Гуэро никак не может заткнуться: все трещит о своем чудесном спасении из засады federales, в которой погиб его босс дон Педро. «Меня загородил от пуль Санто-Хесус Малверде, – тарахтит Гуэро. – Говорю вам, братья, я прошел сухим сквозь ливень. Я до сих пор не могу поверить, что остался в живых». И все болтал и болтал, хрен его раздери, про то, как он разрядил свой pistola^[43] в federale, как выпрыгнул из машины и помчался между пулями, нырнул в кустарник, оттуда уже и спасся бегством. И с каким трудом он потом пробирался в город, думая, что каждая минута – моя последняя, братья.

Адан перевел взгляд дальше: Хайме Гэррера, Рафаэль Каро, Чапо Монтана – все gomeros из Синалоа, все объявлены в розыск, все в бегах. Разбитые корабли, гонимые бурей, которые Тио привел в безопасную гавань.

На встречу всех созвал Тио, уже этим установив свое главенство. Заставил всех сесть вместе над большущими ведерками охлажденных креветок, тарелками тонко нарезанного carne^[44] и бутылками ледяного пива – ему настоящие синалоанцы всегда отдают предпочтение перед вином.

В соседней комнате молодые музыканты разогревались для пения bandas – песен, восхваляющих подвиги знаменитых traficantes, многие из которых сидели тут, за столом. В отдельной задней комнатушке уже собрались с десяток дорогих девочек, их вызвонили из эксклюзивного борделя Хэйли Сэксон в Сан-Диего.

– Кровь, которую пролили, уже высохла, – начинает Тио. – И настало время отложить все обиды, сполоснуть рты от venganza^[45]. Это все ушло в прошлое, как вчерашняя вода в реке.

Тио сделал глоток, покатал пиво во рту и сплюнул на пол.

Выдержал паузу – не возразит ли кто.

Нет, никто. И он продолжил:

– Ушла в прошлое и жизнь, которую мы вели. Сгорела в пламени. Она осталась лишь в памяти, может напомнить о себе в снах, что приходят к нам в предрассветные часы, исчезающие, словно клубы дыма на ветру. Может, нам и хотелось бы продолжать сладко спать. Но сон – не жизнь, это всего лишь греза.

Американцы желали разбросать нас, синалоанцев, по свету. Выжечь с нашей земли и развеять по ветру. Но пламя, которое пожирает, прокладывает путь новым росткам. Ветер, который вырывает с корнями, несет семена на новую почву. Я говорю: если они желают выжить нас, пусть так и будет. Мы развеемся с ветром, как семена manzanita, которые приживаются на любой почве. Приживаются и разрастаются. Я говорю: если американцы не позволяют нам владеть Синалоа, мы захватим всю страну.

Есть три стратегические территории, с которых нужно проложить la pista secreta^[46]: Сонора, граничащая с Техасом и Аризоной, Мексиканский залив, расположенный напротив Техаса, Луизианы и Флориды, и Баха – рядышком с Сан-Диего, Лос-Анджелесом и Западным побережьем. Взять на себя Залив как свою plaza^[47] я прошу Абрего. Его рынками будут Хьюстон, Нью-Орлеан, Тампа и Майами. Эль Верде, Дона Чалино, я прошу взять plaza в Соноре, пусть обоснуется в Хуаресе, его рынок – Мексика, Аризона и остальной Техас.

Адан безуспешно старается разгадать реакцию собравшихся, их чувства: plaza Залив – потенциально богата, но достаточно проблематична: покончив с Мексикой, американские силы переключатся на восточное побережье Карибского моря. Но Абрего сделает миллионы – нет, миллиарды, – если найдет рынок для сбыта товара.

Адан всматривается в Эль Верде – лицо настоящего campesino непроницаемо. Plaza Сонора – прибыльное местечко. Эль Верде сумеет переправлять тонны наркотиков в Феникс, Эль-Пасо и Даллас, не говоря уж о маршруте на север от этих городов – в Чикаго, Миннеаполис и Детройт.

Но все ждут, пока упадет второй «башмак», и Адан наблюдает за выражением их глаз. Все ожидают, что самый жирный кусок Тио приберег для себя.

Баха.

Тихуана открывает доступ к обширнейшим рынкам Сан-Диего, Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Сан-Хосе. И к транспортным системам, могущим доставлять товар на еще более богатые рынки северо-восточных Соединенных Штатов: в Филадельфию, Бостон и – бриллиант из бриллиантов – Нью-Йорк.

Да, есть, конечно, территория Залив и территория Сонора, но Баха – это всем территориям территория.

Уникальная.

Так что никто особо не напрягся и не удивился, когда Баррера начал:

– Ну а сам я…

И закончил:

– …хочу перебраться в Гвадалахару.

Вот теперь удивились все.

Адан – больше всех, он поверить не может, что Тио отказывается от самого лакомого кусочка в Западном мире. Если эта plaza не отходит семье, тогда кому же…

– Я прошу, – продолжает Баррера, – Гуэро Мендеса взять plaza Баха.

Адан смотрит, как лицо Гуэро расплывается в улыбке. И тут ему становится ясным чудо спасения Гуэро из засады, в которой убили дона Педро. Теперь ему понятно: plaza – не подарок-сюрприз, а выполненное обещание.

Но почему? – недоумевает Адан. Что задумал Тио?

И где мое место?

Но у него достает ума промолчать: Тио все скажет ему наедине, когда время подоспеет.

Гарсиа Абрего наклоняется вперед и улыбается. Рот под седыми усами совсем маленький. Как у кота, замечает Адан.

– Баррера разделил мир на три куска, – говорит Абрего, – а четвертый берет себе. Не захочешь, а удивишься, почему это?

– Абрего, какую культуру выращивают в Гвадалахаре? – задает встречный вопрос Баррера. – Может, Халиско находится на границе? Нет. Это просто место, и все. Безопасное, откуда можно служить нашей Федерасьон.

Первый раз он произносит это слово, думает Адан. Федерация. А сам он – ее глава. Не по титулу, а по положению.

– Если вы принимаете такой расклад, – продолжает Баррера, – я поделюсь тем, что есть у меня. Мои друзья станут вашими друзьями, моя крыша станет вашей крышей.

– И сколько придется платить за эту крышу? – интересуется Абрего.

– Оплата скромная. Если учесть, что крыша – это всегда дорого.

– Насколько дорого?

– Пятнадцать процентов.

– Баррера, – говорит Абрего, – ты поделил страну на plazas, и это все хорошо и замечательно. Я принимаю Залив. Но ты забыл кое-что: деля плод, ты делишь пустоту. Ничего ведь не осталось. Наши поля сожжены и отравлены. Наши горы наводнены policia и янки. Ты даешь нам рынки – но что нам продавать? У нас не осталось опиума.

– Забудь про опиум, – говорит Баррера.

– И нет yerba… – встревает Гуэро.

– И про марихуану тоже забудь, – не дает ему договорить Баррера. – Это все мелочовка.

– Значит, Мигель Анхель, Эль Анхель Негро, ты велишь нам забыть la mapola и la yerbal? – спрашивает Абрего. – А что же ты хочешь, чтоб мы выращивали?

– Кончай думать как фермер.

– Но я и есть фермер.

– У нас граница с Соединенными Штатами в две тысячи миль по суше. И еще тысяча миль по морю. Вот и все, что нам нужно.

– Про что это ты? – рявкает Абрего.

– Ты присоединяешься к Федерасьон?

– Конечно да. Я согласен на эту Федерацию Пустое Место. Разве у меня есть выбор?

Нет, думает Адан. Полиция Халиско принадлежит Тио, и он дружит с ДФС. Это он организовал и устроил революцию под названием «операция „Кондор“» и взметнулся в боссы. Но – и тут Абрего прав – чего он, собственно, босс?

– Эль Верде? – спрашивает Баррера.

– Si.

– Мендес?

– Si, дон Мигель.

– Тогда, hermanos, – заявляет Баррера, – позвольте продемонстрировать вам ваше будущее.

Все перебираются в комнату соседнего отеля, который принадлежит Баррере и находится под усиленной охраной.

Там их уже ждет Рамон Мэтти Балластерос.

Адан знает, Мэтти – гондурасец, обычно контачит с колумбийцами в Медельине, а колумбийцы предпочитают дел через Мексику не вести. Адан наблюдает, как Рамон распускает кокаиновый порошок и соду в мензурке с водой.

Смотрит, как Мэтти укрепляет мензурку над огнем и прибавляет пламя.

– Ну кокаин, – замечает Абрего. – И что?

– Смотри, – велит Баррера.

Адан смотрит, как закипает раствор, слышит, как потрескивает кокаин. Потом порошок начинает густеть и твердеет. Мэтти осторожно вытаскивает его и кладет просушить. Тот засыхает, и получается шарик, с виду похожий на маленький камешек.

И Баррера возвещает:

– Джентльмены, встречайте будущее!

Арт встает перед Санто Хесусом Малверде.

– Я давал тебе manda, – говорит Арт. – Ты сдержал свое обещание, а я сдержу свое.

Он отходит от храма и берет такси.

На окраине города как грибы растут лачуги.

Беженцы из Бадирагуато сооружают из картонных ящиков, упаковочных клетей и одеял подобия домов. Ранним да удачливым достались листы гофрированной жести. Арт замечает даже афишный щит старого фильма «Настоящий храбрец», приспособленный под крышу: выгоревший на солнце Джон Уэйн смотрит сверху на семьи, сооружающие стены из старых простыней, каких-то обломков, листов фанеры.

Парада, разыскав несколько старых палаток – может, он совершил набег на армию? – думает Арт, – устроил кухню, где раздает бесплатную еду, и передвижной госпиталь. Стол сооружен из нескольких щитов, положенных на козлы. Канистра с пропаном служит горелкой, на которой нагревается тонкий лист жести: на нем священник и несколько монашенок греют суп. Женщины готовят тортильяс на гриле, установленном над открытым огнем в нескольких шагах далее.

Арт заходит в палатку, там медсестры купают ребятишек, протирают им руки, готовя для уколов от столбняка, их делает врач при ранках и порезах. Из другого конца большой палатки до Арта доносится детский визг. Он подходит ближе и видит: Парада ласково воркует над маленькой девочкой, у нее на руках ожоги. Глаза девочки округлились от страха и боли.

– Самая богатая опиумом земля в Западном полушарии, – негодует Парада, – а нам нечем облегчить боль ребенка.

– Если б мог, я бы поменялся с ней местами, – говорит Арт.

Парада долго смотрит на него.

– Я верю тебе. Жаль, что ты не можешь. – И целует девочку в щечку. – Иисус любит тебя.

Маленькой девочке больно, думает Парада, а мне больше нечего сказать ей. Тут есть ранения и пострашнее. Некоторых людей так избили, что врачам придется ампутировать им руки, ноги. А все из-за того, что американцы не в состоянии разобраться со своими наркоманами. Они явились сжечь маковые поля, а жгут детей. Позволь мне сказать Тебе, Иисус: сейчас Тебе самое время вернуться.

Арт ходит следом за Парадой по палатке.

– Иисус любит тебя, – бормочет Парада. – В такие вот ночки я задумываюсь: может, все это чушь? А что тебя привело сюда? Чувство вины?

– Что-то вроде.

Арт вынимает из кармана деньги и протягивает Параде. Это все его жалованье за последний месяц.

– На них можно купить лекарства, – говорит Арт.

– Благослови тебя Бог.

– Я не верю в Бога.

– Не важно, – отвечает Парада. – Зато Он верит в тебя.

Тогда Он, думает Арт, тот еще простофиля.