Наваррес сверху смотрит на крестьянина – потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.

Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.

Он кивает одному из federales.

Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.

– Прекратите избивать его! – вопит Адан.

– А, ты уже с нами, – говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.

– Так, значит, ты скажешь мне, где дон Педро?

Campesino вопит:

– Не говори!

– Сломай ему ногу! – приказывает Наваррес.

Раздается жуткий хруст – federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.

Словно топор на полено.

И снова визг.

Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.

– Вот теперь я верю, – заявляет Наваррес. – Он не знает.

Адан чувствует, что comandante^[37] подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:

– А вот ты, я уверен, знаешь.

С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как его заменяют тугой повязкой. Его стул запрокидывают назад, да так, что он оказывается чуть ли не вниз головой, а ноги отрываются от пола.

– Где дон Педро?

– Я не знаю.

Он и правда не знает. В том-то и беда. Адан понятия не имеет, где сейчас дон Педро, хотя от всей души желает знать. Ему открывается неприглядная правда: если б он знал, то выдал бы. Я не такой несгибаемый, как campesino, думает он, не такой храбрый, не такой преданный. Я сказал бы им что угодно, только б не позволить им сломать мне ногу, не услышать жуткий хруст, не почувствовать невообразимую боль.

Но он не знает и говорит:

– Честно, я понятия не имею…

Наваррес недоверчиво хмыкает.

И тут Адан улавливает новый запах.

Бензин.

В рот Адана запихивают тряпку.

Адан отбивается, но здоровенные лапищи удерживают его, пока ему в ноздри вливают бензин. Ему кажется, будто он тонет. Что, в общем-то, недалеко от истины. Он давится кашлем, тряпка во рту не дает ему вздохнуть. Он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота – сейчас он задохнется от смеси блевотины и бензина, – но тут лапищи отпускают его, голова резко дергается, мотается из стороны в сторону, тряпку выдергивают, а стул бросают на место.

Когда Адана кончает рвать, Наваррес повторяет вопрос:

– Где дон Педро?

– Я не знаю! – Адан задыхается. Он чувствует, как на него накатывают волны ужаса. И он совершает глупость – говорит: – У меня в карманах есть наличные.

Стул снова запрокидывают, заталкивают в рот тряпку. Ручей бензина льется в ноздри, заполняет пазухи, заливает мозг. Адан надеется, что ему не кажется и бензин убьет его, потому что пытка невыносимо мучительна. И когда он почти отключился, стул брякают на место и выдергивают тряпку. Его рвет.

– За кого ты меня принимаешь?! Ты думаешь, кто я? – визжит Наваррес. – Я тебе что, дорожный коп, остановивший тебя за превышение скорости? Ты мне подачку хочешь сунуть?

– Простите, – давится словами Адан. – Отпустите меня. Я заплачу, сколько пожелаете. Назовите сумму.

И снова. Тряпка, бензин. Жуткое, кошмарное чувство, будто пламя жжет ему мозг, легкие. Разрывая голову, стучит кровь. Тело извивается, ноги молотят по воздуху. Когда наконец пытка прекращается, Наваррес берет Адана за подбородок двумя пальцами.

– Ты мелкий traficante^[38], мусор, – произносит Наваррес. – Ты думаешь, что все продаются? Ну так позволь мне сказать тебе кое-что, ты, засранец! Меня тебе не купить. Я не продаюсь. И нечего торговаться: сделки не будет. Ты просто отдашь мне то, что я хочу.

И тут Адан слышит себя, будто со стороны, – он ляпает очередную глупость:

– Comemierda.

Наваррес выходит из себя. Брызжет слюной:

– Это я буду жрать дерьмо?! Я?! Тащите его!

Адана рывком ставят на ноги и выволакивают из палатки к отхожему месту, грязной дыре, заполненной почти доверху дерьмом, клочками туалетной бумаги, мочой, мухами.

Federales поднимают за ноги отбивающегося Адана и держат головой вниз над смрадной дырой.

– Так это я буду жрать дерьмо? – визжит Наваррес. – Нет, это ты будешь жрать дерьмо!

Адана опускают ниже, ниже, пока голова не окунается целиком в тошнотворную жижу.

Он старается задержать дыхание. Извивается, крутится, отбивается, но в конце концов вдыхает, забивая нос и рот дерьмом. Его выдергивают из дыры.

Адан пытается прокашляться, хватает ртом воздух.

Его еще раз погружают по плечи.

Закрывает плотно глаза и, крепко сжав губы, клянется лучше умереть, чем еще раз глотнуть дерьмо, но скоро в голове у него начинает бухать, легкие требуют воздуха, мозг вот-вот взорвется, он приоткрывает рот и глотает жижу, и его снова выдергивают и швыряют на землю.

– Ну так кто жрет дерьмо?

– Я.

– Окатите его из шланга.

Струя под напором причиняет боль. Он стоит на четвереньках, давится, его выворачивает, но вода приносит облегчение.

Гордость Наварреса удовлетворена, теперь он чуть ли не по-отечески наклоняется над Аданом и спрашивает:

– Ну а сейчас скажешь, где дон Педро?

– Но я… не знаю! – кричит Адан.

Наваррес покивал:

– Вытаскивайте второго!

Через несколько минут federales выволакивают из палатки campesino. Когда-то белые штаны у него заляпаны кровью, разодраны. Левая нога сломана, сквозь рану торчит кость.

Адан видит это, и его тут же снова рвет.

И совсем уж выворачивает наизнанку, когда его тащат к вертолету.

Арт крепко зажимает платком нос.

Но дым и пепел все равно проникают в легкие, оседают во рту, щиплют глаза. И только Богу известно, думает Арт, какой ядовитой дрянью я дышу.

Он подъезжает к небольшой деревушке, притулившейся на повороте дороги. Campesinos стоят по обе стороны дороги, глядя, как солдаты готовятся поджечь крытые соломой крыши их casitas^[39]. Молодые солдаты нерешительно оттесняют их, когда те пытаются спасти хоть какие-то пожитки.

Тут Арт замечает сумасшедшего.

Высокий плотный мужчина с шапкой белых волос, лицо, заросшее седой щетиной, рубаха выпущена на синие джинсы, в кроссовках. Он держит перед собой деревянный крест – ну просто бездарный актер из второразрядной киношки про вампиров. Человек проталкивается через толпу campesinos, подходит к оцеплению.

Солдаты, видно, тоже сочли его за сумасшедшего, они расступаются, позволяя пройти. Арт наблюдает, как, широко шагая, человек переходит дорогу и встает перед домом, загораживая его от двух солдат с факелами.

– Во имя Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, – вопит седовласый, – я запрещаю вам делать это!

Похож на спятившего дядюшку, думает Арт, которого обычно держат в доме под замком, но который, воспользовавшись неразберихой, вырвался на улицу, дав волю своему комплексу мессии. Двое солдат мнутся, в недоумении глядя на человека и не зная, как поступить.

Сержант объясняет как: он подскакивает к ним и вопит, приказывая прекратить пялиться, точно пара fregados^[40], и поджечь наконец chingada^[41] дом. Солдаты пытаются обойти сумасшедшего, но тот, шагнув, снова заступает им дорогу.

Ишь какой проворный для толстяка, думает Арт.

Сержант хватает винтовку и замахивается прикладом на сумасшедшего, будто хочет раскроить ему череп, если тот не уберется.

Но псих не двигается. Стоит, взывая к имени Господа.

Арт вздыхает и, остановив джип, вылезает…

Он знает: это не его дело, нечего вмешиваться, но просто не может допустить, чтобы этому психу разворотили его дурацкую башку, надо хотя бы попытаться помешать. Он подходит к сержанту, говорит ему, что уладит все сам, потом, взяв безумца за локоть, пытается увести.

– Пойдем, viejo^[42], – зовет Арт. – Иисус сказал мне, Он хочет, чтобы ты перешел на другую сторону дороги.

– Неужели? – откликается человек. – А вот меня Иисус просил передать тебе, чтоб ты убирался на хрен.

И смотрит на него пронзительными серыми глазами. Арт заглянул в них и сразу сообразил: никакой он не сумасшедший. Вот так иногда взглянешь в глаза человека и понимаешь, и все – всякой ерундовине конец.

Эти глаза много чего навидались. Но не сморгнули и не вильнули в сторону.

Человек уставился на надпись «DEA» на кепи Арта.

– Гордишься собой? – обронил он.

– Я всего лишь выполняю свою работу.

– А я – свою. – Он опять повернулся к солдатам и приказал им остановиться, не поджигать дом.

– Послушай, – окликает его Арт, – я не хочу, чтобы тебя изувечили.

– Тогда закрой глаза. – Тут до седовласого дошло, что Арт подошел не из праздного любопытства, и он добавил: – Да не волнуйся ты. Они меня не тронут. Я священник. Епископ даже.

Священник?! – думает Арт. А как же «Убирайся на хрен»? Что ж это за священник – извините, даже епископ, – который употребляет такие…

Мысли его перебивают выстрелы.

Арт слышит глухой стрекот АК-47 и кидается на землю, вжимаясь в пыль. Вскинув глаза, он видит: священник по-прежнему стоит, точно одинокое дерево в прерии – все остальные рухнули на землю, – он все еще сжимает крест и кричит в сторону холмов, приказывая прекратить стрельбу.

Такой неправдоподобной храбрости Арт еще не наблюдал.

Или глупости? А может, все-таки безумия?

Черт возьми, думает Арт.

Привстав, он делает рывок к священнику, сшибает с ног и прижимает к земле.

– Пули не знают, что вы священник, – говорит ему Арт.

– Бог призовет меня, когда призовет, – отзывается епископ.

Что ж, пожалуй, Бог уже потянулся к телефонной трубке, думает Арт. Он лежит в пыли рядом со священником, пока не прекращаются выстрелы, потом рискует приподнять голову и видит: солдаты отходят от деревни к месту перестрелки.

– У тебя, случайно, не найдется сигареты? – спрашивает священник.

– Я не курю.

– Пуританин.

– Табак убивает человека.

– Все, что мне нравится, меня убивает. Я курю, пью, слишком много ем. Сублимация секса, наверное. Я епископ Парада. Можешь называть меня отец Хуан.

– Вы безумец, отец Хуан.

– Христу требуются безумцы. – Парада поднимается, отряхивается от пыли. Оглянувшись, улыбается. – А деревня-то – вот она, на прежнем месте.

Верно, думает Арт, но это потому, что gomeros затеяли пальбу.

– Как тебя зовут? – спрашивает священник.

– Арт Келлер.

И протягивает руку. Парада пожимает ее, спрашивая:

– Зачем ты явился сюда, Арт Келлер, и сжигаешь мою страну?

– Да я же сказал, это…

– Твоя работа, – подхватывает Парада. – Дерьмовая, прямо скажем, работенка, Артуро.

Он видит, что Арт реагирует на «Артуро».

– Ты наполовину мексиканец? – догадывается Парада.

– По материнской линии.

– А я наполовину американец, – говорит Парада. – В Техасе родился. Мои родители были mojados. Они привезли меня обратно в Мексику, когда я был еще совсем маленьким. Официально, однако, я гражданин США. Техасец. Ни больше ни меньше.

– Ничего себе! Йо-хо, как говорят в Техасе.

– Ну а то.

Подбегает женщина и что-то быстро говорит Параде. Она плачет и тараторит на такой скорости, что Арт почти ничего не понимает. Улавливает только несколько слов: «Padre Juan», «federales» и «tortura» – пытка.

Парада поворачивается к Арту:

– Они пытают людей в лагере неподалеку. Можешь остановить их?

Может, и нет, думает Арт. Это «Кондор». Federales доводят противников до нужного состояния, задают тон, а те потом поют для нас.

– Отец, мне не разрешено вмешиваться во внутренние дела…

– Не говори со мной как с идиотом, – перебивает священник. Голос у него такой властный, что даже Арт Келлер повинуется. – Едем.

Парада подходит и забирается в джип Арта.

– Давай, шевели задницей!

Арт залезает, пускает мотор и срывается с места.

Когда они подъезжают к лагерю, Арт видит Адана, сидящего в открытой «вертушке» со связанными за спиной руками. Campesino с жутким переломом ноги лежит рядом с ним.

«Вертушка» готова взлететь. Вращаются винты, швыряя пыль и гальку в лицо Арту. Он выпрыгивает из джипа и, пригнувшись, подбегает к пилоту – Филу Хэнсену.

– Фил, какого черта? – кричит Арт.

Фил ухмыляется:

– Двух птичек поймали!

Арту вспоминается: «Ты запускаешь двух птичек в небо. Одна поет-разливается, другая с неба на землю срывается».

– Этот парень мой! – кричит Арт. Он тычет большим пальцем в Адана.

– Пошел ты на хрен, Келлер!

Да, на хрен меня, думает Арт. Он смотрит внутрь вертолета, там Парада пытается облегчить муки campesino со сломанной ногой. Священник оборачивается к Арту с выражением вопросительным и требовательным одновременно.

Арт встряхивает головой, выдергивает пистолет сорок пятого калибра и направляет в лицо Хэнсену.

– Ты не взлетишь, Фил!

Арт слышит, как щелкают затворами винтовки federales. Выскакивают из палатки парни из наркоуправления.

– Келлер! – вопит подоспевший Тейлор. – Какого черта ты вытворяешь?

– Так вот как мы теперь действуем, Тим? – орет в ответ Арт. – Вышвыриваем людей из «вертушек»?

Ты сам, Келлер, не целка. Сам не раз откалывал грязные номера. И не поспоришь, мелькает у Арта. Потому что это правда.

– Ты, Келлер, спекся! – кричит Тейлор. – На этот раз тебе крышка. Я выброшу тебя с работы. Засажу за решетку!

И голос у него довольный, дальше некуда.

Арт по-прежнему целит пистолетом в Хэнсена.

– Это дело мексиканцев, – встревает Наваррес. – И не суйся, тут не твоя страна.

– Зато моя! – вопит Парада. – И я отлучу тебя, задница, быстро, как…

– Что за выражения, отец, – перебивает Наваррес.

– Еще похлеще сейчас услышишь.

– Мы стараемся разыскать Педро Авилеса, – объясняет Наваррес Арту. – И этот маленький засранец, – он тычет в Адана, – знает, где он. И скажет нам, обязательно.

– Вам нужен дон Педро? – спрашивает Арт. Он подскакивает к своему джипу и разворачивает плащ. Труп дона Педро скатывается на землю, вздымая облачко пыли. – Вот, получите.

Тейлор смотрит на изрешеченный пулями труп:

– Что произошло?

– Мы пытались арестовать дона Педро и пятерых его людей, – объясняет Арт. – Они сопротивлялись. Все мертвы.

– Все? – Тейлор уставился на Арта.

– Да.

– Раненых нет?

– Нет.

Тейлор усмехается. Но он потерпел поражение – Арт понимает это. Главный трофей достался Арту, и теперь Тейлор ничего не может с ним сделать. Ничего, хрен его раздери. Но самое время предложить ему мир. Арт указывает подбородком на Адана и изувеченного campesino и произносит тихо:

– По-моему, Тим, нам обоим есть о чем промолчать.

– Угу.

Забравшись в вертолет, Арт развязывает Адана:

– Мне жаль, что все так случилось.

– А мне-то как. – Адан поворачивается к Параде. – Как его нога, отец Хуан?

– Вы знаете друг друга? – удивляется Арт.

– Я крестил Адана, – отвечает Парада. – А с этим человеком все будет в порядке.

Но глаза его говорят совсем другое: campesino не жилец.

– Теперь можешь взлетать, Фил! – кричит Арт. – Госпиталь Кульякана, и приземлись прямо на него!

Вертолет взлетает.

– Артуро! – окликает Парада.

– А?

Священник улыбается ему:

– Мои поздравления. Ты тоже безумец.

Арт смотрит вниз на погубленные поля, сожженные деревни, беженцев, уже тянущихся вереницей по грунтовой дороге.

Пейзаж после битвы: всюду, насколько видит глаз, дымятся обугленные развалины.

Поля черных цветов.

И то верно, думает Арт, безумец.

Через полтора часа Адан лежит на чистых белых простынях лучшего кульяканского госпиталя. Рана на лице от рукоятки пистолета Наварреса промыта и обработана, ему вкололи антибиотики, но от предложенных болеутоляющих он отказался.

Адан желает чувствовать боль.

Выбравшись из постели, он бродит по коридорам, пока не находит палату, куда по его настоянию поместили Мануэля Санчеса.

Campesino открывает глаза и видит Адана.

– Моя нога…

– Ты еще побегаешь…

– Не позволяй им…

– Не позволю, – заверяет Адан. – Поспи.

Адан разыскивает доктора:

– Вы можете спасти ему ногу?

– Думаю, да, – отвечает тот. – Но это будет дорого стоить.

– Вы знаете, кто я?

– Знаю.

Адан ясно читает в его взгляде: я знаю, кто твой дядя.

– Спаси ему ногу, – говорит Адан, – и ты станешь начальником нового отделения этого госпиталя. Если ампутируешь, то остаток своей жизни проведешь, делая аборты в тихуанском борделе. А потеряешь пациента – нырнешь в могилу раньше его. И это не мой дядя уложит тебя туда, а я сам. Понятно?

Доктору все понятно.

И Адану понятно, что жизнь его переменилась.

Детство закончилось.

Началась серьезная жизнь.

Тио лениво затягивается кубинской сигарой, наблюдая, как плывут по комнате кольца дыма.

Успешнее операция «Кондор» пройти не могла. Сожжены поля Синалоа, земля отравлена, gomeros разбрелись по свету. Авилес убит, и американцы считают, что уничтожили источник зла, и теперь, оставив Мексику в покое, отправятся спокойно почивать.

Их самодовольство даст мне время сколотить организацию, до которой – пока американцы прочухаются – дотянуться они будут не в силах.

Federacion.

Раздался тихий стук в дверь.

Вошел агент ДФС, весь в черном, с «узи» на плече.

– Пришел человек, желает вас видеть, дон Мигель. Говорит, он ваш племянник.

– Впусти.

В дверях появляется Адан.

Мигелю Анхелю Баррере уже известно обо всем, что случилось с его племянником: об избиении, пытках, его угрозе доктору, о встрече с Парадой. За один день мальчишка превратился в настоящего мужчину.

И этот мужчина приступает прямо к делу.

– Ты знаешь про рейд, – заявляет Адан.

– Я даже помогал составить его план.

И верно, мишени для уничтожения он выбирал с особым тщанием: враги, соперники и старые динозавры, которые уже не в состоянии вписаться в изменившийся мир. Они так и так не выжили бы, только мешались бы под ногами.

Теперь больше не будут.

– Зверство, – замечает Адан.

– Необходимость, – возражает Тио. – Это все равно бы произошло, так почему бы заодно не извлечь выгоду? Это бизнес, Адан.

– Ну-у…

А теперь, думает Тио, посмотрим, каким мужчиной стал мальчик. Он ждет, что скажет Адан.

– …что ж, – заключает Адан, – я тоже хочу войти в бизнес.

Тио Баррера сидит во главе стола.

Ресторан для посетителей не работает: частная, закрытая вечеринка.

Да уж, думает Адан, закрытее некуда, здание окружено людьми ДФС, вооруженными «узи». Всех гостей обхлопали и освободили от оружия. Список присутствующих – лакомый кусочек для янки: все до единого более-менее значительные gomeros, которых Тио решил оставить в живых в операции «Кондор», – здесь. Адан сидит рядом с Раулем, переводя взгляд с лица на лицо.

Гарсиа Абрего в свои пятьдесят лет, считай, древний старец в таком бизнесе. Серебристые волосы, белые усы – похож на старого мудрого котяру. Котяра и есть. Он сидит, бесстрастно глядя на Барреру, и Адан не может разгадать, что за чувства скрываются за каменным лицом. «Именно так, – говорил Тио Адану, – он и сумел дотянуть в нашем бизнесе до пятидесяти лет. Учись».

Рядом с Абрего сидит человек, известный Адану как Эль Верде – Зеленый. Так его прозвали из-за зеленых, страусиной кожи сапог, в которых он неизменно красуется. Но только обувь на нем вызывающе причудливая, а в остальном Чалино Гусман – самый обыкновенный фермер: простая рубашка, джинсы, соломенная шляпа.

Рядом с Гусманом – Гуэро Мендес.

Даже в ресторан Гуэро явился в одежке синалоанского ковбоя: черная рубашка с перламутровыми пуговицами, черные джинсы в обтяжку с огромной серебряно-бирюзовой пряжкой на ремне, остроносые сапоги и большая белая ковбойская шляпа, ее он не снял даже в зале.

Гуэро никак не может заткнуться: все трещит о своем чудесном спасении из засады federales