В конечном счете это и привело меня сюда, где за решеткой обезьянника бились храбрые сердца ночных странников. Они коротали ночь за разговором интимного характера, вернувшим меня к реальности, – трансвестит Витя демонстрировал присутствующим дамам, кто здесь важная особа.
– Знаете, в чем секрет? – надменным голосом спросил он у двух подруг. – Только мужчина знает, как доставить мужчине удовольствие. – Витя сжал указательный и большой палец, оттопырил мизинчик и поднес ко рту. – Только мужчина знает, как правильно брать в рот.
Бичихи громко засмеялись, прикрывая рты ладошками, что не удивительно – ведь сам термин «бич» в узких кругах расшифровывается как «бывший интеллигентный человек».
– Покажи еще разок, – подначивали они его.
В этот момент я понял, что все-таки всплыл.
Утро наступило, мое положение не изменилось. Я почти протрезвел, мне это показалось не слишком уместным, благо пристегнут я был только одной рукой. Размаха хватило, чтобы удариться об решетку носом еще раз. Фонтана крови, конечно, не последовало, но что-то стекало.
– Дежурный! Человеку плохо! – закричал Витя.
Из «аквариума» выбежал дежурный, посмотрел на меня с полсекунды, ругнулся и убежал искать капитана. На этот раз боль пронзила голову намного сильнее, едва ли я смог бы повторить это снова. «Честные бляди» совали через решетку платочек, но было бы напрасно принять этот жест арестантской солидарности, это противоречило замыслу. Вытирая кровь рукой, я размазывал по решетке и лицу то, что не стекло на пол, – смотрелось это не слишком воодушевляюще. Когда я запачкал все, что мог, пришел капитан.
– Сука, – прошипел он. – Пристегни ему вторую руку, фиксируй его спиной, я снимать буду. Если ты еще будешь биться головой об решетку, у нас доказуха, ты, сука, звездой ютуба станешь, – сказал он мне.
Дежурный побежал за очередными наручниками, а капитан достал телефон и начал снимать.
После того как дежурный как бы распял меня на решетке обезьянника, капитан подошел ко мне вплотную и сказал:
– Ну, чё, задержанный, ты хоть понимаешь, что в том углу камера стоит? Все равно не прокатит, все снято, от самого, блядь, начала…
Дело было сделано, меня плотно пристегнули к решетке. Капитан снимал свое видео, обещая выложить его на ютубе, приговаривая, что таких отморозков он давно не видел. В заключение капитан подошел ближе и взял крупный план.
– Ничего не хочешь сказать, задержанный? Друзья тебя увидят, учителя твои, родители, на работе их коллеги… Кто тебя научил головой об решетку биться?
Во рту образовалось много крови, я сплюнул ее на пол.
– Говори, чё ты?
– Что?
– Как до жизни такой дошел?
– По приколу… как, я полагаю, и вы.
После еще одного хлесткого удара по печени съемка была окончена. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Одной из «честных блядей» вернули сигареты, за это она взяла швабру и вытерла пол. Когда дежурный отвернулся, она прикурила одну сигарету мне.
– Покури, тебя теперь точно не скоро выпустят, – добавила она, выжимая тряпку. Я улыбнулся в ответ.
– Ты плохо понимаешь, как это работает, я выйду существенно раньше, чем ты думаешь.
Она посмотрела на меня вопросительно.
– Их не заводят та плоть и души, что уже изувечены. По-настоящему их возбуждает только чистота и невинность.
– Что ты имеешь в виду?
– Что для тебя это тоже хорошие новости.
В половине шестого пришел зелено-серого цвета опер. Первое, что заметил его усталый взгляд, был я.
– Что это? – коротко спросил он дежурного.
– Наряд доставил в передозе, у нас очнулся, качать начал, затем головой об решетку биться.
– Убирай его, – сказал опер, брезгливо оглядывая пол, окровавленные тапочки и мой раскуроченный нос.
Дежурный расстегнул наручники, я дошел до умывальника, холодная вода с мылом придали лицу свежести, но, конечно, кровь все равно осталась на тапочках и олимпийке. Однако, как говорила Коко Шанель, настоящее изящество всегда содержит в себе элемент небрежности. А может быть, это и вовсе не ее слова – в любом случае модные дома сегодня едва ли черпают вдохновение в классическом облике чопорной буржуазии. Скорее в угоду ей они бесконечно перерабатывают образы уличных проституток, алкоголиков и цыган, они-то и являются первоисточником вдохновения модельеров. Нищета, холод и отчаяние – вот что должно присутствовать во взгляде анорексичных фотомоделей на фэшн-съемке новой коллекции Гуччи. Это и есть секс – готовность на все ради следующей дозы тепла и комфорта, возможно, просто следующей дозы. Пышные формы рубенсовских дам окончательно сошли на нет в начале прошлого века вместе с утомленными, пресыщенными взглядами, и в какой-то степени это послужило концом эпохи витальной женственности. С тех пор эталоном женской фигуры стало все большее сходство с мальчиком-подростком. А это не что иное, как конец эпохи вагинального секса. Проще говоря, вагинальный секс сдох. Сегодня все предпочитают тугой и не расточенный анал человека, поставленного в безвыходное положение. Половая принадлежность сама по себе не имеет ключевого значения. Милая Коко Шанель врубилась в это раньше всех, но прежде, чем уничтожить вызывающую женственность полностью, нужен был переходный период, и ее просто сжали до размеров маленького черного платья. Дольче и Габбана продолжили дело Шанель, бесконечно иронизируя на тему брутальной мужественности, в итоге пришел устойчивый тренд на унисекс – универсальный анал. Тренд на боль и отчаяние. Наверное, поэтому, смывая кровь с лица в туалете отделения милиции, я чувствовал, что выгляжу превосходно.
Вечером перезвонила жена Альберта, сказала, что у него пневмония, он тяжело болеет, кроме того, у него был передоз и теперь с метом мутится она. Она охотно согласилась привезти все необходимое прямо мне домой с условием, что я угощу ее. Я согласился и заказал три грамма. Ближе к ночи она обнаружила меня в плохом виде. Даши дома не было, я решил накачаться и проспал весь день. Альбертова жена сказала, что в таком состоянии надо сначала выпить и только потом делать заход. Сходила в магазин, купила чекушку Киновского, я выпил половинку, запил колой, после чего она любезно сделала мне инъекцию, а я помог найти вену ей – что было не очень выгодной сделкой. Несмотря на относительно скромный стаж, ее вены решили больше не возвращаться. Ночью я вызвал ей такси… Начался очередной марафон.
За трое или четверо суток звонила мама, звонил О.К. – мой мастер из Школы современного искусства, наверное, хотел предупредить, что скоро начнется учебный год. Звонил еще кто-то – к телефону я не подходил. Затем метамфетамин кончился, абстеняга шла два дня с перерывами на сны наяву, я пил дешевую конину и гонял вторяки. Жена Альберта и он сам почему-то не отвечали. «Их могли принять легавые», – подумал я и отключил телефон насовсем.
На следующее утро неизвестного по счету дня наступила та абстинега, которой я прежде не знал. Это совершенно точно было окончанием так называемого розового периода – на сленге наркозависимых и наркологов.
Вечером я дополз до крана в ванной и выпил угля и цитрамона, надел куртку с капюшоном, кроссовки и солнечные очки. Я действовал по инструкции, которую не раз отрабатывал – от внешнего к внутреннему. На полке в ванной стоял пузырек Diore Home, как раз на тот случай, когда будет совсем паршиво. Я вдохнул, и на секунду показалось, что иду на свидание, как когда все только начинается, а блевотину со стен заботливо смоет дождь – нужно только дойти. Взять 0,5 коньяку, выпить у магазина, пройти с собакой круг по скверу, в конце которого должна отпустить боль, сменяемая приступом кратковременной эйфории. Словно завтра всё это не повторится.
День спустя я уже ломался от боли надвое и не мог встать. Алкогольная абстиненция хуже наркотического отходняка, хуже кумаров – на них не бывает такой жести, как неприятие организмом следующей дозы и вполне реальной не соматической боли. Но, когда испытываешь эти состояния одновременно, решение приходит само собой. Все остальное доделывают бессонница и страх. Я дотянулся до штанов, они валялись смятыми на краю кровати, достал жесткие снотворные и закинул всё, что осталось, полтора листа, просто чтобы избежать еще одной подобной минуты и неизбежности переживать это снова. На этом романтика суицида закончилась. Радовало одно: я не обосрался – в желудке слишком пусто. Если труп обнаружат в первые сутки, может быть, нашедшего не вырвет прямо сразу.
Перед тем как проснуться связанным на казенном матрасе, среди полупарализованных овощей, накачанных аминазином, спящих с открытыми глазами с засохшей на щеке слюной, помню, как приехала мама, как била меня по щекам, как вызвала неотложку. Наверное, это случилось на вторые сутки сна. Моя толерантность к веществам привела к тому, что максимум того, что я испытывал после пробуждения, – это сильное головокружение и периодические провалы обратно в сон. Врач скорой даже не увидела необходимости делать промывание, она просто вызвала санитаров. Меня довезли до больницы им. Алексеева, ополоснули холодной водой, затем связали, поставили капельницу с физраствором, и санитары немного поржали, что на моем плече набит портрет Джека Николсона из фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Их смех – последнее, что я помню перед тем, как снова отключиться.
Около семи утра меня разбудили на раздачу таблеток и отвязали от железной кровати. «Для вас еще ничего нет», – из окошка сказала старшая медсестра. Сигареты изъяли. Нет ничего хуже, чем стрелять сигареты. Без никотина мозг не встанет на место, без него я не смогу продумать всех вариантов, как отсюда сбежать. К 16:00 приехала мама, привезла спортивный костюм, сигареты, еду и сборник древнекитайской поэзии. День был не приемный, внутрь ее не пустили, но она поговорила с врачом – высокой женщиной средних лет. Двадцать дней минимум из того долгого срока, по которому можно заехать по суициду. Теперь я должен проходить обследование, и, если будет принято решение, что все мои проблемы имеют наркологический характер, меня выпишут с предписанием пройти лечение в районном наркодиспансере. Если найдут что-то еще, то по решению врача… Это может занять пару месяцев. Рекомендованный минимум – четыре недели. Все это я узнал по телефону – мне разрешили сделать один звонок.
В закрытой психиатрии сутки длятся иначе. Ту же особенность можно прочувствовать, пожалуй, только в поезде дальнего следования, где время словно растягивается по всему полотну российских железных дорог. Разве что здесь не объявляют остановок. Ехать можно первым, вторым и третьим классом. Первым чуть проще: доступен чай и тамбур, где можно курить и смотреть в окно. Второй класс – это состояние повышенного внимания со стороны персонала, одно неверное движение переведет тебя в третий. Третий – это тугие ремни и накачка аминазином в таких количествах, что по состоянию ты ближе к багажу, чем к живому пассажиру купе, с перспективой проехать в таком виде весь маршрут. Проблема третьего класса еще и в том, что нередко именно те, кто путешествует таким образом, становятся самыми заядлыми странниками.
О проекте
О подписке