Издали, со стороны шоссе, лагерь совсем не выглядел чем-то страшным или зловещим. С такого расстояния еще не были видны ни столбы с натянутой на них в несколько рядов колючей проволокой, ни таблички с предупреждающими надписями на нескольких языках, ни пропускные пункты с неизменными охранниками, изучавшими внимательным взглядом всех, кто имел намерение пересечь лагерную границу. С шоссе были заметны лишь ровные ряды многочисленных длинных строений, да охранные вышки (опять же, издалека выглядевшие заброшенными), окружавшие территорию лагеря со всех четырех сторон.
В их строю было человек двести, ну, может, двести пятьдесят. Сара шла в самом его конце. Последнее, что ей запомнилось, были горожане, смотревшие из своих окон и дворов на медленно двигавшуюся по улочкам Люблина людскую колонну, ряды которой были со всех сторон окружены плотным строем эсэсовцев. Глаза горожан, чаще всего испуганные и сочувствующие, иной раз выражавшие спокойное удовлетворение с легким оттенком презрения, а иногда и попросту равнодушные, провожали колонну на всем ее пути, от центра города до его окраины. В большинстве своем, эти люди были ей незнакомы. Хотя, кого-то из них она, все же, знала. Ну, или просто видела в прошлом на городских праздниках, или когда-то покупала у них овощи на рынке, или как-то заглядывала к ним в лавку для того, чтобы посмотреть на витрины, красиво украшенные различными безделушками. Но все это осталось в прошлом. А сейчас она, вместе с еще двумя сотнями человек под конвоем брела мимо знакомых домов и улиц, чувствуя себя какой-то преступницей. Только вот в чем было ее преступление?
Когда их строй миновал городскую черту, ко всем сразу пришло заметное облегчение. Нет, охранники с винтовками никуда не делись и по-прежнему вышагивали сбоку и сзади, пристально следя за тем, чтобы никто из них не сделал попытку отстать или пересечь дорогу с целью скрыться в ближайшей роще. Просто больше никто не смотрел на них из-за приспущенных занавесок и благоразумно прикрытых ворот, а потому не стало и чувства того унижения, которое неизменно испытывает любой человек, когда его под конвоем ведут по родным местам, да еще и мимо людей, которые еще совсем недавно были его соседями. Одним словом, многие вздохнули свободнее, и Сара заметила, как некоторые в колонне даже расправили плечи и выше подняли голову.
Но, чем ближе они подходили к лагерю, тем больше росло беспокойство. И, когда один из эсэсовцев дал, наконец, команду остановиться, люди принялись с опаской изучать незнакомые им окрестности.
Они стояли на небольшой площади. Слева остались ворота одного из входов в лагерь. Одноэтажный деревянный домик с фундаментом из кирпича и треугольной крышей, опиравшейся на деревянные бревна, а сбоку домика – низкие и длинные створки – вот и все, что отделяло их сейчас от десятков бараков и тысяч людских фигур в полосатой форме, суетившихся по другую сторону проволоки под присмотром охранников и надзирателей. Впереди виднелся целый ряд зданий, находившихся за территорией лагерного ограждения. Во дворах этих строений, как и возле построек, располагавшихся непосредственно на территории лагеря, были видны многочисленные группы людей в полосатой форме, занятых на различного рода работах. И рядом с ними неизменно находились несколько охранников или женщин в серой одежде с палками или с хлыстами в руках. Кроме того, позади их колонны располагался еще один барак – прямоугольной формы и с двумя большими пристройками с одной из его сторон. О его назначении оставалось только гадать. Все это, подобно небольшому городку, жило своей самостоятельной жизнью. С той лишь разницей, что в городке, обычно, слышен будничный, быстро становящийся чем-то привычным для наблюдателя городской шум, а здесь отовсюду доносились лишь едва различимые, но, тем не менее, внушавшие страх и тревогу, многократно повторявшиеся крики и приказы на немецком языке.
Наконец, к колонне подошли несколько немецких офицеров и с десяток заключенных в полосатой одежде.
– Тем, на кого покажу я и мои коллеги, нужно выйти из строя и отойти в сторону, – громко объявил один из офицеров, и заключенный, стоявший рядом с ним, без промедления перевел его речь на польский.
Эсэсовцы стали сообща ходить вдоль рядов и выводить из колонны людей, чей возраст, на вид, превышал сорок лет. Спустя некоторое время примерно треть из всего строя стояла напротив колонны. Офицеры снова прошли вдоль строя, и теперь ко второй группе присоединились женщины с детьми и несколько мужчин, которые выглядели больными и изможденными. Эсэсовец, который делал объявление, в последний раз прошел вдоль колонны и, видимо, оставшись довольным ее составом, удовлетворенно кивнул.
– Сейчас вас всех отведут к зданию бани, – снова объявил он, повернувшись к строю, в котором осталась стоять Сара. – Там вам выдадут специальные мешки, в которые нужно сложить всю вашу одежду. Я подчеркиваю, абсолютно всю вашу одежду и обувь. Пока вы будете мыться, ваша одежда будет подвержена дезинфекции. Вы получите ее позже. Все ваши вещи оставьте здесь. Повторяю, нельзя нести с собой чемоданы и сумки. Все нужно оставить прямо здесь. Все это вам тоже вернут позже. Перед входом в душ вам подстригут волосы и выдадут банные принадлежности. Время, отведенное на то, чтобы помыться, составляет пять минут. Прошу всех соблюдать дисциплину и организованность. Если вы будете вести себя организованно и спокойно, то скоро вам будут предоставлены еда и крыша над головой.
Заключенные, стоявшие рядом с эсэсовцами, подошли к взволнованным людям и стали показывать направление, в котором нужно было двигаться. Большинство охранников, конвоировавших их от самого Люблина, теперь со всех сторон обступило тех, кого офицеры только что вывели из строя. И только с десяток из них встали по бокам колонны, в которой осталась Сара. Оставив на площади все свои вещи, прибывшие послушно направились к зданию с двумя пристройками. Все старались соблюдать тишину и не мешали друг другу.
Зайдя вместе со всеми в одну из пристроек, Сара оказалась в большом длинном коридоре, по бокам которого были закреплены деревянные скамьи и сотни крючков для одежды. Пятнадцать заключенных поочередно обстригли всем волосы, и Сара, посмотрев на тех, с кем она шла сюда от самого Люблина, поразилась тому, насколько все стали похожими друг на друга.
Заключенные стали быстро раздавать прибывшим плотные мешки, объясняя, что в них нужно сложить одежду. Какой-то молодой парень сунул такой мешок и ей в руки.
– Сложи сюда свою одежду, – сказал он по-польски и, заметив в глазах Сары тревогу, добавил: – Успокойся, это просто душ.
Люди, отвернувшись друг от друга, начали медленно раздеваться. Сара, снимая с себя одежду, старалась не думать о том, что всего в нескольких шагах от нее раздеваются десятки незнакомых мужчин. Но не думать не получалось. У нее тряслись руки, глаза наполняли слезы, и она долго не могла расстегнуть пуговицы на своем платье. Наконец, все остались совершенно нагими. Заключенные выдали каждому по куску мыла, а затем, под присмотром эсэсовцев открыли железные двери в конце коридора и начали объяснять, что всем нужно зайти вовнутрь.
Помещение бани оказалось довольно обширным, и прибывшие, которых теперь оставалось человек сто, разбрелись по разным его частям, стараясь не смотреть друг на друга. Через несколько минут из душевых колонок, подвешенных под самым потолком, на людей под сильным напором хлынули ледяные струи воды. Послышались крики. Вода обжигала тела, всех мгновенно охватил жуткий холод. Быстро помывшись, люди столпились вдоль стен, куда не доставала вода, и пытались хоть как-то согреться. Совсем скоро в дальнем конце помещения открылись двери, и прибывшие стали проходить в них, стремясь как можно быстрее покинуть холодную баню.
В следующем помещении располагались несколько столов, на которых высокими стопками лежала полосатая лагерная форма. Рядом с каждым столом стоял узник, выдававший форму нагим, замерзшим и еще не успевшим обсохнуть людям. Сара, когда подошла ее очередь, получила форму, состоявшую из довольно широких штанов, халата и шапки. На правой штанине была нашита матерчатая полоска с номером «47252». Такая же нашивка и желтая шестиконечная звезда имелись и на халате, на уровне груди, слева. Заключенный, выдававший форму, спросил ее имя, год и место рождения, потом аккуратно записал все данные в карточку и жестом подозвал к себе следующего из очереди.
На выходе из здания их всех разделили. Мужчины оказались в одной группе, женщины в другой. Теперь Сара вместе с другими девушками находилась в ведении двух надзирательниц. Одного роста и возраста, схожие во внешности, в одинаковой серой форме, надзирательницы не стали ничего объяснять и приказали отряду перепуганных замерзших людей следовать к лагерным воротам. На входе в лагерь всем было приказано остановиться и ждать. Одна из надзирательниц подошла к двум охранникам и стала негромко говорить с ними. До Сары доносились лишь обрывки фраз на немецком.
– Тридцать девять… В женский… Только прибыли.
– Мало в этот раз…
– Пытаются закончить с гетто в Люблине… Эти оттуда… Там, как я слышала, уже почти никого не осталось, разве что квалифицированные ремесленники…
– Да, да… Какие планы на вечер, Хильда?
– Да какие тут могут быть планы… Дышать даже нечем… Проклятая Польша…
– Ах, Хильда…
Охранники открыли ворота. Надзирательница подала их отряду команду заходить на территорию лагеря.
Близился вечер. В секторе для женщин было заметно оживление. Надзирательницы подвели колонну к бараку с большой черной табличкой с номером «14». К ним сразу же подошла заключенная, одетая почему-то не в полосатую, а в черную форму.
– Тридцать девять. В твой барак, – коротко сказала одна из надзирательниц и передала ей какой-то список.
Почти сразу обе немки удалились, оставив строй наедине с заключенной в черной форме.
– Кто понимает немецкий?
Сара отозвалась.
– Будешь переводить, – кивнула ей заключенная. – Я – староста барака. Теперь все вы подчиняетесь в первую очередь мне. Номер вашего барака – четырнадцатый. Через полчаса начнут раздавать пищу. Это вон там. Посуду получите у меня. После ужина будет вечерняя поверка. Когда прозвучит ваш номер, будете отзываться. Завтра с самого утра снова поверка и потом вас распределят по рабочим бригадам.
Стемнело. На территории лагеря зажглось множество фонарей. Через ворота, преграждавшие вход в сектор, начали прибывать многочисленные отряды узниц. Сколько же их! Сара, попытавшись чем-то себя занять, принялась считать и сбилась после одиннадцатой сотни. Повсюду слышалась тихая речь на самых разных языках. Часто доносились обрывки фраз и на польском.
Наконец, прозвучала команда получать ужин. Сара встала в одну из длинных очередей, ведущих к группе узниц, наливавших половниками пищу из больших железных бидонов в протянутые им миски. Очередь продвигалась медленно, пришлось стоять долго. В какой-то момент, засмотревшись на то, как ссорятся между собой три заключенные по соседству, Сара замешкалась и впереди нее, с явным желанием получить еду первой, встала высокая крупная девица.
– Что уставилась? – по-польски спросила она, обращаясь к Саре. – А ну, отодвинься. Я сказала, отодвинься отсюда.
Сара, не став спорить, отошла назад. Очередь тут же плотно сомкнулась. Встать в нее снова было уже невозможно, и Сара, вздохнув, посмотрела в самый ее конец. Было обидно из-за того, что придется стоять сначала, но ничего не поделаешь.
– Эй, ты, – снова раздался грубый голос позади нее.
Сара обернулась. Девица, что вытеснила ее из очереди, внимательно смотрела ей вслед.
– Ты откуда? Из Польши? – спросила заключенная.
– Отсюда, – коротко кивнула Сара в ответ.
– А в каком бараке ночуешь?
– В четырнадцатом.
– В моем, значит…
Сара снова с сожалением посмотрела в самый конец очереди. Ужасно хотелось есть.
– Иди сюда, – немного подумав, неожиданно позвала ее девица. – Ну иди, иди, чего стоишь?
Сара осторожно приблизилась к ней.
– Вставай впереди, – снисходительно произнесла заключенная, а потом отодвинулась и пропустила ее вперед. – Чего сразу уходишь? Хоть бы возразила что-нибудь для приличия.
– Спасибо, – поблагодарила ее Сара. – Да я только сегодня…
– Новенькая, что ли?
– Выходит, что так.
– Ясно… Ну вот, давай ей свою миску.
Сара протянула железную посудину раздающей, и та ловко налила в нее половину черпака какой-то зеленоватой кашицы. Затем она сунула в руку Саре кусочек хлеба размером с четверть ладони. Девица грубо толкнула Сару вбок и поспешно протянула раздающей свою миску.
– Лей больше, – буркнула она, жадно глядя в сторону опускавшегося в бидон половника.
Получив свою порцию кашицы и хлеб, девица подошла к Саре.
– Когда пожрешь, иди к четырнадцатому, там будет вечерняя перекличка. Знаешь, где четырнадцатый? Вон он. Да, вон тот.
С этими словами она отошла в сторону и, отвернувшись, жадно принялась за еду.
Сара попробовала на вкус содержимое миски. Кашица напоминала непроваренный кисель со сладковатым привкусом и пахла овсом. Сара, давясь от отвращения и прикрывая ладонью рот, с трудом заставила себя съесть большую ее часть. Когда стало совсем уж невмоготу, она украдкой, чтобы никто не заметил, выплеснула остатки кашицы из миски на землю. Хлеб показался ей сносным, и Сара с наслаждением смаковала его, медленно разжевывая каждый откусанный кусочек.
Закончив с ужином, Сара пошла к бараку. Во время вечерней переклички она смотрела в ту сторону, где находился ее родной Люблин, и все время думала об отце и Ревекке, оставшихся в городе и наверняка теперь сходивших с ума от неизвестности по поводу нее. Она задумалась настолько, что не успела среагировать сразу после того, как прозвучал ее номер, и старосте барака пришлось прокричать его снова. Сара поспешно подняла руку и отозвалась, подражая заключенным в строю, которые проделывали все это, услышав свои номера чуть раньше. Через мгновение она получила сильнейшую пощечину, первую в своей жизни.
О проекте
О подписке