Местность становилась все сложнее, то и дело попадались заболоченные участки. Приходилось корректировать план, менять направление, отклоняясь от намеченного маршрута. Изыскательские партии зачастую продвигались по нехоженым, неосвоенным местам. Во всяком случае, так им казалось и так показывали карты. Однако таежные дебри скрывали не только природные богатства. И проводники об этом предупреждали: по лесам укрывается лихой люд. По округе ползли слухи, что в тайге будто бы появились целые поселения скрывавшихся от властей кулацких семей и беглых преступников.

– Ну, Савелий, и кого же здесь нам опасаться? Людей-то и близко нет! – Они как раз вышли к небольшой речушке, и Мирачевский в бинокль рассматривал противоположный высокий берег.

– А лучше бы вам не сталкиваться со здешними… Сказывают, что в этих краях не так давно атамана Бугра видали. Его прапрадед когда-то заложил острог на месте нашего городка…

– Да ты, никак, в легенды веришь? – Начальник партии с улыбкой смотрел на проводника.

О том, что непроходимые леса в Сибири и на Дальнем Востоке могут быть опасны, Леонид и сам знал. Здесь оседали бывшие каторжники, которым некуда было возвращаться, или бежавшие в глушь от раскулачивания селяне – они распродавали имущество, забивали скот и уходили, куда глаза глядят, лишь бы не оказаться в колхозах… Кто-то вел в чащобах жизнь вполне мирную, другие же перебивались тем, что Бог пошлет, обирая в основном местных крестьян да мелких торговцев.

Сколько уже инженер видел в долгих экспедициях, сколько слышал историй… Игнатий Бугор был в этих местах личностью легендарной. Никто не знал, где именно он обретается, одни считали его воплощением Стеньки Разина и приписывали подвиги во имя справедливости, другие (правда, шепотом) называли обыкновенным бандитом, злобным и жестоким. Его приспешники шныряли по окрестностям, высматривая добычу. А сам Игнатий всячески поощрял слухи о своем родстве с казачьим десятником, дошедшим до Тихого океана первопроходцем Василием Бугром. Именно этот бесстрашный казак в XVII веке заложил на острове у слияния двух рек – Елю-Ене, «Большой реки», как называли ее эвенки (позже, «обрусев», она стала более понятной Леной), и Киренгой, «Гнездовьем орлов», – Никольский острог, ставший впоследствии Киренском.

– А почему ж не верить? И это не легенды… Прошлый сентябрь его люди награбили целый обоз всякого добра. И ведь не только съестное тащат, злыдни, а все подряд, что только поместится в телеги. Про налет этот здесь все знают. Охрану Игнатий, конечно, перестрелял. Еще и добивал потом… А вот что было после – не угадаете!

– Похоронил с почестями, – буркнул Леонид.

– Утром деревенские проснулись, – продолжил Савелий, даже не хмыкнув, – а посреди улицы кучей добро их свалено.

– Прям все под расчет добро?

– Ну почему ж все? Не все, конечно. Самим-то бугровцам жить как-то надо!

– Ладно, сказочник, давай тогда здесь устраиваться. А завтра уж посмотрим, как на тот берег перебраться.

Пока разбили лагерь, пока ужин наскоро приготовили, стемнело. Леонид больше всего любил часы, когда все засыпали и можно было посидеть у погасшего костра, глядя на звезды, запутавшиеся в верхушках сосен, и прислушиваясь к звукам ночной тайги. Нет, надо поспать, завтра предстоит тяжелая переправа. Забравшись в палатку, он укутался в старый домашний плед (напоминание об Ольге), снял очки, аккуратно положил рядом и сразу же заснул.

Очнулся Мирачевский от резкого толчка в бок.

– Игнат, этот верно начальник! Вишь, очки у него.

Начинался тот сумеречный предрассветный час, когда все погружено во мрак и только на востоке едва светлеет небо над лесом, а берег окутан плотной дымкой тумана. Вооруженные люди заглядывали в палатки, но, видимо, нового приказа не поступало, и они так и оставались молчаливым караулом. Было очень тихо, и вся сцена напоминала нелепое немое кино.

Рыжий малый, растолкавший Леонида, подвел его к невысокому, крепко сбитому моложавому мужчине. По всему было видно, что это и есть предводитель. Но в полумраке инженер не мог рассмотреть черт его лица.

– Что, собственно, происходит? Кто вы такие? – спокойно начал Мирачевский, хотя утренний холод и волнение пробирали до дрожи.

– Ха, слышь! – с неприятной ухмылкой, но негромко, заявил рыжий. – Пожаловали, куда их не звали, еще и вопросы задают! – Погодь, Сеня. – Главный выразительно глянул на парня.

– А чего? Пришли чужаки, да еще спать улеглись. Дома, что ль? – не унимался тот.

Предводитель раздраженно отмахнулся, и рыжий отступил. – Я вижу, вы не из пугливых. – У незнакомца оказался низкий приятный голос.

В это время кто-то зажег факел, и Леонид смог разглядеть, наконец, своего визави. Черные вьющиеся волосы и такая же курчавая, чуть тронутая сединой борода, проницательный взгляд и насмешливое выражение лица – в целом первое впечатление было, скорее, благоприятным. «Но если что, не пощадит…» – подумал инженер, а вслух произнес:

– Мне бояться нечего. Я – начальник изыскательской партии, об этом здесь всем известно. А вот зачем я вам понадобился – хотелось бы знать.

– Ну а я – Игнатий Бугор, начальник этих мест.

Раздались смешки. Из соседней палатки вылез Савелий и тут же был схвачен рослым детиной. Бугор продолжил тоном шутливым и твердым одновременно, и было ясно, что это приказ:

– Вы теперь поступаете в мое распоряжение.

– Это невозможно. Мы должны выполнить важное задание…

– Может, еще и выполните, это будет зависеть от вас. А пока берите вещи и не вздумайте поднимать шум. Каждого, кто увяжется следом, успокою лично, – он кивнул в сторону попытавшегося высвободиться проводника и выразительно положил руку на кобуру.

Леонид пытался возразить:

– Но я не могу оставить геодезические приборы. Я за них отвечаю.

Бугор кивком приказал, чтоб подвели Савелия и спросил:

– Назад людей выведешь?

Тот не отвечал.

– Ты смотри, гордый тоже. Значит так, веди себя тихо. Люди проснутся, все соберете и доставите, как есть, обратно.

И повернувшись к Леониду, уточнил:

– Куда доставить?

– В Киренск.

– Вот. И смотри, чтоб никакой погони. Иначе лишитесь начальника-то.

* * *

Леонид собрал вещи, попрощался с Савелием и попросил сказать жене и председателю, что они пересеклись в тайге с другой партией изыскателей, с которой ему нужно временно поработать. У берега бандитов ждали две лодки.

Они плыли сквозь туман. Инженеру казалось, что это дурной сон. Происходящее трудно было объяснить – эти люди ничего не взяли: ни вещей, ни съестных припасов, не тронули даже оружие. – Зачем я вам нужен? – спросил он.

– Так… – уклонился от ответа Бугор.

Плыли довольно долго. Течение ускорилось, по нарастающему шуму стало понятно, что впереди могут быть пороги. И вправду, лодки пристали к противоположному берегу, их спрятали за высокими валунами, и отряд углубился в лес. Пробирались, на первый взгляд, по совершенно дикому месту – не было ни тропинки, ни сломанной ветки. Каково же было удивление Леонида, когда перед ними внезапно открылась поляна с несколькими землянками и палатками. На веревках между деревьев сушилась одежда, возле двух костров суетились люди, и пахло кашей и рыбой.

– Ну, вот и прибыли, – Бугор жестом обвел свои владения. – Сейчас завтракать будем и заодно потолкуем.

Для них развели еще один костер, неподалеку. За едой Игнатий начал:

– Ты, Леонид, не переживай. Ничего с тобой не случится. Нужен мне помощник, которому я смогу доверять. Грамотный человек. Поживешь тут немного, поможешь мне в одном дельце и отправим тебя назад, целого и невредимого.

Мирачевский собирался возразить. Но тот не дал ему раскрыть рта и продолжил:

– Поживешь немного, познакомимся ближе, а там и решим, что ты сделать сможешь. Бежать не пытайся: один отсюда не выберешься, даже если тебе кажется, что запомнил дорогу. Да и не советую – все равно от моих «рысаков» не уйдешь.

Странно потянулись дни. Леню Бугор поселил в свою землянку. Вместе они проводили сутки напролет, даже ходили на охоту. Как-то из «деревни» исчезли все мужчины, кроме одного, не отходившего от инженера ни на шаг. Вернулись бугровцы поздно вечером с богатой добычей.

Мирачевский ловил себя на мысли, что вся эта ситуация удивительно напоминает ему полюбившиеся в детстве книги об индейцах Фенимора Купера, а сам он – точь-в-точь как Следопыт в селении делаваров. За это время он многое узнал о предводителе «лесного племени» и даже проникся к нему симпатией.

Игнат не отличался многословием, но все же рассказал о том, что он – из купеческой семьи, поднявшейся в Сибири на пушном промысле, создавшей свой капитал нелегким трудом. В Гражданскую потерял родню, а когда в Иркутске окончательно установилась советская власть, ушел с женой в деревню: труда он не боялся, надеялся, что они смогут спокойно жить на земле. Но когда в начале двадцатых большевики добрались и туда, он резко выступил против продразверстки, и ему отомстили. Так он утратил единственного близкого человека, свою Настену. Собрав сторонников, он выбил из поселка отряд «красных», после чего оставалось лишь уйти в леса.

Леонида поразила эта история. В свою очередь, он рассказывал о своем детстве и юности, о событиях гражданской войны на Полтавщине. Довольно быстро между ними возникли доверительные отношения, и вот тогда Игнат показал карту. Эту бумагу отдал ему перед смертью белогвардейский офицер, приставший к отряду Бугра. На плане якобы было отмечено место, где спрятано золото с якутских приисков.

– Я-то вроде грамотный, а вот карты читать не умею. Да и непонятно, в какой местности этот схрон.

– И что ты будешь с этим делать, если найдешь?

– Уйду в Манчжурию, в Китай. Здесь жизни больше нет. – И добавил: – Ты, разумеется, долю получишь.

Но Мирачевский только махнул рукой – он уже углубился в изучение потертого плана и не чувствовал ничего, кроме знакомого азарта. Достав из планшета свою карту и разложив ее на столе, он попытался совместить два изображения. Но сказывалась не только разница масштабов, но и странная для офицера небрежность обозначений.

И на следующий день с раннего утра сидел уже, согнувшись над схемой.

– Ну что, получается? – озабоченно спросил Игнат, глядя на нахмурившегося инженера.

Тот покачал головой:

– Пока ничего. Сам видишь, в каком состоянии бумага – ветошь, а не план. Половины не разобрать.

Целый день промучился он над этим ребусом, стараясь догадаться, как найти ключ к нему. Привязки к местности так и не находилось…

Утро очередного дня выдалось необычайно тихим. Выйдя из землянки, Леонид понял, что встал поздно (все не мог уснуть, долго крутился и размышлял о кладе) и что «бугровцы» снова удалились на промысел. А на пеньке неподалеку опять сидел «соглядатай», прищурившись на солнце. Умывшись и выпив чаю, ароматного, травяного, снова принялся за дело, немного задержавшись у входа: «Эх, такой денек! Жаль, что нельзя с этой картой на людях появляться».

А поздно вечером, услышав снаружи взволнованные женские голоса и ворчанье своего стража, Мирачевский понял: отряд еще не вернулся, и это почему-то беспокоит оставшихся в лагере. Он не знал, насколько далеко мог увести своих Игнат, а потому спокойно лег спать.

Отряд, однако, не появился и на следующий день. Вот здесь чутье подсказало, что нужно действовать.

Но Леня почему-то медлил. Казалось, неправильно уходить вот так, не попрощавшись и не объяснившись с Бугром. Что-то все же возникло между ними: если и не близость, то взаимопонимание – это точно. К тому же вчера вечером он окончательно понял, что карта офицера и гроша ломаного не стоит, определить по ней реальное местоположение предполагаемого клада совершенно невозможно – уж в этом опытный картограф разбирался, как никто другой. «Но Игнату-то об этом еще неизвестно», – мучился Мирачевский.

Вдруг его буквально пронзила мысль, заставившая взглянуть и на своего «тюремщика», и на ситуацию в целом иначе: «А если Бугор решит, что я расшифровал схему и хочу в одиночку завладеть золотом? Что тогда? Найдет ведь, из-под земли достанет… И, возможно, не только меня… Девчонки…» Леонид даже вскочил, ударившись макушкой о низкий потолок. «Ну нет, нельзя же так думать о человеке! Хотя…» – вспомнились тут и рассказы Савелия.

И все же были обстоятельства более весомые. Во-первых, его ждала семья: Иринка, Оля (она наверняка уже волнуется). Во-вторых, слишком долгое пребывание среди бандитов могло вызвать в дальнейшем обвинения в соучастии – времена наступили такие, что пострадать можно из-за малейшего подозрения. А это могло отразиться и на родных.

Последний довод оказался решающим.

Леонид молниеносно собрался, сунул план под подушку Игната и, улучив момент, когда женщины возились со стряпней, а мужик разжигал костер, тихо нырнул в заросли. Инженер-путеец хорошо ориентировался и помнил направление. Главное было – выйти к реке (еще важнее – не встретить дикого зверя: ружья ему, конечно, не оставили), а уж там вдоль русла он найдет дорогу до последней стоянки своей партии. Но в дремучем лесу все выглядит совсем не так, как на карте, а потому пришлось покружить по тайге, прежде чем, изрядно исцарапавшись, он все же выбрался к речке.

Теперь маршрут был ясен: к стоянке, оттуда к Лене. Правда, вскоре выяснилось, что по более высокому берегу идти невозможно: скользкие валуны, острые камни и колючие кустарники, спускавшиеся до самой воды, делали продвижение практически невозможным. Переправа на другой берег неширокой, но быстрой речушки выглядела небезопасной – а выбора не оставалось. Не сделав в воде и шага, Леонид поскользнулся (валуны были и под водой). Он больно ударился коленом («только этого не хватало!»), но к счастью, понял, что все же получается плыть. И делать это нужно было как можно быстрее – в ледяной воде сводило ноги. Когда он выбрался на берег, его трясло. Пробовал бежать, чтоб согреться, но подвело ушибленное колено. Хотел было идти прямо по довольно пологому берегу, по солнцу, но пока не рискнул, опасаясь погони.

Из провизии у Мирачевского была лишь краюха хлеба, сунутая в рюкзак в последний момент. Оставались еще несозревшие ягоды да рыба в постепенно успокоившейся реке (нужно только хорошенько просушить спички). Добравшись до места стоянки, он понял: необходимо сделать привал, хорошо отдохнуть и подкрепиться – сколько суток придется петлять до «Большой реки» с больной ногой, неизвестно.

…На четвертый день он услышал слабый стук: «Показалось. Кому здесь стучать?» И звуки пропали… Но через некоторое время возникли снова, и теперь уже очень явственно слышался стук топора. Рубившие просеку мужики насторожились, увидев грязного, оборванного человека в очках:

– Белый, что ль? Офицерик? – подслеповато прищурился на него лысоватый дядька.

– Да что вы, дядь Вить, белых давно уж перебили, – рассмеялся русоволосый парнишка, – заблудился, видать, человек.

Они и отвели его в ближайшую деревню. Тамошнее начальство, после выяснения всех обстоятельств, помогло добраться до Лены, а уж оттуда Леонид нанял лодку до самого Киренска.

* * *

Ирочка не сразу узнала любимого папу. Ольга, обычно сдержанная, ревела, обнимая исхудавшего мужа. Не заставили себя ждать и Курехин с Савелием – вести в маленьких городках распространяются стремительно. Председатель долго с чувством тряс Лёнину руку, а проводник совершенно панибратски хлопал его по плечу, приговаривая:

– Ай да начальник, ай да молодца! – и повернувшись к председателю: – А я говорил, что живучий он. Ага, смышленый и живучий!

Выяснилось, что отсутствовал инженер больше трех недель. Савелий всем все объяснил, как велели. Кроме Курехина. Ему он сразу же рассказал, как дело было. Стало понятно, в каком примерно районе искать банду Бугра (слово «банда» неожиданно резануло Мирачевского). Операция проводилась под большим секретом: считалось, что у Игната немало сторонников в каждом населенном пункте.

– Где он теперь? – спросил Леня.

– Где? В Иркутск такую важную птицу увезли, следователь аж оттуда прибыл.

Леонид помрачнел: он и вправду сдружился со своим «тюремщиком», и было трудно осознавать, что такая яркая жизнь прервется в какой-то мере и из-за него. Противоречивой личностью был Игнатий, но в какой-то мере привлекательной – одним словом, благородный разбойник, вылитый литературный типаж. А ночью, сквозь сон, вдруг пробилась одна, очень странная мысль: «Эх, не успел спросить Игната, родственник он все же Василию Бугру или нет…»

* * *

В самом конце августа семейство Мирачевских внезапно увеличилось: без предупреждения, как летний снег (а говорили, что в здешних краях случается и такое), заявилась Ольга Ираклиевна с мужем.

Прочитав немой вопрос в глазах невестки, свекровь сразу внесла ясность:

– Здесь мой сын и я буду здесь жить.

– Мам, может, лучше все-таки в Москве? – только и выговорил Леонид.

Оказалось, что это не прихоть – вдруг сорваться в такую даль. Для гордой женщины жизнь в Червоне стала совсем невыносимой: точку поставили местные власти, реквизировав старинный дом, родовое гнездо Шпирканов.

Так, в жизнь Иры навсегда вошли бабушка с дедом, а в изыскательской партии появилось еще двое надежных работников – привычная ко всему мать начальника и ее муж Николай Иосифович Кирик, служивший на Подолье егерем.

Немало трудностей пришлось еще испытать членам той экспедиции, но Ольга Ираклиевна до конца дней своих не могла забыть одну встречу в тайге – с медведем. Она довольно далеко отошла от стоянки, собирая грибы: на той полянке их было так много, что женщина не успевала разогнуться и только слышала хруст веток. А когда выпрямилась, в нескольких метрах от нее стоял медведь. Замерев от ужаса, смотрела она на него, вспоминая, что рассказывал об этих животных Савелий. Убегать было категорически нельзя, оставаться – опасно. Говорили, что и кричать не следует. Но тут медведь, видимо, углядел в ней добычу и зарычал. И – от ужаса, от неожиданности – Ольга Ираклиевна ответила тем же: она стояла прямо напротив грозного зверя и орала. Кричала громко и отчаянно, не сделав ни шага назад! И – медведь сначала попятился, а потом и вовсе развернулся и ретировался в чащу. Без сил опустилась она на траву… Как вернулась в лагерь – не помнила. Но корзину с грибами из рук не выпустила.

* * *

К концу года партию Мирачевского перевели в Новосибирск. Снова по зимнему тракту отправилась семья, теперь уже в расширенном составе. Расширенном, но не окончательном: к лету ожидалось пополнение – Оля снова была в положении.