– Отделение, равняйсь! Смиррна! Вольно. Разойдись… Пошли в казарму, кавээнщики хреновы.

Майор посмотрел, как я унываю и размазал меня, словно сине-зелёную плесень:

– Коллега, Выше Нос!

Ласковое майское солнышко. Оливковая зелень. Чирикают птички. Однако… Казарму мы миновали. Промелькнули пятнадцать стендов с гербами социалистических республик. Вскоре стало понятно, что движемся к КПП. Майор подвёл нас к таксофону.

– Двушки у всех есть, или угостить? Каждому – две минуты. Доложить мамкам, что всё в порядке. Сыты, обуты…

Мы вновь переглянулись. Мордатенков и это учёл. А ещё учёл, что суббота. Родные в этот час, скорее всего дома. Уборка, стирка, глажка. В продмаг было с утра хожено. Если кто в гости куда собирается, то это, наоборот – позже.

– А можно ещё девушке позвонить? – взмолился Ма́зут.

– Тебе – можно, – утвердил майор.

– А мне? – на всякий случай вмешался Лёнч.

– Тебе – нет, – безапелляционно отрезал Мордатенков. – Кто ещё хочет позвонить девушке?

Мы с Равилем промолчали.

– Несправедливо это, товарищ майор, – проворчал Лёнч.

– Та-ак, – полюбопытствовал Мордатенков, – ты ту́т будешь бунтовать, или петицию вышестоящему руководству напишешь?

– Кира сегодня опоздал, а вы ему разрешаете дополнительный звонок. Мне не разрешаете, а у меня нет дисциплинарных взысканий.

– Я тебя предупреждал, что я тебя запомнил? Так вот, будешь выступать – не скоро тебя забуду.

Обломанный Лёнч опустил глаза.

– Да-да, товарищ майор, разберитесь, как следует, и накажи́те кого попало, – всё-таки пробормотал он себе под ноги, но Мордатенков сделал вид, что ничего не слышал.

Истребили двушки, вернулись в казарму. Майор завёл нас в ленинскую комнату. Большой агитационный стол. Куча стульев, расставленных вдоль стен. Напротив двери, между окон – старенький телек «Темп». Над ним – портрет Ильича. На прочих стенах развешаны наполовину выцветшие плакаты. Особенно бросился в глаза тёмно-красный призыв «От отличника в роте – к роте отличников». Сразу за ним – большой потёртый книжный шкаф, заваленный гибкими брошюрами и учебными альбомами. Зашёл ефрейтор Чевапчич. Раздал по книжице Строевого Устава в редакции 1975 года.

– Открываем главу третью, – командует майор. – Отдание воинской чести, выход из строя и подход к начальнику. Внимательно читаем. Врубаемся. Репетируем. Ефрейтор Чевапчич проверит. В семь идёте на ужин. В девять – просмотр программы «Время». В пол-одиннадцатого – отбой. Всё ясно?

– Так точно, таарищ майор, – отвечаем хором.

– Примете присягу, выпишу командировочные удостоверения, и скатертью дорога! Когда вы с тренерами на стадионе – мне от вас больше пользы. Тут и без вас есть кому плац подметать. Половая жизнь, опять же, в армии и на гражданке разная. А для спортсмена что важно? Правильно, гормональный баланс соблюдать. В армии же, половая жизнь – это одно название. Швабру в руки и мыть полы.

На том и порешили.

– Всё, бойцы, завтра в десять утра придёт полковник Крыжопый.

– Так завтра ж воскресенье! – спохватился Лёнч.

– Так и есть. После присяги полковник с офицерами на шашлыки в лес идёт. Я тоже приглашён. Завтра по домам. А с понедельника чтобы тренировались как черти! У вас два месяца. Всё! Отставить вопросы. Мне пора сматываться. Завтра увидимся.

– До свидания, Порфирий Денисович, спасибо вам за всё! – благодарю его я.

– Как ты его назвал? – прошептал Лёнч, когда майор вышел. – Откуда вообще ты знаешь, как его зовут?

– Они кентуются с моим шефом, – пожал я плечами.

– Выходит, ты – ценный кадр, – подключается Кирилл. – Через твоего шефа можно влиять на майора.

– Не всё так просто. Скорее через майора на моего шефа, – срезал я. – Мордатенков, по ходу, классный мужик.

– Спору нет, – дал пять Лёнч. – Классно он тебя сегодня в столовке уделал.

Я промолчал. Уделал, так уделал. Чего ерепениться теперь…

– Этот его кабель в голове – просто перл! Кабель высокого напряжения проходит где-то глубоко в носу. Между мозгом и тазом, питая все члены и органы. Будешь ковыряться – и током долбанёт, и ноги обесточит!

– Откуда что берётся? – согласился Кирка. – Он не производит впечатления человека с чувством юмора. Скорее наоборот. А по факту чётко делит сферы бытия: армию и гражданку. Прикидывается солдафоном, а вне колючки может и перца вжарить.

– И ведь умён, – поддакнул я. – Хотя и не производит впечатления человека умного. Скорее наоборот, – передразнил я Ма́зута. – А ведь всё учел, хитрюга. Если всё так и будет, как он сказал, наша интеграция в армию займёт всего две пропущенные тренировки – утреннюю в пятницу и субботнюю. На пятничную вечернюю он нас отпустил. В субботу вечерней нет, а воскресенье и так отдых.

– Верно, – согласился Лёнч. – Без отрыва от основного производства. То, что ему собственно и нужно от нас.

– Да, чтобы мы тренировались в поте лица. А не прохлаждались в учебке. Так больше шансов не подвести на войсках, – подвёл итог Кира.

– Про войска что-то мутно, – снова начал Лёнч, прочитав пару страниц устава. – Как Денисыч представляет себе командную борьбу?

– Прорвёмся как-нибудь, – махнул рукой Ма́зут, погружённый в чтение.

– Ну-ну. Леонид, считай, прав, – неожиданно для всех взял слово Равиль. – У нас нет объективной возможности выдать уж по три сильных результата в каждом виде многоборья.

Мы оторвались от буковок и распахнули глаза на нашего самого рассудительного.

– Вид первый, – невозмутимо продолжал Равиль, – сто метров в сапогах. Ну-ну, с победителем понятно, – тут Равиль указал на меня. – Кирилл, считай, неплохо пробежит. Он уж реактивный, как и все метатели. А вот ты Леонид, считай, за сколько стометровку бегаешь?

– Одиннадцать и восемь.

– Ну-ну. Я так и думал. Я и сам так же. Итого: два сильных, считай, результата, и два слабых. Так что первый вид уж мы проигрываем.

– Логично, – поддержал Равиля Ма́зут. – Затем граната. Я, конечно, выиграю, а кто из вас закинет снаряд хотя бы за шестьдесят метров?

– Никто, – дружно рассмеялись мы.

– Второй вид тоже мимо копилки, – подвёл итог Лёнч.

– Ну, полосу препятствий мы, скорее всего, пройдём неплохо, ловкости нам не занимать, – оптимистично заявил я.

– Ну-ну. Согласен, – кивнул Равиль. – Третий вид, считай, за нами. Ну а кто-нибудь из вас протянет уж хотя бы километр в сапогах в хорошем, что ли, темпе? Я уж и не говорю о трёх.

– Километр я точно протяну, – заверил я Равиля. – Дальше – по обстоятельствам.

– Ребята, я сдохну максимум через полкилометра, – предупредил всех Кирилл.

– Буду работать на износ, что ж поделаешь, – грустит Лёнч. – Бегаю же как-то кроссы для общего развития.

– Ну-ну. Подсчёт итогов, которые весьма печальны, – неотвратимо ведёт нас к осознанию фиаско рассудительный Равиль. – Вид первый – два зачётных результата. Вид второй – один. Вид третий – единственный, где уж, считай, все три. Ну и вид четвёртый – два с половиной. Ребята, я вас поздравляю, мы, что ли, в жопе!

– Сначала просто в жёппе, что ли, – ворчу я, передразнивая Равилевские фишечки казанского говора, – а потом ещё и в жёппе, считай, мира. Мордатенков уж обещал нас списать в регулярные части.

Кира и Лёнч приуныли.

– Подозреваю, что расположены они далеко не в черте Москвы, – с ядовитым сарказмом добавляю я.

– Короче: подстава! – резюмирует Лёнч. – Будем собирать корнеплоды.

– Но есть одно позитивное обстоятельство, – вмешался ефрейтор Чевапчич. Оказывается, он уже некоторое время назад подпёр своим компактным организмом косяк двери и слушал нашу беседу. Вообще он был какой-то бесшумный, этот Чевапчич. Невысок, худ, белобрыс, и вообще бесцветен. То есть, обладал всеми свойствами невидимки, включая деликатность. Вкупе с врождённой смекалкой, хозяйственностью, исполнительностью и расторопностью – идеальный денщик для требовательного генерала.

– Какое? – хором подтянулись мы.

– Остальные команды будут ещё хуже подготовлены.

– Откуда это известно?

– Войска каждый год проводят. Мордатенков их уже семь раз подряд выигрывал со своими бойцами. Заметьте – каждый год команда новая. Он принципиально посылает только духов. Говорит – молодые, дерзкие, мотивированные. А там понаедет куча дедо́в, охальщиков и ахальщиков. Без пяти минут дембелей, ленивых, как сытая вошь.

– Ничего себе! – воскликнул Лёнч. – Ну, тогда я в деле!

– Порфирий рассказал вам, как зачёт считается?

– Не-ет…

– Очень просто. Суммируются три лучших результата. Допустим, в одном из видов четверо из одной команды занимают первое, второе, седьмое и двадцатое места. Команде записывается десять очков. Кто в итоге наберёт меньше всех очков – тот и победил.

– Гениально, – оценил Ма́зут простую и логичную систему солдатского спортивного учёта.

– Всё нормально ребята, – замирил я наши сомнения. – Будет день, будет пицца. Даже двух результатов в первой пятёрке в каждом виде будет достаточно, чтобы побороться за победу. Пусть другие хотя бы так смогут!

Мы успокоились и возобновили изучение устава. Ефрейтор Чевапчич заботливо протёр тряпкой телик. Впрочем, пыльным он и без того не был.

– Степан, а если мы победим, Мордатенкову подполковника дадут? – задумался я.

– Не дадут, – уверенно отозвался каптёр. – Полковник Крыжопый зажимает майоров. Ему подполковники не нужны. У нас в части их только шестеро. Начштаба Булаев, командиры подразделений А и Б, замполит, врач и дирижёр военного оркестра.

– Круто! Я думал подполковники медицинской службы по госпиталям типа Бурденко сидят. В обыкновенных войсковых частях это ж вроде майорские должности.

– А подполковники-концертмейстеры в театрах советской армии и оркестрах краснознамённого плянца и таски, – поддержал меня Кирилл.

– Ага! Именно плянца, – зафиксировал Лёнч.

– Ну вы сами поняли, – ничуть не смутился Ма́зут.

– Подполковник – это же элитное тавро, – подвёл я итог. – Уровень!

– Здесь лучше, – рассмеялся Степан. – У них тут мужской клуб. Живут в лесу. У каждого – коттедж с гаражом. Хотят, на шашлыки идут. Хотят, на снегоходах катаются. Хотят, в бане зависают с военторговскими продавчихами или с медсёстрами. А ещё… на охоту вместе ходят. Прошлой осенью на выделенном транспортнике на Арал летали сайгаков с вертолёта стрелять. Поговаривают, то ли Крыжопый – кум Ахромеева, то ли Ахромеев – кум Крыжопого. Пойди, разберись.

– Погоди, Степан, – не понял Лёнч. – При чём тут Ахромеев²⁸? Это же Генеральный штаб! А наша часть – Шестнадцатое Управление КГБ. Электронная разведка, радиоперехват и дешифровка. Крыжопый Ахромееву не подчиняется.

– Верно! – подмигнул сержант Чевапчич. – Вот и вьёт из него верёвки. Нужен Ан-26 – пожалуйста! Вертолёт какой или «Чайку» на свадьбу дочери – нет проблем.

– Подозреваю, если Ахромееву с комитетчиками что-то надо урегулировать, Крыжопый выслуживается, – говорю я. – Услуга за услугу.

– Да ладно, – вмешивается Ма́зут. – Зачем ему Крыжопый, если он может напрямую Чебрикову²⁹ звонить?

– А чего ему вообще с кагэбэшниками регулировать? – вскинулся Лёнч. – У него собственное ГРУ есть. Ещё, поди, покруче!

– Ну-ну. Кстати, Леонид, а откуда ты знаешь посчёт нашей части? – задал резонный вопрос Равиль.

Мы с Ма́зутом встретились глазами. Действительно!

– Да есть у меня источники, – отмахнулся Лёнч. Было ясно, что ничего не расскажет. Может так оно и к лучшему.

– Ребята… – сменил тему Степан. Сразу как-то попростел, даже застеснялся. – Могу попросить вас сделать на гражданке одну вещь для меня?

– Не вопрос! – подбодрил его Кирка.

– Всё, что не зафиксировано в уголовном кодексе РСФСР, – сумничал Лёнч.

– Всё, что не противоречит моральному кодексу строителя коммунизма, – с укоризной посмотрел я на Лёнча, словно он высказал что-то неделикатное.

– Моей девушке через неделю двадцать лет исполняется. Я хотел бы ей подарок сделать. Мне надо, чтобы вы кое-что забрали, я уже договорился, и передали посылку с проводником поезда. Так она вовремя получит подарок.

Мы одобрительно мотнули головами.

– Сделаем, Степан! Рассказывай, что нужно.

Степан замялся. Теперь это был совсем не тот деловитый каптёр, армейский всезнайка и на все руки мастер. Видно было, что волнуется человек. Стесняется. Слюну сглатывает.

– Да не мнись ты, Стёпка, – подбадривает его Лёнч.

– Вы смеяться будете, – наконец вымолвил тот.

– Так, ребята, – заострил я всеобщее внимание. – Раз каптенармус считает, что мы будем смеяться, скорее всего, нам будет не до смеха…

Ефрейтор Чевапчич подобострастно кивнул.

– Ладно, говори, чего там, – оборвал меня Лёнч, – что б там ни было, будем мозговать, как это провернуть.

– Моя Зинка – зоотехник. Она занимается хряками и свиноматками. Но не везёт ей. В колхозе нет племенного фонда. А директор и слышать ничего не хочет.

– Так, контекст обрисован плодотворительный, – комментирую я. – А что, собственно, ты хочешь, чтобы мы сделали?

– На ВДНХ есть павильон «Свиноводство». Я звонил туда раз пятьдесят. Достал их, наверно. Короче, они согласились официально передать в колхоз «Перемога» Конотопского района Сумской области поросёнка миргородской породы. Вы не представляете, как Зинка будет рада!

– Конотоп? – недоверчиво переспросил я. – То есть, ты хочешь, чтобы мы посадили свинью на фирменный скорый поезд «Украина» Москва – Киев?

Лёнч с Ма́зутом заржали.

– Да нет… – испугался Степан. – В девятнадцать двенадцать отправляется пассажирский поезд сто восемьдесят пять Москва – Сумы. Во вторник и в четверг, в третьем вагоне пойдет в рейс тётя Маруся – она и перевезёт поросёнка.

– У тебя всё схвачено, – зауважал Лёнч. – Только почему ты сам не выпросишь увольнительную под такую уважительную причину?

– Увольнительную мне, конечно, дадут, – рассудил ефрейтор Чевапчич. – Я на хорошем счету. Да только заменить меня здесь некому.

– Ну, положим, заменить всегда найдётся кем, – поспорил я, – да только тогда бойцам станет очевидно, что власть каптёра не единолична, и таинства в ней никакого нет. Пострадает личный авторитет.

Степан спорить не стал. Лишь развёл руками. Мол, как то так, да.

– Ещё одна причина есть, – нехотя добавил он. – Обещали мне младшего сержанта. Не хочу лишний раз высовываться.

– Причина архиуважительная, – согласился я. – Но разве дадут сержанта без сержантской школы?

– А я, типа, заочно… – улыбнулся Степан. – Старшина хлопотать будет.

– Ребята, у нас всего три дня на получение поросёнка, – напомнил Кирка, – иначе не успеваем ко дню рождения. А документы какие-то надо оформлять?

– Там уже всё оформлено. Накладная, санитарная выписка. Всё как положено. Мне только осталось позвонить зоотехнику на ВДНХ и назвать фамилию человека, который от моего имени приедет получать поросёнка.

– Ну-ну. Стойте! – вмешался Равиль, уже однажды доказавший свою рассудительность. – Посчёт поросёнка надо всё чётко спланировать! Раз отправлять надо в семь вечера четверга, считай, забирать хрюшку на ВДНХ надо тоже в четверг, в районе пяти вечера. Дойти от павильона до Лихоборского входа. На Сельскохозяйственной улице сесть в такси уж до Киевского вокзала. В противном случае, с поросёнком придётся что-то делать между павильоном и вокзалом. Кормить, что ли, выгуливать… А это, считай, хлопотно!

Лёнч хлопнул Равиля по плечу:

– Гениально, старик!

– Погоди, Степан! – осенило меня. – Ты говоришь, миргородская порода? Но ведь Миргород – це полтавщина. Старик Гоголь³⁰ писал… Недалеко от Конотопа. Зачем огород городить?

– Да нет там ничего. Одно название осталось. Свиноматки-рекордсменки со всей страны на ВДНХ собраны. Хорошо, хоть где-то племенной фонд сохранился.

– А что название такое дремучее – Конотоп? – зубоскалит Лёнч.

– В старину там то ли речка была – Конотопь, то ли болото. Точнее не скажу – не бывал там в те времена, – Степан расплылся в улыбке. – Видать, лошадям там не сладко приходилось. Нынче-то мелиораторы всё осушили. Кони больше не топнут.

– А сам-то ты колхозник? – зрит в корень Ма́зут.

– А как же. Я как раз по лошадям.

– В Чернигов тебе надо податься. В свадебное путешествие, – шутливо наставляет его Лёнч. – Вот женишься на Зинке, запряжёшь лошадей, накинете поводок на свиноматку и в путь!

– Лёнч, – осадил его Кирилл, – ты уже достал своими глупыми шутками.

Но двухметровый прыгун только досадливо отмахнулся от него, словно от двукрылого кровососущего.

– Послушай, Конотоп, – не унимается он. – А чё тогда не на суржике балакаешь?

– Так я ж не хохол, – рассмеялся Степан. – Мой прапрадед – боснийский серб. Чтобы понятней было: боснийцы – это те же сербы, только мусульмане. Ну, так же, как хорваты – это сербы-католики.

– Погоди, а сами сербы кто? – не понял Лёнч.

– Православные они, – просветил его я.

– Так, – подтвердил каптёр. – Мой прапрадед мальчишкой воевал в последнюю турецкую в составе Османской армии. Попал в плен к русским солдатам. Пожалели его видать, совсем ещё юнца, не закололи штыком. Был интернирован, потом освобождён. Остался в России. Обрусел. Крестился. Женился на мологжанке, выводок детишек завёл. Так Чевапчичи несколько поколений жили в Мологе, пока не затопили её Рыбинским водохранилищем. Дед мой в Ярославль подался, на шинный завод устроился. Но война всё смешала. Дед ушёл добровольцем, а бабку мою с малолетним отцом и ещё тремя детьми отправили в эвакуацию. Баржой до Сызрани, потом эшелоном в Башкирию. Так уж сложилось, что один из сослуживцев деда был Конотопским. Сдружились они с дедом. Шибко сдружились. Переживал он очень гибель моего деда. Поклялся тому, тяжелораненому, найти его семью и позаботиться о нас. Долго искал. Обивал пороги. Рыл архивы. Писал запросы. Разыскал он бабку мою только в 1954-м. Отцу моему тогда пятнадцать лет было. Позвал к себе на Сумщину. Я уже там родился. Хороший он человек оказался, Софрон Аркадьевич. Дед он мне. Не по крови, так по факту.