Цитаты из книг автора «Дмитрий Воденников»

К слову сказать, страх старости – это вообще одна из основных мук человечества. На этом, как вы знаете, добрая половина русских сказок построена. Послал царь Иванушку за молодильными яблоками, велел другой царь – по наущению шамаханской царицы – поставить в государственном дворе три котла: один с ледяной водой, другой с кипятком, третий с молоком – да и сварился заживо. Не знаю, как там с царями, а для нас это проблема первостепенной важности. Дело в том, что мы перестали взрослеть.

Я превратил себя — в паршивую канистру, в бикфордов шнур, в бандитский Петербург.

Я заказал себя – как столик, как убийство, — но как-то – слишком громко, чересчур.     Я – чересчур, а ты меня – поправишь: как позвонок жемчужный – обновишь, где было слишком много – там убавишь, где было слишком мало – там прибавишь. Но главное – отпустишь и оставишь (меня, меня! – отпустишь и оставишь),     не выхватишь, — не станешь! – не простишь…

За тридцать мне. Мне страшно по ночам. Я простыню коленями горбачу, лицо топлю в подушке, стыдно плачу, что жизнь растратил я по мелочам, а утром снова так же ее трачу.

и отомстить, не позабыв об этом, всему тому, что заслужило месть! Боязнью мести мы не отомстим. Сама возможность мести убывает, и самосохранения инстинкт не сохраняет нас, а убивает. Поверхностность – убийца, а не друг, здоровьем притворившийся недуг, опутавший сетями обольщений… На частности разменивая дух, мы в сторону бежим от обобщений. Теряет силы шар земной в пустом, оставив обобщенья на потом. А может быть, его незащищенность и есть людских судеб необобщенность в прозренье века, четком и простом?

меня от чьих-то всхлипов или стонов то в надувную бесполезность од, то в ложную полезность фельетонов. Кого-то оттирал всю жизнь плечом, а это был я сам. Я в страсти пылкой, наивно топоча, сражался шпилькой, где следовало действовать мечом. Преступно инфантилен был мой пыл. Безжалостности полной не хватало, а значит, полной жалости… Я был как среднее из воска и металла и этим свою молодость губил.     Пусть каждый входит в жизнь под сим обетом: помочь тому, что долженствует цвесть,

Метался я… Швыряло взад-вперед

что жизнь растратил я по мелочам, а утром снова так же ее трачу. Когда б вы знали, критики мои, чья доброта безвинно под вопросом, как ласковы разносные статьи в сравненье с моим собственным разносом, вам стало б легче, если в поздний час несправедливо мучит совесть вас. Перебирая все мои стихи, я вижу: безрассудно разбазарясь, понамарал я столько чепухи… а не сожжешь: по свету разбежалась. Соперники мои, отбросим лесть и ругани обманчивую честь. Размыслим-ка над судьбами своими. У нас у всех одна и та же есть болезнь души. Поверхностность ей имя.

За тридцать мне. Мне страшно по ночам. Я простыню коленями горбачу, лицо топлю в подушке, стыдно плачу,

Холст тридцать семь на тридцать семь Такого же размера рамка Мы умираем не от рака И не от старости совсем…     Когда изжогой мучит дело И тянут краски теплой плотью Уходят в ночь от жен и денег На полнолуние полотен     Да! Мазать мир! Да! Кровью вен! Забыв измены, сны, обеты И умирать из века в век На голубых руках мольберта.