Глава 2
«Станционный смотритель»

Сколько себя помнил, Леня всегда засыпал под стук колес. Его завораживали ритмы дороги, мельканье огоньков, гудки паровозов. И манили бескрайние просторы, неизведанные земли, незнакомые большие города. Казалось, без железной дороги и жизни-то быть не может!

В семье Мирачевских так оно и было: приходилось часто переезжать – начальство ценило усердие ее главы Михаила Игнатьевича, служащего Киево-Полтавской дороги. Менялись станции (сейчас это была Солоницкая), квартиры – железная дорога оставалась неизменной.

Незыблемы были и домашние порядки, заведенные молодой хозяйкой Ольгой Ираклиевной. Поезда ходили часто: должность помощника начальника станции была хлопотной и ответственной. Будучи старше супруги на двадцать лет и опекая ее порой по-отечески, он безоговорочно доверил ей ведение хозяйства. И не ошибся. Высокая, статная, с горделивой осанкой, Ольга Ираклиевна выглядела как барыня, однако умела все, бралась за любую работу, и в доме всегда царили чистота и порядок, ждал вкусный обед, да и огород был возделан и ухожен.

Леонида не баловали, но и нотаций не читали. На всю жизнь он запомнил домашнее тепло и чувство защищенности – главное, что дали ему родители.

Михаил Игнатьевич, строгий на службе, дома же – добрый, покладистый и очень заботливый, с сыном возился с удовольствием, каждую свободную минуту, как будто торопясь научить всему, что знал и умел сам.

Рыбалка у маленького непоседы не заладилась, зато он обожал мастерить из дерева и глины паровозики и зверушек. Но самое интересное для него началось, когда отец стал брать с собой подросшего сына инспектировать соседние полустанки.

Леня навсегда запомнил тот весенний день, вскоре после Пасхи, когда на рассвете услышал слова:

– Просыпайся! Нас ждут приключения!

С нетерпением уплетая завтрак, поминутно спрашивал отца:

– Где они нас ждут?! Что мы будем делать?

Но Михаил Игнатьевич загадочно улыбался. Понял Ленька, что предстоит целое путешествие, только тогда, когда отец усадил его на стоявшую на путях дрезину.

Первая поездка на механической тележке стала чудом: стук колес, весенний ветер в лицо, по сторонам проплывают деревья, а в высоком синем небе несутся навстречу облака! И хочется, запрокинув голову, кричать от радости, но перехватывает дыхание…

Ленька всегда любил отцовские рассказы о строительстве дорог, о том, как трудно прокладывать тоннели и возводить насыпи и мосты. В том, что профессия железнодорожника – лучшая на свете, сомнений быть не могло!

А какие истории рассказывала мама! Что в них быль, что сказка – неважно: слушал их Ленька, как завороженный. Неспроста Ольга Ираклиевна всегда держалась с достоинством! Прадеда ее, Аркадия Шпиркана, управляющего имением графа Ираклия Моркова, в семье считали внебрачным сыном знатного вельможи. Ольга Ираклиевна с гордостью говорила о том, что сам Суворов отметил храбрость графа, а во время нашествия Наполеона он возглавил Московское народное ополчение и получил награды за участие в Бородинском сражении.

Рядом с имением графа, на хуторе Червона в Подольской губернии, Аркадий посадил необъятный сад и построил дом, ставший родовым гнездом Шпирканов.

Но особенно интересно Леньке было слушать о делах недавних. Дядя Ольги Ираклиевны Аристокий (имя-то какое!) – знавал самого царя Николая II, поскольку служить ему довелось помощником капитана знаменитой яхты «Штандарт». К удивлению мальчика, на яхте не было места строгим придворным порядкам. По словам Аристокия, офицеры и матросы часто видели царскую семью и свободно общались с девочками – великими княжнами. Аристокию даже посчастливилось танцевать с ними.

Любимой была история о том, как зимой матросы яхты участвовали в театральных постановках в российской столице. Ольга Ираклиевна в точности передавала рассказ дяди:

– Надели на них доспехи, чтоб римских воинов изображали. Было сказано, чтоб на полководца смотрели и суровость на лицах изображали. Занавес открылся, матросы видят: прямо напротив – царская семья. И давай улыбаться.

– Так и что ж плохого? – недоумевал Ленька.

– Как что? Спектакль-то идет, на сцене трагедия, полководец на битву их призывает, а они так и стоят-улыбаются, не спуская глаз с царской ложи.

Живо представляя моряков в сандалиях, вытаращившихся на царя с царицей, Леня покатывался со смеху.

В общем, как он понимал, служба у государя императора Аристокию нравилась.

Но был еще один дядя, Маркел, о котором Ольга Ираклиевна говорила неохотно, очень кратко, и подробности о нем Ленька узнал гораздо позже. Он царя не любил и считал угнетателем трудового народа. И потому подался в революционеры. Создал кружок народовольцев в Каменце-Подольском, раздавал гимназистам революционные брошюры, собирал деньги на типографию и даже сумел ее организовать. Но денег все равно не хватало. Тогда Маркел ограбил почту, ранив при этом курьера и городового. Его задержали, все члены кружка были арестованы и преданы суду (дело государственной важности слушалось в Киеве!). Так Маркел оказался на каторге, а затем на поселении в страшно далекой Якутии. Вернувшись, снова включился в революционную борьбу.

«Вот это жизнь! – завидовал Ленька. – Где они только не бывали и чего только не видали!» И представлял себя то отважным капитаном во время шторма, то первопроходцем в Сибири, как Ермак Тимофеевич.

Если среди предков столько замечательных людей, то мальчику сама судьба наверняка приготовила что-то необыкновенное и интересное!

* * *

По правде говоря, в повседневном житье-бытье Леньки необычностей тоже хватало. Многие ли могут похвастаться тем, что купались в речке с солоноватой водой? Или в озере, которое так и называлось – Соленое? А село Солоница как бы само говорило о том, что стоит оно на солонцах – засоленных почвах. И рыба в здешних водоемах была по-особому вкусна…

Лето проводила местная детвора на озере. Уже на подходе сбрасывали с себя одежки и бросались в воду с разбегу, поднимая фонтаны брызг и ощущая солоноватый привкус во рту. Накупавшись, принимались за любимую игру «Чумацкий шлях» – некогда так назывался путь к Черному морю, который проторили чумаки: те, кто везли оттуда соль.

Но здесь не было взаправдашних солончаков, куда отправлялись настоящие чумаки. Ребята искали у кромки мелевшего в жару озера места, где проступала соляная корочка. С азартом добывали они крупинки соли, стараясь набрать побольше, а потом сдабривали ею куски ржаного хлеба и уминали за обе щеки!

* * *

После окончания начальной школы настал черед новых приключений. В селе было только одноклассное народное училище – земская школа, а в гимназию приходилось ездить в уездный город Лубны, несколько верст на поезде. Так железной дороги в жизни Лени стало еще больше…

Веселыми были эти короткие поездки! Шумя и пихая друг дружку, заскакивали ребята в вагон местного поезда и, не замолкая, доезжали до своей остановки. Только одна девочка обычно держалась особняком, спокойно, даже величаво проходила к своему месту и плавно садилась. И однажды Леня Мирачевский вдруг обратил внимание на давно знакомую Олю Гурко, а потом и по-настоящему ее увидел… А ведь они были соседями, да и отцы их работали вместе: Сергей Филимонович Гурко служил железнодорожным мастером на станции Солоницкой.

А может быть, началось все в тот день, когда всегда торопливый и шумный Ванька Шрамко толкнул Олю при посадке и она, оступившись, чуть было не слетела с высоких ступенек вагона. Леня сверху успел подхватить ее под руку:

– Держись! – и прикрикнул на товарища: – Иван, ты чего это?!

– Да я что, ничего я, нечаянно, – ответил тот и добавил в своей обычной манере: – Не упала – не пропала.

– Спасибо, – с достоинством поблагодарила Оля.

– И не испугалась?

Лицо ее осветилось тихой благодарной улыбкой. Красивой улыбкой…

Вероятно, с тех пор и стал Ленька к соседке приглядываться и незаметно для себя самого опекать.

Глава 3
Великая катастрофа

Мир рухнул в одночасье и неожиданно. Только никто на станции Солоницкая этого еще не подозревал. Кроме, пожалуй, Михаила Игнатьевича. Он сразу сказал, что если война затянется, то быть беде.

Поначалу казалось, что вступление необъятной Российской империи в войну никак не отразится на буднях небольшого украинского села. Но вот то в одной, то в другой хате стали провожать будущих ратников, а ребята пока еще с восторгом рассказывали приятелям, кого из их родственников забрали на фронт: появилось и новое слово – «мобилизация». Вскоре и станция, не имевшая стратегического значения, оказалась втянута в водоворот военного времени. В западном направлении шли поезда с военными, провизией, оружием, в восточном – с беженцами, ранеными, пленными. Эшелоны скапливались не только на главных узловых станциях, но и – постепенно – на таких маленьких, как Солоницкая.

Уже к концу осени отец пропадал на работе сутками. Приходил изможденный и, наскоро поужинав, засыпал. Не было теперь у него времени даже поговорить с сыном. Матушка присутствия духа не теряла, но все больше тревожилась: вести хозяйство, как прежде, было непросто, дефицитом делались многие привычные продукты и даже дрова.

* * *

Когда первый раз надолго задержался состав с беженцами, ребята побежали на станцию. Шумная компания шла вдоль вагонов: поначалу уверенно (хозяева, они были у себя дома), но постепенно реплики становились тише, и вскоре замолкли даже самые бойкие. Мальчишки инстинктивно сбились плотнее и дальше продвигались немного в стороне от железнодорожных путей, подталкивая друг друга и глядя во все глаза.

Увиденное надолго осталось в памяти.

У вагонов сидели измученные, с потемневшими лицами женщины, многие баюкали кричащих младенцев, к ним жались притихшие дети; хлопцы постарше возились дальше, прямо у рельсов. Страдание, усталость, страх неизвестности – все эти чувства испытывали обычные люди, вынужденные покинуть свои дома из-за военных действий. Так ребятам открылось истинное лицо войны, которое сильно отличалось от того, что писали в газетах…

Из разговоров беженцев стало понятно, что они, в основном, из западных губерний Привислинского края. С группой своих сверстников удалось даже пообщаться: никакой агрессии в выражении лиц чужаков замечено не было.

Несколько минут стояли компании, местная и беженская, разглядывая друг друга, пока малый лет четырнадцати не спросил:

– Братья! Чи нэма хлеба? Ещче длуго бендже мы ехаць…

– Может и есть. Да не вам его есть! – Прибаутки из Ваньки всегда сыпались, как горох на току из молотилки, и даже в такой момент он не удержался.

– Да погоди ты, – осадил его Ленька. – Голодные вы, что ли?

Просящий хлеба стыдливо опустил глаза.

– Ну, ждите.

Договорились метнуться по домам, собрать, кто что сможет, и мигом назад.

Вскоре у эшелона состоялась передача добытого съестного: кто картошин вареных принес, кто хлеба, кто сушни из яблок и вишен, кто семечек.

Возвращались со станции с чувством выполненного долга и назавтра договорились прийти опять с провизией. Только глубокой ночью составу дали-таки зеленый свет – и он двинулся дальше, в сторону Харькова, где развернуты были пункты приема беженцев.

А для одиннадцатилетнего Лени Мирачевского этот день оказался переломным: как будто на все происходящее навел кто-то новый фокус, и стали более понятными и поведение родителей, и услышанные обрывки взрослых разговоров, и собственные ощущения.

* * *

Но настоящие трудности только начинались. Вместе с потоками беженцев, дезертиров, пленных пришли и болезни.

Когда занемог Михаил Игнатьевич, мать сразу запретила сыну подходить к нему, почувствовав неладное. Леня обижался, что она не подпускает его к отцу: так хотелось помочь, быть полезным хоть чем-то.

– Я воды могу дать! Ну что ты все сама, – упрашивал он маму.

Ольга Ираклиевна была непреклонна. Осмотревший Михаила Игнатьевича доктор подтвердил ее страшную догадку: слово «тиф» звучало как приговор. Две недели больной метался в горячке, но побороть инфекцию организм, ослабленный тяжелой работой и волнениями последних месяцев, не смог.

Несколько дней прошло, как в тумане: похороны, поминки, полный дом людей, знакомых и незнакомых. И вот остались они совсем одни. Тихо и жутко было в опустевшем жилище.

Ленька молча сидел, уставившись на стоящую на комоде фотографию отца…

У него перед глазами одно яркое воспоминание сменяло другое: вот они с отцом рыбачат на Суле, вот ходят по ярмарке в Полтаве, вот на станции отец знакомит его с устройством паровоза… Представить, что это больше не повторится, мальчишка никак не мог. Казалось, выйдет сейчас из кухоньки Михаил Игнатьевич, засобирается на службу…

Ольга Ираклиевна тихо подошла, погладила сына по голове. Он вздрогнул, вздохнул глубоко и наконец расплакался – впервые с того момента, как услышал о смерти отца.

* * *

Утратило любимое семейство Михаила Игнатьевича не только заботливого мужа и отца – остались жена его и двенадцатилетний сын без кормильца, совсем без средств, и к тому же без жилья: казенную квартиру пришлось освободить. Началась жизнь, полная лишений. И если бы не несгибаемый характер Ольги Ираклиевны, неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Мирачевских.

Угол удалось найти здесь же, в Солонице. А вот с работой было сложнее. Водоворот событий за пределами тесного семейного мирка захлестнул все население огромной страны, и не было ни у кого шансов остаться в стороне.

Революция, случившаяся в конце февраля в Петрограде, эхом отозвалась в Киеве. Свержение царской власти, а в октябре 1917го и Временного правительства, подтолкнуло украинцев к созданию собственной державы. Только никто не знал в точности, как это сделать правильно. Как выйти из Великой войны с наименьшими потерями? Как удовлетворить чаяния народа и не отпугнуть землевладельцев и промышленников? Как разобраться в запросах интеллигенции из разных политических лагерей? Задач было много, а путей их решения предлагали еще больше. Да и за пределами территории, привычно называвшейся Малороссией, будущее ее плодородных земель виделось по-разному…

Власть переходила из рук в руки, сменяли друг друга правительства, война мировая обернулась гражданской, и по землям Полтавщины за несколько лет прошли армии практически всех заинтересованных сторон: Красная, австро-немецкая, гайдамаки Петлюры, войска Директории, Добровольческая Белая и снова Красная. И это – не считая скоротечных набегов атаманов Махно и Григорьева!

Все военные действия сопровождались контрибуциями, изъятиями, поборами, а между ними происходили обычные для бурных времен грабежи. Население тоже не оставалось в долгу, и по всей губернии то там, то тут вспыхивали крестьянские восстания.

Осиротевшему семейству Мирачевских нужно было выживать в гуще этих событий. Молодой еще вдове приходилось браться за любую поденщину: где полы помыть, кому стены побелить или на огороде помочь… Когда работы не находилось, меняли на продукты вещи и столовые приборы. Вскоре стал помогать и подросший сын.

* * *