, богатенькая госпожа.

Мальчишка внезапно появляется перед Тией и начинает идти рядом. Черная грива нечесаных волос, босые ноги заляпаны грязью, на физиономии – лукавая улыбка. На вид ему лет десять, хотя вполне может быть и тринадцать. Тия знает: мальчишка – не более чем затравщик, а где-то поблизости затаились его дружки.

– Ты просси?^[4] – спрашивает он.

Тия не замедляет хода. Мальчишка упрямо идет рядом и пританцовывает.

– Можешь сказать своим приятелям, что я их вижу.

– Приятелям? Каким приятелям? – Продолжая улыбаться, он слегка кланяется. – Антон Джонс, к вашим услугам.

– Понятно. И какие же услуги ты оказываешь?

– Любые, какие тебе понадобятся! Антон сделает что угодно.

– Наверняка за соответствующую плату.

Мальчишка таращит глаза:

– Никакой платы! Только добровольное пожертвование. Приму с благодарностью.

Они доходят до конца квартала.

– Знаешь, у меня есть для тебя поручение. За мной следует мужчина. Только не пялься на него. Он в синей куртке и солнцезащитных очках.

Антон оборачивается:

– Этого у нас все знают. Хэнсон его фамилия. Он тут большой «прыщ».

«Прыщ». Жаргонное словечко, обозначающее агента Службы общественной безопасности. Сами они любят называть себя «Стражами социального спокойствия». Сокращенно «три-эс». Он увязался за Тией, как только она вышла из автобуса.

– Меня не волнует, кто он такой. Но я хочу, чтобы ты и твои дружки отвлекли его. За эту услугу я заплачу тебе десять долларов.

– Двадцать пять.

А этот Антон – парень не промах. Они приближаются к большому перекрестку. Пора действовать. Тия лезет в сумочку и достает деньги.

– Двадцать. Окончательное предложение. По рукам?

Мальчишка хватает деньги и, присвистнув, исчезает. Тия не оглядывается. На углу она ускоряет шаги, сворачивает направо, затем налево и ныряет в переулок, который выводит на небольшой рынок, кишащий народом. Одни просто смотрят на Тию, другие отходят в сторону, давая ей пройти. Тия сворачивает в другой переулок, где лежит тень от высоких зданий. Пройдя его наполовину, она останавливается возле тяжелой стальной двери, вмурованной в кирпичную стену, трижды стучит в дверь, выжидает несколько секунд и стучит еще два раза. Слышатся звуки отодвигаемых засовов. Дверь приоткрывается на длину цепочки. В узком проеме появляется мужское лицо.

– Я ищу Стефано.

– Кто такая?

– Меня послала Матерь.

Дверь закрывается. Хозяин сбрасывает цепочку и снова открывает дверь.

– Входи быстрее, – велит он.

Тия входит в небольшую комнату с единственным окном. Стекло в нем армировано проволочной сеткой. В углу койка, на которой спит хозяин, а рядом – что-то вроде кухонного закутка с электроплиткой.

– За тобой был хвост? – спрашивает мужчина: коренастый, мускулистый, с гладко выбритой головой и тяжелыми веками.

– Был, с самой остановки. Но на рынке я отвязалась от него.

– Что тебе нужно?

– Одежда и идентификатор.

– Сейчас посмотрю, что у меня завалялось.

Пока Тия раздевается, хозяин комнаты роется в ящике. Тия выбирает хлопчатобумажные брюки с завязками на поясе, просторную блузку и кожаные сапоги. Одежда далеко не новая; такую носят на работе, где приходится потеть. Запах пота сохранился до сих пор. Тия захватила с собой кое-что из косметики: красный и пурпурный карандаши для оконтуривания глаз, жидкость телесного цвета для обесцвечивания губ, желтоватую пудру, делающую лицо более смуглым. А вот волосы с каскадной стрижкой и слегка высветленными прядями можно лишь спрятать под мужской кепкой.

– Ну как? – спрашивает она.

Мужчина оглядывает ее:

– Старайся не поднимать голову, и все будет тип-топ. Теперь надо сделать снимок.

Тия встает у стены, завешенной белой простыней. Мелькает вспышка, и из нижнего отсека фотокамеры выползает готовый снимок. Мужчина уходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается с новым идентификационным жетоном, еще теплым после ламинатора. Тия прикрепляет жетон к блузке и открывает сумочку.

– Ты знаешь Старину Фреда? – спрашивает мужчина.

Тия кивает. Старину Фреда знают все.

– Я оставлю твои вещи под его лотком.

Этим он дает понять: не возвращайся сюда. Он провожает Тию до двери и снова отодвигает засовы.

– Прибытие грядет, – говорит он.

– Прибытие грядет, – отвечает Тия.

Тия идет, опустив голову, стараясь не попадать в поле зрения дронов и камер. Тот мужчина больше не следит за ней. Она выбирает кружной путь и, когда добирается до нужного места, замечает, что тени домов стали длиннее. Она находится вблизи гавани на востоке острова. Воздух насыщен запахом рыбы. У причалов покачиваются лодки. Рыбаки перегружают дневной улов в корзины. Что-то останется на Аннексе, но лучшая часть отправится на Просперу, где рыбу разделают, приготовят и станут подавать на красивых фарфоровых тарелках – на квартирах, в частных домах и в залах ресторанов.

Тия вынимает из стены кирпич, достает ключ и открывает дверь. После унылой серятины улиц Аннекса комната кажется джунглями, сияя разнообразием красок и форм. Все стены увешаны большими живописными полотнами. Часть холстов прикреплена к мольбертам, расставленным повсюду. Манера письма – свободная и дерзкая, эмоциональная и в то же время говорящая о том, что художник прекрасно умеет владеть собой и следовать изначальному замыслу. Покой после ливня. Тоска по кому-то, ушедшему очень давно. Искра первой ошеломляющей любви.

– Паппи! – зовет Тия. Перед мольбертом в дальнем конце комнаты сидит старик, почти упирающийся в холст лицом. Он настолько поглощен работой, что не замечает гостьи. – Паппи, это я.

Он выходит из творческого транса и поворачивается к ней. Лицо старика остается неподвижным.

– Тия?

Его глаза похожи на мутные шарики, остатки седых волос всклокочены. Тия подходит и тепло обнимает его.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, и его неподвижное лицо расплывается в улыбке.

– Странно слышать от тебя подобный вопрос.

– Полагаю, ты приехала повидаться с Матерью, – говорит Паппи. – Увы, ее здесь нет.

– Вообще-то, я приехала купить что-нибудь из картин. – Это шутка, но лишь отчасти. – Поверь, я сделаю тебя богатым. – Тия всматривается в холст. – Смотрю, ты снова взялся за лица.

К этой теме он возвращается снова и снова. Впрочем, «тема» – неподходящее слово; картины Паппи не имеют тем. Правильнее назвать это «присутствием»: лежащий на глубине слой, который едва проглядывает из-под поверхности произведения. Лица в воде. Лица в облаках. Лица на стенах домов. Целая нить лиц, вплетенная в ткань мира.

– Расскажи, что́ ты здесь видишь.

Они постоянно играют в эту игру. Тия смотрит на картину; ее глаза скользят по поверхности холста, впитывая заложенные художником чувства.

– Уединенность, – подумав, говорит она. – Нет, не то. Одиночество. Но особого свойства. Ты просыпаешься посреди ночи, а все остальные продолжают спать. Угадала? – спрашивает Тия, глядя на Паппи.

– Ты всерьез почувствовала это? Я думал, что просто валяю дурака. Обещай, что останешься на обед.

– Я должна уехать до наступления темноты.

– Тогда мы пообедаем раньше обычного.

Надо бы отказаться. Времени мало. Но она не может заставить себя сказать «нет». Ну что случится, если она останется на обед? Одна мысль о совместном обеде доставляет ей радость, какой она не испытывала месяцами.

– Там будет видно, – говорит она, целуя старика в лысину.

Паппи улыбается. Вопрос с обедом решен.

– Тия, дорогая, знала бы ты, как братья и сестры обрадуются твоему приезду.

Она выходит через другую дверь и попадает в очередной переулок, поросший сорняками и заваленный мусором. Пройдя его до конца, она толкает очередную дверь и входит внутрь. Запах здесь ощущается еще сильнее; когда-то в этом помещении разделывали рыбу. Длинные металлические столы, предназначенные для резки и потрошения, сдвинуты к стенам. У задней стены есть люк заподлицо с полом. Тия открывает его и спускается в подвальный коридор, освещенный тусклой лампочкой. На стенах проступает влага; пахнет плесенью и сырой землей. Она подходит к двери, над которой висит камера, направленная вниз. Тия стучится в дверь и поднимает голову, показывая себя камере.

– Кого там еще принесло? – спрашивает бесплотный голос.

– Квинн, да открой же. Не видишь, что ли?

– Обожди секунду.

Секунда растягивается до двух минут. Когда Тия уже начинает терять терпение, дверь открывается.

– Ну и ну, – говорит Квинн. – Смотрю, приоделась.

Сам он выглядит так себе. Квинну за сорок. Бледная кожа, вечно прищуренные глаза и неухоженная борода. Словом, у него вид некогда привлекательного мужчины, измученного затяжной болезнью.

– Это все, что ты можешь сказать? – удивляется Тия. – Я думала, мы друзья.

– А ты не слышала, что заводить друзей опасно? Тебя вызвала Матерь?

– Нет, сама приехала. Сегодня было происшествие на паромном причале.

Квинн открывает дверь шире, пропуская ее внутрь.

– Давай посмотрим, что́ у тебя есть.

Пространство, куда попадает Тия, разделено на клетушки. Комнатенка с двухъярусными кроватями для членов движения. Кухонька, одновременно служащая лазаретом. И центральная комната, известная как «логово». Ее площадь – не более пятидесяти квадратных футов, но это средоточие движения, кора его мозга. Комната и выглядит как обиталище искусственного мозга. Она заставлена терминалами, пультами с сигнальными лампочками и переключателями; многочисленные кабели убраны в самодельные трубки, тянущиеся по стенам, полу и потолку. О назначении половины или даже большей части оборудования Тия не знает.

– Ты можешь найти записи с дронов, которые висели над причалом?

– В какое время?

– Незадолго до часа дня. Скажем, в двенадцать пятьдесят.

Квинн усаживается за терминал. Его ладони замирают над клавиатурой. Он похож на пианиста, готового вызвать бурю звуков. Потом пальцы Квинна начинают бегать по клавишам, только вместо звуков он извлекает данные из Центральной информационной системы: на черном экране появляются ряды ядовито-зеленых букв и цифр.

– Зацепил, – объявляет Квинн.

На экране появляется окно с видеозаписью. Причал, вид сверху. Люди, поднимающиеся на борт парома. В правом верхнем углу отмечено время съемки – 12:53.

Квинн подается вперед и тычет пальцем в левый нижний угол.

– Это ты? – спрашивает он Тию.

– Ага.

– Что ты там делала?

– Пошла прогуляться в обеденный перерыв. – Она пожимает плечами. – Я иногда хожу туда.

– Нездоровый выбор места для прогулок.

– Какой есть. Смотри дальше.

В левой части экрана появляется фигура. Это мужчина. Он неуклюже бежит по причалу. За ним мчатся трое охранников с электрошокерами, а чуть поодаль – мужчина в темном костюме. Дрон поворачивает камеру, сосредоточивается на преследуемом и включает приближение. Достигнув конца причала, мужчина поворачивается к преследователям и поднимает руки, стараясь защититься от них, но первый охранник опрокидывает его на бетонный причал и приставляет к горлу шокер. Тело жертвы напрягается и обмякает.

– Прыткий парнишка, – замечает Квинн. – Разве его не учили уважать старших?

Запись продолжается. Подбегает паромщик, хватает охранника за ремень и делает локтевой захват.

– Так-так, – бормочет Квинн, постукивая по стеклу монитора. – Сдается мне, что он сейчас задушит охранника.

Похоже, Квинн прав. Через несколько секунд тело охранника становится ватным. Паромщик отпускает его горло, и тот сползает на бетон.

– Они все спятили, – усмехается Квинн.

Паромщик опускается на колени и приподнимает голову старика. Его движения становятся совершенно иными, в них ощущается нежность и даже любовь. Глаза старика открыты и смотрят в небо; его губы начинают шевелиться.

– Останови запись, – просит Тия.

Квинн нажимает клавишу.

– Это тот, о ком я подумал? – спрашивает он, поворачиваясь к Тие.

– Да. И еще кое-что. По-моему, паромщик – его сын.

– Обалдеть!

– Можешь включить звук? Мне нужно услышать, о чем говорит старик.

Квинн отматывает запись до того момента, когда паромщик опускается на колени, затем включает аудиоканал и вновь запускает видео. Слова тонут в хаосе фоновых звуков: криков толпы, гула двигателей парома, шума ветра, несущего грозу.

– Можно как-нибудь подчистить звук? – спрашивает Тия.

Еще три прокрутки. С каждым разом звук улучшается, но незначительно. Слов старика по-прежнему не слышно. Квинн откидывается на спинку вертящегося кресла и устало потирает лоб.

– Слишком много фоновых шумов.