А мир говорит:
«Как ты можешь быть
Так спокоен?
Надвигается шторм,
Который разорвет
Саму суть бытия».
А я говорю:
«Мир, ты не понял,
Да, надвигается шторм,
Шторм – это я».
 

Борис Гребенщиков и группа «Аквариум». «Не судьба»

Пролог

Я все еще любила штормовые ночи. Большую часть времени я ненавидела себя за это, но в этот раз не могла не упиваться дождем, стучавшим в окно, и ветром, то и дело взвывавшим вокруг дома и грохотавшим ставнями. Впрочем, я почти не слышала доносившегося снаружи шума, благо в моих наушниках на полную громкость гремела классическая музыка. Она хорошо отгоняла дурные мысли.

Дисплей моего смартфона показывал половину второго. Настало время ночной вылазки. Сняв наушники, я поднялась с продавленного матраса и включила свет.

Я ненавидела эту комнату с облупившимися обоями в цветочек и скрипучими деревянными половицами. Она была тесной, безликой и захламленной. Стопки книг и газет на полу были с меня ростом, а небольшой письменный стол в левом углу, казалось, прогибался под тяжестью тетрадей и папок. Повсюду стояли грязные чашки из-под кофе, потому что мне было лень относить их на кухню. На подоконнике скучал целый ряд засыхающих комнатных растений. На полу валялась разбросанная одежда, а кровать, представляющая собой на самом деле лишь пару деревянных поддонов и накинутый сверху матрас, была по обыкновению не заправлена.

Безвкусные плакаты на стенах моей старой комнаты, свисавший с потолка ударный мешок^[1], невиданных размеров шкаф для обуви… Я оставила все это позади, и теперь мне ужасно не хватало столь знакомых и родных вещей. Старый дом был продан, а деньги переведены на мой счет. Счет, с которого через несколько недель, когда я наконец получу школьный аттестат, будет оплачиваться мое университетское обучение в Эдинбурге.

Я сменила серые спортивные штаны на черные дырявые джинсы, а выцветшую рубашку – на укороченный кроп-топ^[2] с длинными рукавами. Серебряный медальон, с которым я не расставалась, даже принимая душ, был тщательно заправлен под ткань королевского синего цвета^[3]. Завязав волосы в хвост, я встала перед зеркалом, прислоненным к стене рядом с дверью.

Из зеркала на меня смотрела самая настоящая развалина. Впрочем, не стоит преувеличивать. На самом деле, я была довольно хорошенькой, но в последнее время страдала от постоянного недосыпа, и не только из-за неумолимо надвигавшихся выпускных экзаменов. Под глазами моими пролегли пурпурные круги, щеки ввалились, а рот был все еще измазан остатками помады. Я не стала наносить новый макияж. Ночью под каской меня все равно никто не узнает.

Единственной по-настоящему поразительной деталью моей внешности были волосы. Они ниспадали мне на плечи нежными волнами такого цвета, который большинство людей не считали натуральным. Огненно-рыжая шевелюра была столь яркой, что на улице на меня обычно смотрели внимательнее, чем на других. В принципе, у меня не было проблемы оказываться в центре внимания, но иногда было разумнее оставаться невидимой. Несколько попыток перекрасить волосы никак нельзя было назвать успешными. Рыжину невозможно было приручить, и, вне зависимости от того, черную или коричневую краску я использовала, хоть одна прядь всегда просвечивала ярким природным цветом.

Выйдя из комнаты, я оказалась в коридоре и тихо зашагала в сторону лестницы. Крадущаяся поступь была совершенно ненужной мерой предосторожности, поскольку тетю Бетти, вероятно, не разбудил бы и духовой оркестр. Впрочем, даже если бы тетушка и проснулась, она через пять минут забыла бы об этом инциденте из-за своей деменции. Единственной причиной, по которой я временно переехала к ней, – если, конечно, не считать того, что мне приходилось копить деньги на университет и не хотелось тратить их на проживание в отеле, – была ее потрясающая кофеварка.

Спустившись по скрипучей лестнице, я оказалась в узкой прихожей. Тете Бетти, которая на самом деле приходилась родной теткой моей матери, а вовсе не мне, было уже за восемьдесят, и она все еще жила одна в двухэтажном доме на окраине Инвернесса. Я понятия не имела, как ей удавалось (при ее-то деменции!) ходить по магазинам или содержать в относительном порядке дом до того, как я поселилась здесь и стала выполнять за нее всю домашнюю работу.

В прошлом родители часто предлагали тете Бетти оплатить все расходы на дом престарелых, но та всегда отказывалась. Что ж, теперь мама с папой были мертвы, а мне нужен был приют. Времена изменились. Хотела моя двоюродная бабушка того или нет, я все равно позвонила в службу социального обеспечения и попросила приставить к ней сиделку, когда я перееду в Эдинбург.

Сняв с крючка горячо любимую кожаную куртку и надев удобные высокие сапоги, я вытащила из глубин шкафа для обуви свою древнюю спортивную сумку, а затем наконец вышла из дома.

Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто облаками. Направившись к покосившемуся сараю, я толкнула дверь, аж закряхтев от натуги. Порывшись в кармане куртки, рука нащупала ключ, и я улыбнулась при звуке знакомого сигнала, прежде чем вспыхнули фары «Харли».

Мне было восемнадцать, и до получения прав на вождение мотоцикла придется запасаться терпением еще целых три года, но я не собиралась отказываться от ночных гонок из-за отсутствия какого-то дурацкого документа. После того, как два месяца назад умерли мои родители, мне удалось тайно провезти папин «Харли» в это убежище, прежде чем кто-либо поинтересовался о его местонахождении. После дюжины прочитанных в интернете инструкций и нескольких болезненных падений с обдиранием кожи я научилась ездить весьма сносно. С тех пор тяжелая машина стала для меня настоящей отдушиной.

Выведя мотоцикл из сарая, я нацепила на голову висевший на руле черно-красный шлем и поудобнее устроилась в седле. Стоило мне выжать рычаг сцепления, как двигатель взревел. «Харли» тронулся с места. Я медленно проехала по покрытой гравием подъездной дорожке, прежде чем свернуть на пустую междугороднюю трассу. Не было видно ни одной машины. Инвернесс, тускло освещенный в это время суток, оставался слева от меня. Повернув направо, я поддала газу.

Шум и скорость вскоре заставили меня забыть обо всем остальном. Я мчалась по гладкой дорожной ленте, змеившейся посреди Шотландского нагорья. Асфальт был мокр, а ночь черным-черна. Прибавляя скорость, я почувствовала, как разлился по моему телу адреналин, и не смогла сдержать смеха. Я знала, что это опасно. Знала, что один-единственный момент невнимательности может означать мою смерть. Мне было все равно.

Я мчалась на восток все быстрее и быстрее. Волосы, выбившиеся из-под шлема, развевались позади красным знаменем. Мимо пролетал пейзаж, размытый до серых и темно-зеленых теней.

Стереосистема орала столь громко, что гул басов заглушал шум двигателя и свист встречного ветра. Мое сердцебиение, казалось, приспособилось к быстрому ритму ударных. В следующий момент в целом мире не осталось ничего, кроме музыки и скорости.

Я забыла обо всем, что меня окружало. Забыла о горе, боли и стрессе. Забыла, зачем я здесь и куда направляюсь, забыла даже свое собственное имя. Как хорошо было ничего не помнить! Как замечательно было почувствовать себя незначительной песчинкой в ночной вселенной!

Помчавшись еще быстрее, я истерически захохотала – и продолжала хохотать, пока не начала задыхаться. Все было лучше, чем слезы, которые я каждый день изо всех сил сдерживала внутри себя.

На встречной полосе появился грузовик. Стоило бы запаниковать от слишком быстрой езды без водительских прав, но паника не материализовалась. Мне было плевать на правила. В этот момент имел значение один только риск.

Мы с грузовиком разминулись, и вскоре после этого я сбавила скорость. Теперь моему взору открылся океан. Ветер вздыбливал волны, и белые барашки были хорошо различимы даже в темноте. Свернув с трассы, я проехала мимо пшеничного поля. Была середина июля, и пшеница колосилась на ветру.

Миновав поле, я наконец добралась до берега. Вокруг не было видно ни души; передо мною возвышалось лишь заброшенное здание фабрики. Выключив стереосистему и мотор, я катилась еще немного до полной остановки. Жутковатую тишину нарушал теперь только рев океана.

Фабричный корпус пустовал уже не одно десятилетие и ощутимо ветшал. Окна были выбиты, а лестница внутри обрушилась, поэтому мне всегда приходилось карабкаться по заросшей плющом внешней стене, чтобы попасть на верхний этаж.

Время от времени я брала с собой снаряжение и забиралась на крышу здания. В ясные ночи оттуда открывался чудесный вид на звезды и океан. Сегодня, однако, я оставила веревку у тети Бетти, так как после двухчасовой боксерской тренировки все еще была изрядно измотана.

Я свернула за угол, задумчиво проводя рукой по шершавой бетонной стене, покрытой граффити; некоторые рисунки были моими собственными. Впрочем, на днях у меня закончилась краска, и я пока не изыскала возможности купить новую.

Узкая, всего в несколько ярдов^[4] шириною, полоска травы позади полуразрушенного здания сменялась песком, а дальше начинался океан. Я шагнула вперед – и слишком поздно поняла, что нахожусь на пляже не одна. У воды стояла фигура в черном. Я могла поклясться, что еще секунду назад ее здесь не было.

Мужчина был высоким, не менее шести футов одного дюйма, и широкоплечим. Его ниспадавшие на плечи черные волосы почти сливались с темнотой. Застыв, он смотрел на волны. Я кинула взгляд на его одежду. Черное пальто, развевавшееся на ветру, темные брюки, самые обычные кожаные туфли. Ничто не говорило о том, кем он был и что здесь делал.

Мне стоило бы исчезнуть. Сесть на мотоцикл и драпать отсюда. Вместо этого я прочистила горло.

Мужчина обернулся. Несмотря на тьму, я могла примерно различить черты его лица. Ему было, пожалуй, не больше двадцати пяти лет, и он был исключительно красив. Я никогда его раньше не видела; такое лицо я бы точно не забыла. Взгляд его буквально пронзал меня. Заставив себя не отступить ни на шаг, я дерзко вскинула подбородок.

Мой отец показал мне этот пляж год назад. С тех пор он становился моим убежищем всякий раз, когда мне было плохо и нужно было подышать свежим воздухом. Не то чтобы у меня было особое право на это безлюдное место, и все же было неприятно видеть здесь другого человека. Это был мой пляж, и незнакомцу нечего было здесь делать.

– Кто ты? – спросила я.

Я не была ни глупой, ни наивной. Стояла глубокая ночь; безоружная женщина, в удалении от всякой цивилизации, я находилась всего в нескольких ярдах от неизвестного мужчины, который явно превосходил меня размерами и силой. Я знала, какой опасности себя подвергаю. Но я была весьма быстрой – и умела драться.

Это был мой пляж.

На мужчину моя дерзость не произвела ни малейшего впечатления. В уголках его рта заиграла улыбка. Ее можно было бы назвать очаровательной, если бы не этот пронзительный взгляд. Спокойно засунув руки в карманы, он неторопливым шагом направился в мою сторону. Его движения напомнили мне хищника, медленно крадущегося к своей добыче. Каждая клеточка моего тела напряглась, и желание бежать стало непреодолимым.

Я осталась на месте.

– Я, любовь моя, твой самый ужасный кошмар.

Его голос был мягким, даже бархатным. Он напомнил мне безлунную ночь. Затмение. Кромешную тьму.

Скрыв дрожь, я заставила себя улыбнуться:

– Тогда ты, похоже, не очень-то хорошо осведомлен о моих кошмарах.

Незнакомец быстро моргнул. Ничто больше не выдало его удивления.

Затем он усмехнулся. Его зубы были белыми, как слоновая кость.

– А ты храбрая.

Я не стала заглатывать наживку.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросила я. – Сидишь в засаде и ждешь беззащитных женщин? Ты насильник? Или, может быть, наркоман?

– Насколько я помню, – слегка усмехнулся мужчина, – я пришел сюда первым. Кроме того, я не собираюсь причинять тебе никакого вреда. Скорее, мне хотелось бы предупредить тебя.

– Предупредить? – Я презрительно фыркнула. – О чем? Об опасности, исходящей от загадочных парней, слоняющихся посреди ночи по безлюдным пляжам?

– Я не слоняюсь! – возмутился незнакомец. – Я ждал именно тебя.

Я скрестила руки на груди. Этот парень был совершенно не в себе. Пьяный, сумасшедший, а то и вовсе извращенец.