Прошли минут пятнадцать-двадцать, может быть, больше. Затем еще час, несколько раз по сцене ходил кто-то вроде ведущего, разговаривая с кем-то по телефону, ассистент режиссера по мегафону просил сохранять спокойствие. Прошли еще минут сорок, наконец объявили, что группа «Тату» задерживается на других съемках и записи сегодня не будет. Всю массовку пригласили на следующую неделю. Потом включили музыку, и телки позади нас начали беситься и визжать, оператор привел в действие кран и начал снимать панорамы над толпой. Когда камера пролетела над нами с Гошей, мы проорали в нее ругательства и основательно покидали зиги.

Только мы все равно обломались, совершив вылазку впустую, теперь мы точно хотели сделать что-нибудь такое, чтобы день не прошел зря. Поскольку возвращаться домой нам нужно было через центр, я предложил Гоше заехать на старый Арбат. Я знал, что там живет девочка Настя семнадцати лет. Мы познакомились с ней год назад в Морозовской больнице, где я лежал с черепно-мозговой травмой, а она – с кровотечениями из носа. Несмотря на то что она была намного старше меня, мы вместе слушали на ее кассетном плеере альбомы Bleach и Unplaget. В какой-то степени я не мог ее забыть. Она выписалась из больницы раньше меня и счастливо, что было естественно, вышла наружу в синих ботинках Grinders и черном Kangol, надетом задом наперед.

Уходя из больницы, Настя оставила мне домашний номер телефона. Я, конечно, не сразу позвонил, потому что помнил, как ходил по больнице в пижаме с Диснеем, которую передала мне мама, и мне казалось, что, какой бы взрослый голос я ни делал, Настя все равно будет помнить меня в этой пижаме. Поэтому я просто часто слушал альбомы Nirvana и представлял себе нашу встречу. Но в середине лета я все-таки позвонил, и Настя сказала, что живет и тусит на Арбате, куда я могу приехать и найти ее в любой день. Еще она спросила, по-прежнему ли я слушаю «Нирвану».

– Нет, – уверенно солгал я.

Затем я рассказал про нее Гоше, он сразу врубился и захотел мне помочь. Когда я позвонил Насте в следующий раз, он сидел рядом и советовал, что и как говорить. Настя услышала это и рассмеялась, точнее, на нее напало что-то вроде истерики, затем она сказала, что ей нужно собираться к репетитору – Настя хотела поступать в иняз.

И вот теперь, на выходе из павильона MTV, я сказал Гоше:

– Давай поедем на старый Арбат. Может, найдем Настю.

Как ни странно, он согласился:

– Давай, только сначала по пиву.

«Пивом» Гоша называл две бутылки девятой «Балтики», что было для нас тем же самым, что водка.

У метро мы выпили по бутылке, еще по одной взяли с собой, на этом деньги кончились. Прыгнули через турникеты в метро и к семи вечера оказались на старом Арбате.

По брусчатке, перекрытой во многих местах матрешечниками, шныряли небольшие группы иностранцев и молодежи из Подмосковья. Это была странная смесь – на лицах и тех и других присутствовало какое-то разочарование. У иностранцев, наверное, оттого, что они ожидали большего от нашего исторического центра, чем впаривание новодельных буденовок. У молодежи из Подмосковья – оттого, что их здесь никто от говна не отличал, ведь все вертелось вокруг впаривания буденовок иностранцам. Нам нужно было пройти к стене Цоя мимо толпы брейк-дансеров, реперов и панков, мимо бара с байкерами и прочей нечистью. Лысых парней в бомперах я нигде не видел, нас было только двое. Гоша спросил меня:

– Ты уверен, что хочешь этого?

– Не знаю, давай просто держать руки в карманах, как будто у нас там ножи.

– А я взял нож.

– На MTV?

– Ну просто забыл положить на место коляновский, который он с флота привез.

– Это же штык-нож! Ты серьезно?

Гоша ударил меня по руке рукавом своего бомпера, и я понял, что там и вправду лежит нож от АК-47. Гоша улыбнулся с понтом – он-то не лох, все реально под контролем. Я испытал смешанные чувства – с одной стороны, я снова почувствовал себя комфортнее, твердо зная, что, если кто-нибудь из этих любителей уличной жизни залупнется, Гоша реально может проткнуть ему печень. Но, с другой стороны, ощутил и дискомфорт: лучший друг, с которым я тусуюсь каждый день, как ни в чем не бывало таскает в рукаве штык-нож.

Мы прошли к стене Цоя. Выглядело это грязно, большинство местных панков были похожи на бичей. Мы встали напротив и просто смотрели на них, а они хотя и косились на нас, но приближаться никто не стал. Иногда к ним подваливали группы с гитарами по пять-шесть человек, тоже смотрели на нас, затем они высчитывали новую партию мелочи, допивали новую бутылку «Очаково» и уходили. Приходили новые, мы уже давненько сидели на корточках и смеялись над панками. Насти там не было. Наверное, это уже не модно – тусить в этом месте, раз ее тут нет, решили мы, но просидели еще около часа на всякий случай, хотя было уже десять. У Гоши осталась одна сигарета, мы выкурили ее на двоих. Пора было уходить, решили мы, в этот момент к нам подошла девушка с грязными волосами, которая терлась тут с самого начала. На ней были черные дудочки в булавках, балахон с принтом «Гражданская оборона» и туристический рюкзак.

– Привет, я Ксюша! Вы смелые, раз тут целый вечер сидите… Сегодня ваших тут нет.

– Настю знаешь? Такая черненькая, в кэнголе ходит? – спросил я.

– А-а… на чем она торчит?

– Ты о чем?

– Что она употребляет?

– Я не знаю.

– Она из ваших, любит национал-социализм?

– Нет.

– Просто Настя? Кликуха какая?

– Не знаю. Она красивая.

– Красивая… а ты в этом много понимаешь? – спросила меня девушка. – А твой друг почему молчит, он тоже из любви к красоте так стремно выглядит?

– Ладно, забей просто.

– Хотите покурить крымские бошки?

– Давай, – сказал я.

Гоша кивнул и сплюнул так, словно бошки он курит каждый день, хотя в нашем районе продавалась только химка и героин для тех, кто постарше. Мы же иногда пили пиво, хотя кто-то предпочитал закидывать в него димедрол или кодеин. Гоша однажды курил химку, это закончилось плохо – он побелел, его тошнило, до дома его довела сестра, там он основательно выхватил от Моряка – старшего брата. И выхватил он в лучших традициях военно-морского флота: сотня приседаний сопровождалась пинками и пощечинами. Собственно, в момент этой экзекуции способность сидеть сейчас на кортах. Он не любил про это вспоминать, это любила вспоминать его сестра.

– Ну что, тогда гоу в Кривоколенный, – сказала Ксюша.

В Кривоколенном переулке мы вошли в подъезд четырехэтажного особняка, было темно. Через дорогу стоял дом в шесть этажей, и мы оказались в его тени, свет в подъезде отсутствовал.

– Меня Ксюша зовут, как я уже говорила. Ведите себя тихо.

Затем щелкнула зажигалка, Ксюша подожгла гипертрофированных размеров папиросу, вставила ее в рот и приблизилась ко мне. Оттуда, как из трубы крейсера, валил дым, который сразу обжег горло. Я не знал, сколько нужно втягивать, и втягивал жестко. Затем она проделала то же самое с Гошей. Я не выдержал и выпустил дым, пытаясь понять этот резкий вкус. Ксюша затянулась сама и снова передала мне косяк. Огонек еще некоторое время ходил из рук в руки. Пока мне не захотелось присесть, Гоша и Ксюша курили без меня. Я понял этот вкус, когда он меня уже накрыл, грудью, внутри груди, он остается там.

Тело отяжелело, веки словно наполнились кровью, в ногах зазвенели мурашки, затем они побежали вверх, когда они пришли в голову, я уже видел каждую отдельную фазу движения. Я видел, как замирает дым, чувствовал, как вращается дом, я, Ксюша и Гоша. Планета хотела нас прокатить, и мы катились так, словно ничего не происходит, но это происходило. Мы пытались занять более устойчивое положение, курили сигареты, опирались о перила, чтобы случайно не соскользнуть, не слететь с поверхности. И над нашим подъездом уже светила Новая Луна. Именно тогда я понял не в теории, а сугубо практически: все, что происходит там, наверху, не световое шоу, не солнце летает вокруг нас от нечего делать – это вращаемся мы. Если перекурить бошек, это можно прочувствовать.

Некоторое время я сидел на ступеньках, затем уперся головой в стену и услышал вибрации уставшего дома, звуки жизни в квартирах.

– Где мои ключи, блядь? – кричал кто-то за стеной.

Я слышал молчание подвала. И то, что еще ниже, под слоем земли, кипение лавы, звучание преисподней. Стон абсолютной темноты доходил до стены дома легкой дрожью, неразличимой слухом, но явственной для той области груди, которую обжег дым.

– Сука, где эти долбаные ключи? – звучала увертюра к бытовому скандалу.

Звуки ругани нарастали и становились грубее, но вибрация лавы звучала опаснее, куда более зловеще, это она основной мотив, который подхватывают эти несчастные:

– Слышишь ты, алкоголичка, блядь, где мои ключи?

В замершем ночном городе звуки отчетливы, это вибрировал ад, так звучали его певцы. Я начал поддаваться ему, меня охватывало волнение, я утратил ощущение полета, затем отклонился обратно, и мы полетели снова. В этот момент я понял, как важно не терять этого ощущения – когда я злился, мир всегда словно вставал на месте, и главная мелодия звучала откуда-то из его недр. Во мне просыпалось что-то животное, я подхватывал эту мелодию и тоже становился певцом ада. Когда я бил людей велосипедной цепью у метро «Пражская», мне казалось, что мы больше не летим и солнце не встанет, пока я не выбью из них все дерьмо, вроде их красно-белых цветов московского «Спартака». Но солнце всегда вставало: без жертвоприношений, и вместе с ними, и даже тогда, когда в жертву приносили меня.

Наверное, в тот вечер я стал чуть сдержанней. Именно после него я все чаще стал замечать в себе сомнение перед тем, как ударить, и почти совсем перестал бить первым.

Гоша окликнул меня:

– Брат, ты висишь.

Ксюша засмеялась.

– Вам, наверное, пора, иначе вы не успеете на метро, – заботливо сказала она.

Мы вышли на улицу и попрощались с ней в конце переулка, она исчезла. Затем мы снова вышли на брусчатку, но это был уже другой Арбат. Пара пьяных проституток, двое байкеров безуспешно заводили мотоцикл у бара, несколько панков спали у памятника принцессе Турандот вповалку, словно убитые в братской могиле. Мимо нас прошел пожилой мужчина в изящной шляпе цвета кофе с молоком и пальто, как у Коломбо, немного прихрамывая и опираясь на трость, но походка его оставалась легка. Он почтительно кивнул нам и с улыбкой проводил взглядом, так, словно мы давние знакомые. Пьяницы периодически орали, различный подозрительный люд мельтешил в арках, несколько баров еще работали, в витринах сидели скучающие красотки с подвыпившими бандитами. Стройная девушка в Versace бесстрашно выгуливала пуделя. Я смотрел на нее – это была ожившая дама треф из моей колоды. Она виляла жопой именно так, как я себе это представлял. На высоких каблуках ей тоже было не просто удержаться на планете, к тому же она двигалась не слишком ровно, словно в легком опьянении.

Мы столкнулись с цветом ночи, и она больше не страшила, напротив, она завораживала, небо зажглось существенно ярче. Темнота приобрела свои полутона, и две наши дерганые, веселые тени на брусчатке, спешившие к закрытому метро, стали ее оттенками, как и мы сами.