Я заверил его, что со мной все в порядке. Забота, проявленная незнакомым человеком, привела меня в чувство. Я стал жертвой жестокого розыгрыша, но не более того. И уже представлял, как впоследствии эта история превратится в забавную шутку. «Мне попался жуткий тип, который рассказал еще более жуткую историю. Самому не верится, что тогда купился на нее…»

– Вы были чрезвычайно добры ко мне, – сказал я.

– Ничего особенного я не сделал. – Он снова улыбнулся. – Прибытие грядет, друг. Да свершится Прибытие.

Я смотрел ему вслед, думая о странных словах. «Прибытие грядет». Какое прибытие? И потом: «Да свершится Прибытие». Прибытие куда? А еще слово «друг» совсем не прозвучало неискренне. Скорее наоборот – будто случай в автобусе сдружил нас.

Я собирался появиться на работе и быстро уйти, не привлекая к себе излишнего внимания. Департамент социальных контрактов, как и все ведомства, находился на северной стороне Просперити. Вестибюль поражал своим великолепием: пронизанное воздухом пространство со множеством окон, мраморными стенами и полами. Казалось, если произнести там что-нибудь вполголоса, эхо будет еще полчаса повторять твои слова. Я предъявил пропуск и прошел к лифту, чтобы подняться на шестой этаж, где находились кабинеты Шестого округа. Здесь не было и намека на великолепие атриума. Строгий, предельно функциональный интерьер: звукопоглощающие потолки, люминесцентное освещение, ковровые покрытия нейтральных оттенков. Как я и рассчитывал, коридоры были пусты; большинство сотрудников уже ушли. Но Уна по-прежнему сидела за секретарским столом в приемной. Увидев меня, она вздрогнула от удивления:

– Директор Беннет? Я думала, вас сегодня не будет. Ваша жена утром позвонила и предупредила.

– Не верьте всему, что слышите. Можете принести мне документы моего отца? Я должен составить отчет о происшествии.

– Конечно. – Она встала из-за стола. – Директор Беннет, я лишь хотела сказать… я так потрясена… случившимся. Я вам очень сочувствую.

– Благодарю вас, Уна.

Уже на пороге кабинета я вспомнил, что вчера оставил в машине свой ридер. Надо же, начисто позабыл: настолько меня взбаламутило случившееся.

– Скажите, Джейсон на работе?

– С утра не видела. Думаю, он отправился домой.

Может, оно и к лучшему. Я не был настроен общаться с ним.

– Он, случайно, не оставлял вам мой ридер?

– Нет, но я могу поспрашивать.

Я вошел в кабинет и стал ждать. Мой кабинет был самым большим на этаже, с уютной зоной отдыха и прекрасным видом на гавань. В безупречно ясные дни на горизонте проступали едва заметные очертания Питомника. Но не в тот день. Я подумал об отце. Как он там сейчас? Приходится ли ретайрам ждать своей очереди, думая о новой жизни, или их сразу забирают для реитерации? Может, отцу уже восстановили тело и стерли все дорогие ему воспоминания? Казалось, паромщик моего уровня должен был это знать, однако я не имел ни малейшего представления ни о чем таком.

Через несколько минут Уна принесла мне папку.

– Странно как-то, – пробормотала она, кладя ее на стол.

На обложке стоял штамп: «ЗАВЕРШЕНО». Я раскрыл папку и обнаружил, что кто-то уже составил отчет о происшествии, включив туда все показания отцовского ридера. В разделе «Процедура» значилось: «Ретайр страдал легкой формой дезориентации. Персонал Департамента социальных контрактов оказал ему необходимую помощь. Доставлен на борт парома в установленное время».

Всего три предложения. Ни слова о том, как он безумно несся по причалу, никакого упоминания об электрошокере и о том, что я едва не задушил охранника. Я должен был бы испытать облегчение – меня избавили от тяжкой обязанности, вызывавшей ужас. Однако я почему-то испытывал другое чувство. У меня что-то отняли, даже украли. Вплоть до этого момента я и не подозревал, что очень хочу рассказать правду о случившемся.

– Проктор, что вы тут делаете?

В дверях стоял Эймос Корделл – крупный, доброжелательный мужчина, мой непосредственный начальник. Мы знали друг друга очень давно.

– Я собирался составить отчет о происшествии с моим отцом. – Я указал на папку. – Вы знаете, кто сделал это вместо меня?

Эймон кашлянул.

– А-а, вот вы о чем. – Он повернулся к моей секретарше. – Уна, оставьте нас.

Она вышла, плотно закрыв дверь.

– Прежде всего позвольте выразить мое глубочайшее сочувствие. Вам ни в коем случае нельзя было в этом участвовать.

– Значит, это вы составили отчет.

– Вы меня поймали, – улыбнулся он, поднимая руки. – Честное слово, Проктор. Я думал, вы не станете возражать.

– Но это моя обязанность.

– Поверьте, я знаю, как серьезно вы относитесь к своим обязанностям. Но после того, что вам пришлось пережить, я не мог допустить, чтобы вы занимались еще и отчетом.

– Эймос, я в порядке. Вчера не все прошло гладко, но свою работу я выполнил.

– Никто не посмеет возразить. Но, учитывая обстоятельства, я решил немного помочь вам и взял этот труд на себя.

– Значит, правду о случившемся мы заметем под ковер?

– Проктор, в ваших устах это звучит как-то… зловеще. Я всего лишь хотел вам помочь. – Эймос достал из кармана пиджака мой ридер и положил на стол. – Вы забыли в машине. Работники гаража обнаружили.

Моя реакция явно задела Эймоса. Я почувствовал укол совести. Как-никак мы с ним были друзьями, и он решил по-дружески помочь мне.

– Простите меня, Эймос. Я слишком остро переживаю это. Хорошо, что вы все сделали.

Повисло неловкое молчание, потом он пожал плечами:

– Забудем это. Все вас понимают. Я бы вел себя не лучше. – Эймос поднял голову и улыбнулся. – Как поживает Элиза?

Я обрадовался перемене темы:

– Сбивается с ног. Скоро грандиозный показ.

– Это приятные хлопоты. У вашей жены есть несомненный талант. Оливия без ума от ее платьев.

– Рад слышать. Обязательно расскажу Элизе.

– Вы просто обязаны ей рассказать. Скажу по секрету: если сложить стоимость всех нарядов, купленных моей женой у Элизы, получится кругленькая сумма. Пожалуй, вам бы хватило на пристройку к дому. – Эймос направился к двери. – И прошу вас, Проктор, не торчите здесь. Возвращайтесь домой, к своей потрясающей жене.

Я взял такси (хватит с меня этих рискованных поездок на автобусе), и когда вернулся домой, Элиза была уже там.

– Проктор, где тебя носило? – Она говорила со мной, смотрясь в зеркало туалетного столика. Элиза успела нарядиться в черное вечернее платье и сейчас надевала украшения: серебряный амулетный браслет и ожерелье из синих камней. Нам предстояло провести вечер с ее родителями, отчего вся теплота утреннего разговора куда-то улетучилась. – Впрочем, меня это не касается, – добавила она. – Даже знать не хочу. Только поторопись со сборами, иначе мы опоздаем.

Одевшись подобающим образом, мы отправились в город. (Элиза настояла, что поведет машину сама, отчего я вновь ощутил себя не столько мужем, сколько пациентом.) Мы добрались до стоянки Культурного центра, вылезли из машины и влились в поток других слушателей предстоящего концерта: то были весьма состоятельные люди, в большинстве своем – старше нас.

Когда мы вошли в атриум, я услышал от жены:

– Забыла тебе сказать. Уоррен тоже будет на концерте.

Я застыл на месте.

– Ну что ты, в самом деле? – нахмурилась Элиза. – Днем случайно встретила его, и только. Подумала, что тебе будет приятно с ним увидеться. – Не дождавшись моего ответа, она принялась всматриваться в толпу слушателей. – Уоррен! – крикнула она, махая рукой. – Иди к нам!

Не прошло и нескольких секунд, как он уже шел в нашу сторону, пробираясь сквозь толпу: мой давний друг Уоррен Сингх. Облаченный в строгий черный костюм, он улыбался во весь рот. Курчавые волосы были небрежно зачесаны назад. Подойдя, он поцеловал Элизу в обе щеки («Привет, несравненная»), затем сдержанно, по-мужски пожал мою протянутую руку, обнял меня за плечо и окутал ароматом своего одеколона.

– Проктор, дружище! Даже не знаю, что сказать.

Мне было предельно ясно: Уоррен появился здесь не случайно. Зачем Элиза пригласила его сюда? Как старого друга, обеспокоенного моим состоянием? Как профессионального медика? Или как стороннего наблюдателя для оценки степени моей умственной нестабильности? Мои отношения с Уорреном, при всей их сердечности, были непростыми. Еще до знакомства со мной Элиза имела с ним роман. Она уверяла меня, что их отношения были краткими и несерьезными, окончившись без последствий. И все-таки мне было тяжело смотреть, как Уоррен целует мою жену и называет ее «несравненной». Невольно вспоминалось, что когда-то он развлекался с ней в постели. Вдобавок Уоррен был самым обаятельным из всех знакомых мне мужчин: беззаботный, самоуверенный ловелас с обширным списком побед на любовном фронте. Из всех моих друзей только он ни разу не заключил брачного контракта, предпочитая существование свободного сексуального электрона. Женщины – каждая красивее предыдущей – проходили через его жизнь, как манекенщицы проходят по подиуму.

– И где же та, с которой ты встречаешься? – спросил я.

Продолжая сжимать мое плечо, словно я мог улететь, Уоррен снова улыбнулся, демонстрируя ровные, сверкающие зубы:

– А ты не догадался? Он рядом со мной. Элиза сказала, что охотно уступит тебя на этот вечер. – Улыбка Уоррена погасла. – Если серьезно, представляю, какой ужас ты пережил.

– Спасибо за сочувствие.

В его взгляде было столько искренней заботы, что я даже смутился.

– Проктор, он был хорошим человеком. И надо же такому случиться, что это выпало на твою долю. Жаль, что все закончилось… столь неподобающим образом. Но ты тут ни при чем.

– Именно это я и твержу ему со вчерашнего дня, – сказала Элиза.

– Ты не должен винить себя, – так же искренне продолжил Уоррен. – Уверен, ты сделал все, что было в твоих силах. И знай, дружище: я всегда рядом. Какое бы решение ты ни принял, я тебя поддержу.

Я посмотрел на Элизу. Та виновато пожала плечами:

– Наверное, я обмолвилась об этом. В смысле, о твоих новых планах.

– Обмолвилась?

– Ну ладно. Рассказала. Вырвалось как-то само собой. Но, дорогой, это же не кто-то там, а Уоррен. Наш друг.

– Думаю, это здорово, – принял эстафету Уоррен. – По-настоящему здорово. А пока я хочу, чтобы ты навестил мой кабинет. Не торопись возражать. Знаю, ты скажешь, что отлично себя чувствуешь. Но почему бы не убедиться в этом лишний раз?

– Вот и я постоянно говорю ему об этом, – подхватила Элиза.

Я опять бросил на нее выразительный взгляд:

– Ты рассказала Уоррену, какой у меня процент?

– Проктор, Элиза всего лишь поделилась своей тревогой. – (Интересно, когда этот заботливый дружок отпустит мое плечо?) – Она любит тебя. И я, представь себе, тоже. Давай, не откладывая, завтра с утра. Я пришлю за тобой машину.

Можно было рукоплескать их мастерству. Все это напоминало пьесу. Я буквально слышал, как они репетируют свои роли под салаты и шардоне, сидя в каком-нибудь ресторанчике, где встречаются еженедельно. Пьеса «Угрюмый Проктор». Где был я, когда все это происходило? Ясно где: давал урок плавания.

– Добрый вечер, дорогие. А вот и мы.

К нам подошли родители Элизы. Может, и они участвовали в этом спектакле? Не важно; их появление на время отвлекло внимание от меня. Я высвободился из хватки Уоррена, пожал руку Джулиану (его глаза были полны сочувствия; значит, ему тоже было известно о случившемся), затем повернулся к теще и, как обычно, поцеловал ее в щеку:

– Добрый вечер, Каллиста.

Наверное, здесь надо упомянуть об одном знаменательном обстоятельстве: моя теща и приемная мать Элизы – не кто иная, как достопочтенная Каллиста Лэйрд, председатель общепросперианской Коллегии по надзору. Иными словами, она руководит не только моей семейной жизнью, но и всем островом.

– Проктор, как ты?

Этот вопрос уже начал раздражать меня, однако Элиза пришла на выручку:

– Мы как раз говорили о будущем.

Каллиста взглянула на дочь, затем снова на меня и сдержанно улыбнулась. Моя теща вообще отличалась сдержанностью. Холодноватая, как океанский бриз, острая, как только что заточенный карандаш, уже немолодая и при этом не утратившая подлинной, несколько властной чувственности. На концерт она приехала в длинном облегающем платье с глубоким вырезом. Ее украшения отличались простотой и изяществом. Наряд дополняла легкая меховая накидка, что было вовсе не лишним. (Насколько помню, кондиционеры в зале всегда работали на полную мощность.) Словом, увядшая роза, но не без шипов. Казалось бы, я должен был бояться ее, как тот же Джулиан, однако я почему-то не испытывал страха. Наоборот: ее прямота, порой даже жестокая, нередко сберегала время, избавляя от пустопорожних прелюдий. Мне нравилось думать, что мы с Каллистой уважаем друг друга. В конце концов, у меня было то, чего не было у нее: ее дочь.