«Познакомься, милая, Балаш – новый смотритель дорог и мостов,» – представил он юношу. Чаровница стрельнула глазами в сторону гостя, пожала плечами, словно её это не касается, и потянулась к блюду со сладостями. Она так и не проронила ни слова до конца беседы, лишь изредка исподтишка посматривая на Балаша сквозь полуопущенные ресницы.

Теперь каждый день нового смотрителя дорог и мостов начинался рано и был насыщен до предела. Шутка ли, такая ответственность! Куда подевались ночные дружеские попойки, озорство и далеко не всегда безобидные шалости? Начиная с раннего утра и до позднего вечера Балаш несколько раз в день контролировал уровень воды в реке, каждый раз с замиранием сердца бросая взгляд на опору старого моста, где были сделаны отметки. Он истоптал своими новыми ботинками все мощеные булыжником городские дороги, наметанным глазом отмечая полысевшие места с выщербленными камнями, забитую мусором канавку вдоль дорог, по которой стекали дождевые воды, треснувшую и просевшую ступеньку на каменной лестнице, ведущей к старому городу на скале. С нее он и решил начать, заказав каменотесу изготовить новую. Оплачивала его работу казна. Кстати, самому смотрителю тоже полагалось жалованье, и изрядное для одинокого молодого человека, не обремененного семейством. Обзаведясь тачкой и крепкой лопатой, Балаш методично прочистил канавки для стока дождевой воды, сбросив мусор прямо в реку.

Нынешнее утро выдалось необычным. Вывороченное с корнем дерево застряло меж двумя опорами нового моста. Его пышная крона собирала весь плывущий по реке мусор: ветви деревьев, листья и прочее, образовав уже небольшой островок. Взяв в помощь двух крепких парней из рыбацкой деревни, скинув на берегу всю одежду, кроме штанов и обвязавшись веревкой, которую держали помощники, Балаш полез в воду, вооружившись топором. Вода доходила ему до груди. После получаса усердной работы юноше удалось перерубить ствол дерева, остальное сделала река, подхватив и унеся его по течению. За деревом послушной стайкой потянулся мусор.

Выбравшись из реки и отфыркиваясь от грязной воды, как лошадь, Балаш поднял глаза вверх. Она стояла на мосту, точнее сидела на лошади. Грудь её вздымалась, мелкие жемчужные зубки обнажились в хищной полуулыбке. В высокомерном, как обычно, взгляде Кениши сквозило что-то новое, откровенное. Такое выражение лица бывает у охотника, примеривающегося в одиночку завалить свирепого дикого тура. Мокрому, полуголому Балашу стало не по себе. Сейчас он чувствовал себя добычей. И в то же время по чреслам теплой волной разливалось желание. Ох недолго ему быть в фаворе у правителя! Оторвет он ему голову за такие взгляды на любимую дочь. Надо держаться от нее подальше.

***

Городской торг шумел каждый день с раннего утра, бывая наиболее оживленным по праздникам. Тысячи ног топтали мощеную булыжником городскую площадь, стирая подметки добротных кожаных ботинок, щегольских дамских туфелек с затейливыми пряжками на цокающих каблучках, стоптанных до дыр старых сандалий, а то и просто босыми пятками. Сотни глоток орали на все лады, расхваливая свой товар. Сварились с покупателями торговки зеленью, стараясь сбыть увядшие еще вчера пучки салата; нежно благоухали цветочницы; степенно и неторопливо резали тяжелые головки круглого, желтого, ноздреватого сыра дородные молочницы; зубоскалили язвительные торговки рыбой, варя тут же в большом котле рыбную похлебку для бедняков из отрубленных рыбьих голов да прочих остатков. Стоило только какому-то бедолаге попасться на острые языки этим ядовитым бабам, как они перемывали все кости ему самому и всем родственникам до седьмого колена. Тут же вертелись вездесущие тощие собаки и вороватые, много раз битые, облезлые коты, отогнать которых не было никакой возможности. Прежде Балаш и сам часто завтракал этой похлебкой – густой и наваристой, лучшим средством прийти в себя после вчерашней попойки.

Дурманящий запах свежего хлеба расползался из хлебных рядов. Тяжелые, круглые подовые хлеба, воздушные пшеничные булки, витые крендельки, посыпанные сахаром и корицей плюшки, поджаристые бублики, пирожки со всякой всячиной: от требухи до свежих ягод, ватрушки. Отсюда редко уходили без покупки.

Сотни пчел вились над сладкими рядами, распугивая покупателей. Горки печатных пряников, сочащихся маслом вафель, орехи в меду, засахаренные фрукты, леденцы на палочках и многое прочее манили к себе и уличных мальчишек, которые нанимались за небольшую мзду отгонять опахалами из птичьих перьев надоедливых пчел, умудряясь сунуть за щеку орех или лимонную конфетку всякий раз, когда хозяин лотка терял бдительность. Убытку от их работы было больше, чем проку. Балаш тоже подвизался на этом поприще в свое время.

Суровые мясники в окровавленных передниках сверкающими на солнце топорами разрубали свиные туши, вызывая невольное уважение среди зрителей точностью и силой удара. Все мясники были здоровыми мужиками, за одним исключением. Здесь держала лавку старуха Будур. Управлялись они вдвоем с внучкой – рослой (но едва достававшей до плеча бабке), сильной, ладно скроенной, с толстой рыжеватой косой до пояса, чертами лица напоминавшей бабку, но все же несравнимо более миловидной. Если у кого и возникала охота приударить за ней, несмотря на звероподобную грозную родственницу, то пропадала она в тот же миг, когда метким ударом топора Умила отсекала голову очередной свинье. С такой не полюбезничаешь, по круглому заду походя не хлопнешь. Запросто отрубит руки, как свиные уши. А иначе охотники, конечно, нашлись бы.

Стопки глиняных мисок от дорогих, искусно расписанных, до простеньких, без всяких украшений высились в гончарном ряду, словно стопки блинов на столе у хорошей хозяйки по праздникам.

Пузатые сосуды с дорогим вином выпирали круглыми боками из-под прилавков, дешевое разливали тут же из деревянной бочки: хоть в чашу, хоть сразу в рот. Здесь отиралось много опустившихся, жаждущих дешевого пойла, которое они даже водой не разбавляли. Дикари. Здесь проводил большую часть дня старый пьяница Марко, когда ему удавалось немного заработать, сидя в тени платана и с жаром обсуждая что-то с такими же забулдыгами.

В крытых рядах было потише. Обычные покупатели совались сюда разве что поглазеть. Товар здесь был дорогим, заморским: диковинной формы подсвечники и серебряные блюда, зеркала в причудливых массивных рамах, струящиеся тончайшие ткани, искусной работы украшения и конская упряжь, лучшее оружие. Хозяева лавок безжалостно гоняли отсюда мальчишек, могущих повредить, а то и спереть дорогой товар.

В лавку травника ручейком вливался поток страдающих разными недугами, нерешительно мялись у порога мужчины, жаждавшие прибавления мужской силы, крадучись проскальзывали после закрытия примерные жены, подхватившие дурную болезнь от лихого иноземного моряка, которого уже и след простыл.

Гомонящая разношерстная толпа редела после полудня, оставляя горы мусора. Смотритель рынка – шумный, горластый Ефим, сбиваясь с ног бегал и ругался с каждым торговцем, заставляя унести с собой нераспроданные остатки, гниющие фрукты и овощи, горы рыбьих костей и прочий хлам. В его обязанности входило содержать городской торг в порядке, выделять места торговцам, наказывать их за обман, обвес и торговлю негодным товаром, назначать и собирать еженедельную плату. Хлебная должность, что и говорить. Столько соблазнов. Но и очень нервная. Предшественника Ефима секли прилюдно на той же торговой площади за воровство не так давно. После чего языкатые торговки рыбой не упускали случая поглумиться над новым смотрителем рынка, призывая дубить ягодицы заранее. Ефим тоскливо вздыхал и грустнел с каждым днем.

Здесь на торге вечером в таверне и встретились Балаш и Азар. Они не виделись после возвращения. Балаш зашел пропустить чашу прохладного вина после трудового дня, он с удобством устроился на скамье, вытянул гудящие ноги и огляделся по сторонам. Старый пьяница Марко, пытавшийся заработать на выпивку, немедленно пристал к нему, желая нарисовать портрет. Когда-то Марко был неплохим рисовальщиком и даже был знаменит, но давно пропил свой талант. Руки его дрожали, глаз стал неверен. Перебивался он, рисуя портреты жен и дочек приехавших на торг фермеров, теша самолюбие и тех, и других. От портрета Балаш решительно отказался, но угостил Марко чашей вина, чтобы тот отвязался.

Толстый, обманчиво неповоротливый хозяин таверны Анри укоризненно покачал головой: «Иди, Марко, не приставай к клиентам. Тебе сегодня уже достаточно выпивки.» С недавних пор он стал привечать Балаша, лично принося ему вино и еду. Юноше это было приятно. Хотя, возможно, Анри просто оценивал шансы сбыть с рук свою лупоглазую, многопудовую дочку, постоянно ощипывающую кур на заднем дворе.

Азар сидел в таверне в шумной компании молодых людей и девушек и подошел поприветствовать его. Сломанная рука все ещё была в лубке, но во всем остальном он был щеголем, как обычно: рубашка дорогого полотна, забрызганная вином, тяжелая золотая цепь на шее, поблескивающая в вырезе, дорогой пояс хорошей кожи с массивной железной пряжкой и висящие на нем ножны с тем самым кинжалом, который Балаш уже видел.

«Здравствуй, друг. Присоединяйся к нам. Познакомлю тебя с друзьями,» – с показным радушием пригласил Азар. – «Полезные знакомства тебе не помешают». Недоуменно пожав плечами в ответ на отказ Балаша присоединиться, Азар вернулся к своему столу, по пути умышленно, как показалось юноше, толкнув пьяницу Марко. Тот и так уже едва держался на ногах, а потому, под гогочущий смех компании друзей Азара, кувыркнулся через скамейку и упал под стол, выронив под ноги Балашу папку с рисовальными принадлежностями. Листы разлетелись по грязному полу. Подобрав ближайший из них, юноша замер, как громом пораженный.

С рисунка на него угрюмо смотрел йорг.