Спустя год
– Ника, – смотрю в окно, как женщина с ребенком в коляске переходит через дорогу, направляясь в соседний парк. – Ты не хочешь есть? Может, сходим куда-нибудь, пока есть время?
– Пока есть время, – подходит ко мне сзади, утыкается носом в шею, дышит поверхностно и горячо, – я хочу тебя.
Каждый раз внутри что-то замирает, когда она так говорит. Как будто бы пускает в меня стрелы. Сглатываю, отгоняя глупые, ненужные мысли, натягиваю на лицо улыбку, оборачиваюсь и заключаю ее в объятия.
– Любой ваш каприз, любимая жена, – склоняюсь к ее губам, целую, а открыть рот шире, чтобы вылизать ее всю до остатка, как раньше, не могу – ком в горле словно перетягивает ледяными нитками все лицо, замораживает мышцы. Все испортил. Может быть, было бы лучше, если бы я не…
Она чувствует все… Отстраняется от меня, обхватывает пальцами скулы, смотрит в глаза пристально.
– Что такое, любимый? – спрашивает сдавленным голосом. – Опять этот крик? Голова болит?
– Да, – вру я. – И тремор усилился. Врачи ничего не могут сделать. Скоро не смогу работать.
Обнимаю ее крепче, утыкаюсь носом в выемку над ключицей.
– Забери это все, малыш, – прошу я эгоистично, зная, что ей и свое дерьмо девать некуда. – Забери, прошу…
– Т-с-с, – шепчет, прижимая мою голову к себе и гладя по волосам. – Все будет хорошо. Мы со всем справимся. Что мне сделать? Как помочь?
– Просто будь рядом, – подхватываю ее под попку, усаживаю на стол. – Всегда.
Целую ее шею, ключицы, спускаюсь к груди. Хаотично, нервно, как пацан, впервые увидевший обнаженную женщину. Как будто бы она – тот самый оазис в пустыне, а я почти сдох, пока дошел до него.
– Что бы ни случилось, – стягиваю бретели домашней сорочки, обвожу языком ареолу соска, втягиваю его в рот. – Обещай, что будешь рядом всегда.
– Я буду рядом с тобой всегда, мой Ванечка, – выдыхает со всхлипом, выгибается в моих руках, зарывается в волосы пальчиками. – Я так хочу, чтобы у нас было все как раньше. Чтобы мы были как раньше.
И я хочу. Знала бы ты, малыш, как я этого хочу. Только как это возможно, совершенно не представляю. Ничего, кроме своей беспомощности, не чувствую. Ничего, кроме этих позорных приступов паники, как сейчас. Которые я вымещаю на ней. Расплескиваю свою грязь из переполненного ковша на нее и ничего не могу с этим поделать.
Не переставая целовать ее, расстегиваю штаны, резко дергаю ее бедра на себя, приставляю к влажным складочкам головку и вхожу одним сильным толчком, удерживая ее, натягивая до предела.
– Сильнее, – почти выкрикивает, впивая ногти мне в шею до боли. – Еще…
Сжимаю ее так, словно собираюсь раздавить в своих руках. Сразу в бешеном темпе долблю ее, не давая передышки ни себе, ни ей. Только это и помогает ненадолго. Только ее боль, которую приношу я. Только моя боль, которую приносит она. Только этот момент.
– Люблю тебя, – выдыхаю куда-то в ее волосы. – Люблю тебя. Ника, я так тебя люблю…
– Ванечка, – выдыхает хрипло в мое ухо, вжимаясь в меня, лаская меня интимными мышцами, – люблю… Навсегда твоя. Навсегда.
Толчки все глубже, мощнее. Не жалея ее. Ногти все сильнее впиваются в мою кожу. Не жалея меня. И я почти на грани, почти очищаюсь ею, когда мерзкий голос во мне шипит: “Пока она не знает. Это не навсегда. Не навсегда”.
Почти кричу, разнося нас обоих на части. Пытаюсь обхватить ее талию, крепче, срастись с ней, но кисть предательски опять начинает трястись. Бешено, ненормально.
Толкаю ее спиной на кухонный стол, придавливаю своим телом.
– Не останавливайся, – стонет, обхватив мой корпус ногами, скрестив щиколотки над ягодицами. – Хочу тебя…
Я не останавливаюсь, чувствую, как она близка к финалу, как начинают сокращаться мышцы вокруг меня… и как стучит о столешницу чертова ладонь, которой я пытаюсь упереться.
Она выгибается, чуть приподнимает голову, смотрит на меня блуждающим, расфокусированным взглядом.
– Жестче, любимый, – выкрикивает, и ее красивое лицо искажается судорогой, рот приоткрывается. – Как раньше.
Заткнись! Заткнись! Заткнись! Не говори мне про раньше! Замолчи!
Сжимаю чуть ее горло левой рукой, почти рычу в ее губы, почти схожу с ума в этих сумасшедших движениях. Чувствую, как она начинает пульсировать, кричит в моих руках, бьется… прямо как моя кисть. Бешеное желание снова быть просто ее Ваней сносит все красные линии. Наваливаюсь на нее, дотягиваюсь до ножей, торчащих из стильной подставки, выхватываю первый попавшийся.
На мгновение вижу в ее глазах почти ужас, когда заношу над ней лезвие, а потом со всей силы вгоняю его между костей в кисть, пришивая, приколачивая к столешнице чертову не мою руку.
Кричу от боли и от, наконец, накатывающего оргазма, кусаю ее губы, шиплю, сжимая челюсти так, что зубы могут раскрошиться.
– Что ты творишь? – выкрикивает, все еще сжимая меня внутри себя. – Ты с ума сошел?
– Сошел, – выдавливаю я, опускаясь на нее, придавливая своим весом. – Сошел…
– Дай мне скорую вызвать, – просит, поняв, что никуда от меня не уйдет. – Ты же кровью истечешь.
– Пока нож там – не истеку. Просто давай помолчим. Пожалуйста.
– Я тебя понимаю, – вдруг проговаривает она севшим шепотом. – Понимаю. Мне иногда тоже хочется так, но не руку…
Замолкает. Просто гладит меня по голове.
Все она знает. И все понимает. И знает, что я об этом знаю. А поговорить не можем. Горло перехватывает. Только смотрим друг на друга и хватаем воздух, как рыбы на берегу. Вот такой замкнутый круг. Вот такая счастливая семейная жизнь.
– Артём с няней скоро вернутся, – наконец говорю я. – Пора приводить себя в порядок.
– Пора, – соглашается механически. – Давай в выходные съездим за город? Домик снимем. Алису возьмем. Я тебя дома почти не вижу…
– Посмотрим, – выпускаю ее из-под себя, выдергиваю нож из руки, и кровь сразу хлещет на столешницу. – Подай бинт, пожалуйста.
Она быстро достает аптечку, накладывает повязку, плотно бинтует руку, но ее старания бессмысленны – кровь вновь проступает на белом.
– Я поеду, Ник, – не могу больше находиться дома. Надо убежать, скрыться. – Работа. К врачу заеду, обещаю.
– Ваня, – останавливает меня, – я очень стараюсь, чтобы мы жили нормально. Я занимаюсь салоном, потому что это твой подарок. Я налаживаю отношения с твоей дочерью, потому что для тебя это важно. Было важно… теперь уж и не знаю. Я вожусь с этим ребенком… Артёмом. Я очень стараюсь тебя понимать. Может, ты тоже постараешься хоть немного ради нашей семьи? Будешь почаще ее частью.
С этим ребенком… Грызет в шею эта формулировка.
– Я… постараюсь, – говорю и не верю себе. Потому что мой мир сейчас немного в другом месте. Потому что быть здесь мне не дает ощущение, что я все просрал, что не справился. И мне надо знать, что больше такого не повторится. И что… что я правда ничего не мог сделать. – Я люблю тебя, малыш. Скоро вернусь.
Не жду больше, подхватываю куртку в коридоре, делаю уже шаг в сторону выхода. Потом поворачиваюсь и целую ее, уже одетую и стоящую в нескольких шагах, в лоб.
– Правда, сегодня постараюсь поскорее.
– Я буду тебя ждать, – проговаривает сдавленно, преодолевая слезный спазм. – Мы будем.
Выхожу за порог и спешу туда, где я хоть что-то контролирую.
Дверь за ним захлопывается, и я вздрагиваю, как от звука выстрела. Вжимаю голову в плечи, обнимаю их руками и ежусь, словно в квартире вдруг наступил арктический холод.
Я делаю то, что должна, чтобы сохранить то, что от нас осталось, то что утекает сквозь мои пальцы, рассеивается, исчезает.
Беру металлический тазик для замешивания теста и губку для мытья посуды и стопорюсь у стола. Смотрю на кровь. Его кровь. Ее пятна уже подсыхают на блестящей столешнице, она темными сгустками собирается на лезвие ножа. Мне жаль ее смывать – это часть его, а Вани мне безумно мало. Безумно мало нас.
Я бы оставила все так, если бы мы были одни. Если бы мы были одни… Было бы тогда все по-другому? Не так больно. Не так холодно.
Я смываю кровь, наблюдаю, как прозрачная вода становится мутно-красной и все думаю, почему Ваня так поступил. Зачем принес мне Артёма и так пытался заставить меня поверить, что этот темненький, голубоглазый малыш – наш сынок.
Я знаю причину. Знаю, да. Он хотел, чтобы хотя бы мне не было больно. И когда я это поняла, не смогла ему возразить, не смогла преумножить его боль.
Я люблю Тёмика, но каждый раз, когда я вдыхаю его чуждый мне запах, вспоминаю аромат своего малыша, которого у меня забрали. И вновь голову разрывают вопросы, ответы на которые я, наверное, никогда не узнаю. Холодно ли ему? Больно ли? Кормят ли моего малыша? А если это все уже не важно, похоронили ли его по-человечески? И если да, то где его могила, на которой я могла бы поплакать?
Я ставлю миску с кровавой водой и ножом в раковину, убираю перевязочные материалы в аптечку, натыкаюсь взглядом на маленькую тубу с сильным снотворным. Если всего одна таблетка вырубает даже меня, уже год умирающую от тотальной бессонницы, то десяти штук хватит, чтобы унять боль навсегда.
Я достаю каменную ступку для специй, она такая тяжелая, что подрагивает рука. Сыплю туда таблетки. Не считаю, просто высыпаю все, словно это сладкая паприка, с которой нельзя переборщить. Размалываю все в порошок, который тут же растворяют мои слезы. Пальцем перекладываю снотворное в новой форме в крошечную кофейную чашечку, подливаю немного воды и разбалтываю лекарство до белесоватой мути.
Вот и все. Нужно только пойти в нашу спальню, плотно зашторить окна, лечь, сделать всего один глоток, прижаться щекой к подушке и вдохнуть запах моего Ванечки. Последний раз вдохнуть.
– Ма-ма! – звонкий детский голос за спиной, заставляет меня вздрогнуть и судорожно всхлипнуть.
Оборачиваюсь. Тёмик стоит и смотрит на меня, засунув палец в рот. Маленький, ни в чем не виноватый чужой ребенок, которого мне пришлось выкормить своим молоком, чтобы Ваня видел, что я поверила в его благую ложь.
Что-то у меня в голове громко щелкает. Как он без меня? И что будет с Ванечкой, если я сейчас эгоистично смалодушничаю?
Я врубаю воду, выливаю снотворное и содержимое миски, наскоро вытираю руки и бросаюсь к ребенку. Подхватываю его на руки, прижимаю к себе и вдыхаю не тот запах. И опять в груди тяжесть, болезненная, мешающая сердцу биться.
– Вы рано вернулись, – говорю я нашей няне Валентине. – Он капризничал?
– Он просился к маме, Вероника Владимировна, – улыбается она немного виновато.
Ребенок обнимает меня своими невесомыми ручонками, и сейчас мне почти невозможно это терпеть. Мне так стыдно перед своим малышом, когда я притворяюсь матерью этому. Мне стыдно его любить. Стыдно искать в нем замену нашему сыну.
– У меня страшно болит голова, – чеканю я, с трудом выталкивая слова из спазмированного горла. – Покормите Артёма и уложите на дневной сон, хорошо?
Я передаю ей ребенка, который начинает куксить личико и хныкать, ловлю на себе недоуменный, почти осуждающий взгляд, который Валентина тут же отводит.
Я закрываюсь в спальне, снимаю халат, чуть сжимаю соски, пытаясь вернуть себе его прикосновения. Прохожусь пальцами по внутренней стороне бедер, ощутив под подушечками следы его засохшей тонкой пленочкой спермы. Я стараюсь запомнить каждую нашу секунду вместе, сохранить каждый отголосок нас прежних. Но это удается мне все хуже. Мне так плохо без него.
Я хватаю телефон, зажимаю кнопку записи аудиосообщения и подношу динамик ближе к губам:
– Ты мне нужен. Очень нужен, Вань. Мне плохо. Приезжай, пожалуйста, домой. Сейчас.
Замолкаю, громко всхлипываю. Не снимая пальца с кнопки, смахиваю сообщение влево. Нельзя. Не смей, Ника.
Когда мы только познакомились, когда начали жить вместе, я не понимала, что такое любовь. Я делала ему больно. А теперь я уверена, что любить – это беречь.
Сейчас я позвоню, позову, и он приедет. Точно. Но тогда я облегчу свое состояние за счет него. Я так не хочу.
Он думает, я не замечаю. Но я вижу, что его рука начинает трястись еще сильнее, когда я позволяю себе расплескивать свою боль. Я физически чувствую затянувшиеся паузы между фразами, которые он подбирает все тщательнее, лишь бы меня не расстраивать.
Я запускаю телефон в стену. Он глухо бьется об нее и падает на ворсистый ковер. Я обнимаю Ванину подушку, сворачиваюсь комочком и закрываю глаза. Просто даю себе немного времени. Успокоюсь, встану и пойду играть с ребенком. Буду и дальше делать вид, что счастлива и все нормально. Ради него.
– Малыш, – поцелуи ложатся на мои ключицы.
Я судорожно вздыхаю, пытаюсь уцепиться за это бредовое видение, но внезапно обхватываю руками его шею, открываю глаза и вижу Ванечку над собой, рефлекторно улыбаюсь.
– Ты правда здесь, – бормочу сонно.
– Иди ко мне, любимая, – притягивает меня ближе, на нем куртка – даже не разделся.
– Что-то случилось? – вдруг доходит до меня, и сон окончательно рассеивается. – Где Артём?
– Все хорошо, он спит, – целует мою шею, скользит холодными после улицы ладонями по моим ребрам, запускает пальцы между мной и кроватью, притягивая все ближе. – Просто я так соскучился.
– И я по тебе, – шепчу, касаясь его холодных губ. – Боже, как же я хотела, чтобы ты вернулся.
– Я вернулся, Ника, – отвечает на поцелуй так горячо, словно и не было всего того чужого между нами. – Вернулся, – выдыхает в мои губы.
Я очень хочу, попросить его не уходить больше, не бросать меня, нас, но молчу, чтобы не портить этот волшебный, нереальный момент. Приподнимаюсь, стаскиваю с его плеч куртку, стараюсь не смотреть на забинтованную руку и вообще не думать.
– Чуть не разбился, пока к тебе ехал, – покрывает поцелуями мою грудь, обводит языком сосок. – Устал так. Свожу с ума и тебя, и себя. Не хочу так больше.
– Я тоже не хочу так, – дрожащими пальцами нащупываю край его футболки, хватаюсь за него и тяну вверх – хочу почувствовать его тело: чтобы кожа к коже. – И как раньше не хочу. Давай просто жить, как мы и хотели. Когда ты дома, когда есть сон, выходные и нормальный секс.
– Я все тебе покажу, малыш, – расстегивает молнию джинсов, не переставая меня целовать. – Все расскажу. Хочу быть с тобой. Устал прятаться.
Садится на колени, увлекая меня за собой, входит сразу с тихим стоном.
– Так хочу тебя, – кажется, он хочет раздавить меня в своих объятиях. – Моя любимая девочка…
– Я тоже хочу, – всхлипываю, кусаю собственные губы в кровь, умираю от накатившей эйфории. Двигаю бедрами ему в такт и смотрю в яркие зеленые глаза. – Еще… не жалей…
Он вталкивает палец мне в рот, скользит им по языку, собирая слюну, вытаскивает и приставляет к моей попке.
– Хочу всю, – закусывает кожу на моей шее. – Хочу тебя всю.
– Возьми меня, – шепчу хрипло, чувствуя, как внизу живота ураганом нарастает возбуждение. Напрягаю мышцы, сжимаю его внутри себя, чтобы почувствовать еще сильнее, ярче. – Возьми меня всю. Я твоя Ника.
– Моя Ника, – вторит мне.
Резко разворачивает меня, распихивает бедра по сторонам, плюет себе на руку, растирает слюну по моему анальному колечку. У нас так давно не было такого секса, все превратилось в болезненную механику, а теперь он почти рычит, кусает меня, оставляя следы от зубов на лопатках, прижимает меня к себе, обхватив рукой поперек талии.
Он размазывает мою смазку по моим губкам и приставляет головку к моей попке.
– Любимая девочка, – хрипло шепчет на ухо. – Я идиот, почти забыл, какая ты идеальная.
Толкается в меня жестко, действительно не жалея. Громко стонет мне на ухо.
Я вздрагиваю от боли, которая растекается по низу живота и пояснице жарким, сковывающим маревом, сжимаю влажными пальцами мятые простыни. Ерзаю под ним и дышу животом, пытаясь впустить его в свое тело еще глубже. Глотаю собственные слезы, такие сладкие на этот раз.
– Еще, – шепчу сухими губами, чувствуя, как он жестко растягивает меня. – Хочу еще тебя, любимый.
Сжимает мою грудь на очередном толчке, как будто бы так изголодался по мне, что сейчас ему просто необходимо вжимать меня в свое тело, пока я не растворюсь в нем. Накрывает ладонью мой клитор, трет его, периодически вталкивая пальцы в меня.
– Хочу, чтобы ты стонала, – говорит, прикусывая мочку моего уха. – Так соскучился по твоим стонам.
– Я так соскучилась по тебе такому дикому, – выплевываю слова, задыхаясь от стонов, которые он выколачивает из меня, становлюсь на эти мгновения прежней Никой. – Боже, как же я тебя хочу. Еще… Сильнее!
Он наращивает темп, долбит меня быстрыми, жесткими толчками, вдавливает меня в кровать и стонет не так, как стонал даже сегодня утром. Как-то по-другому.
Меня сминает, разносит на мелкие частички, сжимает и вытягивает струной. Я кричу, реву в голос, бешено сжимая его, пульсирующего, внутри себя.
Он резко выскальзывает из меня, подхватывает, как тряпичную куклу, вместе со мной подрывается с кровати и впечатывает меня спиной в стену, положив на затылок ладонь, чтоб не ударилась.
Закидывает мои ноги себе на талию и входит одним тугим толчком, вжимая меня в стену.
Мое тело так возбуждено, и это возбуждение так подстегивают воспоминания о нас прежних в моем салоне, что я вскрикиваю, почувствовав его глубоко внутри себя, плотно обжимаю мышцами, вцепляюсь пальцами в шею.
– Люблю тебя, Ванечка, – задыхаюсь собственными стонами. – Всегда будем вместе.
– Теперь… – он вколачивается в меня, сжимает мои бедра до синяков. – По-другому вместе… Так, как раньше… не хочу. Обещай, что не бросишь меня. Пообещай мне! Так люблю тебя…
– Клянусь! – выкрикиваю я на очередном глубоком, болезненном толчке. Не понимаю, о чем он говорит. Неужели не понимает, что я не уйду, даже если он сам станет меня гнать. – Всегда с тобой. Люблю больше жизни.
– Моя… Ты моя… Слышишь? – он стонет, близится к финалу, я чувствую. – Никому никогда тебя не отдам. Никогда, слышишь? Мне ничего не нужно, кроме твоей любви. Ничего. И я все смогу. Без тебя ничего не могу… – целует мою шею, всасывает кожу в рот до боли и кровоподтеков. – Кончай…
– Твоя, – сдавленно шепчу, поливая его слезами. Боже, наконец, он… мой. По-настоящему мой. Боже… – Умру за тебя… Так люблю тебя.
Я впиваюсь ногтями в его шею, и меня вновь пронзает током, сминает еще более сокрушительным оргазмом. Я кричу ему в шею, не осознаю себя из-за этого внезапного, совершенного счастья.
Он пульсирует вместе со мной, выстанывает мое имя, сжимает до хруста костей.
– Я люблю тебя… Люблю тебя… Я люблю… – как в бреду целует мое лицо, обнимает мои скулы пальцами.
– Я знаю, мой хороший, – прижимаюсь своим лбом к его. – Знаю. Мы все вместе преодолеем. И ты все сможешь. И этот чертов тремор вылечим.
– Плевать на него, – дышит тяжело, но все равно меня не отпускает. – Я с левой не хуже стреляю. Плевать.
– Я так хочу забрать твою боль, – внезапно признаюсь я, крепче оплетая его руками и ногами. – Позволь мне.
– Не надо, малыш, – опускает меня на пол, прижимает к себе опять. – Не надо ничего забирать. Просто будь рядом.
– Я всегда рядом, – утыкаюсь носом в его плечо. – Ты просто не всегда это замечаешь.
– Напиши записку няне, – неожиданно говорит он. – Будем примерно к вечеру.
– Хорошо, – просто киваю я, ничего не уточняя. – Сейчас. Как мне одеться?
– Удобно и тепло. Там что-то похолодало, – целует меня в нос и улыбается. Улыбается!
– Я так люблю твою улыбку, – говорю, натягивая на себя джинсы и толстовку, в которых гуляю с ребенком. – Улыбайся мне чаще.
– Я постараюсь. Честно, – он надевает водолазку вместо футболки.– Кофе будешь? Спать не получится.
– Буду, – киваю, согласная ехать с ним куда угодно и делать что угодно. – Пойдем на кухню, сварю.
– Я сам, – проходит мимо и шлепает меня по заднице. – Поухаживаю за тобой.
– Ты просто все еще боишься, что я устрою пожар и спалю твою любимую турку, – улыбаюсь, поймав его руку.
– Моя турка – это вообще реликвия, – фыркает он. – Волосы подбери, пожалуйста.
– Я подарю тебе еще одну, – вздыхаю и собираю волосы в высокий хвост.
– Подари, буду собирать коллекцию, – он целует меня снова, вводя меня в ступор своим поведением, и отправляется на кухню.
– Хорошее хобби, – говорю просто, чтобы не молчать, пока моя голова просто разрывается от самых страшных догадок.
О проекте
О подписке