Лицо Саргона скрывала маска – под камень, слегка поломанная, с бородой, словно уложенной зигзагами и двоящейся внизу. Велимир помнил, что как-то видел похожую – или эту же самую? – в музее, когда смотрел те рожки да ножки, что вытащили из окрестностей Ниневии, когда город, казавшийся просто старой байкой, наконец-то откопали.

Но гранд-губернатор слишком хорошо знал своего гостя, так что читал эмоции даже не видя лица, уставившись на маску, словно смазанную бликами пламени.

Саргон еле-слышно вздохнул.

– Ты слышал новости?

– Я не дурак читать их по утрам…

Гость пересказал: о том, как горела «Нефертити», о том, как видел это собственными глазами.

– Ну, что могу сказать, жалко, конечно, но не мне с этим разбираться. Тем более, что-что, а проклятый опиум и Песок Сета я на дух не переношу – просто руки никак не дойдут с этим разобраться. Видишь, даже я пока собрал не полный букет грехов.

– Не дойдут, потому что слишком заняты? Эти руки трут другие? – Саргон улыбнулся одним лишь голосом.

– Ха-ха-ха, очень смешно. Трут твои в том числе, – гранд-губернатор откашлялся, отмахнувшись от густого терпкого дыма. – Ну, так и в чем проблема с этой «Нефертити»?

– Я видел, кто это сделал.

– Ну так тогда зачем ты пришел ко мне? Тебе прямая дорога в жандармерию! А, нет, забудь. Знаю, зачем – в жандармерию ты же не ногой. Справедливо, я бы на твоем месте тоже не совался.

Саргон рассмеялся. А вот гранд-губернатор, напротив, нахмурился. Прочистил горло:

– Да, ладно, прости, я что-то перегибаю палку, настроение хорошее и боги, эти яйца сегодня отлично сварили. Ну так вот, к нашим баранам – ты его видел, и? – Велимир замолчал. Повторил громче: – И? Кого – его?

– Он анубисат.

– А ты – заговорщик, – гранд-губернатор затушил папиросу, бросив окурок в серебряную пепельницу с лапами сфинкса. – Ой, тоже мне, удивил! Анубисаты – все ненормальные.

– Боги, Велимир, – Сарогн выпрямился, сосредоточив взгляд зеленых, почти малахитовых глаз на пламени свечи. – Ты хотя бы представляешь, как это нам на руку?

Гранд-губернатор отмахнулся.

– Не поверишь, но даже представить не мо… – гранд-губернатор резко замолчал, потом театрально чмокнул губами. Звук стальным шариком прокатился по комнате. – О. О… Но я думал, ты все просчитал!

– Пытаюсь облегчить нам жизнь.

– Уверен, что игра стоит свеч?

– Она всегда их стоила. С самого начала. Я поговорю с ним… Найду и поговорю, ты же знаешь, я умею убеждать.

– Что правда, то правда. Особенно, когда ты без маски.

– Настоящего меня нет без маски, Велимир.

– Так уверен? – хмыкнул гранд-губернатор.

– Абсолютно.

Велимир рассмеялся, послюнявил пальцы и потушил свечу. Кабинет погрузился в полнейший мрак. Стул скрипнул, гранд-губернатор встал.

– Не говорю тебе прощай, а говорю лишь – до свиданья! – пропел Велимир. Зашагал к двери, остановился: – Думаешь, он действительно нам поможет?

– Я предпочитаю держать в руках несколько ключей от одной двери на случай, если один из них потеряется.

– Или если его украдут.

– Или если украдут. В любом случае, Велимир, лишним не будет. Лишним не будет…

– Скорей бы уже. Мне одно Сердце Анубиса все нервы изведет – как бы оно ни входило в наши планы. Да уже извело!

Гранд-губернатор вышел из кабинета, поплотней захлопнув дверь – тут же прищурился от света, теперь, казалось, болезненно яркого. Да уж, подумал Велимир, все чудесатее и чудесатее, сложнее и сложнее. Ему нравились хитроумные замыслы, но только на бумаге, и желательно – в исполнении литературных героев, на крайний случай – слуг. Мастер-кукловод из него такой, что в собственных нитках запутается. Велимир это знал и рисковать не собирался.

Когда глаза привыкли к свету, гранд-губернатор обнаружил, что Парсонс уже стоит рядом с серебряным подносом в руках – на этот раз, хвала богам, там была чашка горячего кофе, а не лекарство с пищевым серебром.

– Знаешь что, Парсонс? – Велимир отхлебнул кофе.

– Да, сэр?

– Трудно быть богом. А становиться – еще труднее.

Чашка кофе всегда казалась Виктору Говорухину чудесным лекарством, и организм волшебным образом принимал это фикцию за чистейшую правду. Кофе с молоком, в идеале капучино, спасал жандарма от головной боли, ломоты в костях, спинных спазмов, раздражительности или просто плохого настроения. А если еще с сахаром и сушеными ароматными травами-добавками – то цены такому напитку не было.

Сейчас цены чашки кофе тоже не оказалось – не только потому, что напиток хоть как-то сгладил отвратительный день. Кофе достался Виктору бесплатно.

Жандарм очень вовремя ввалился к цирюльнику, тут же решив вопросы с клиентом и приведя Алексаса Оссмия в себя терпким нашатырем – уже так привык к подобным ситуациям, что действовал на автомате. Когда Алексас пришел в себя, вахмистр Говорухин вздохнул и безобидно, но достаточно едко поддел его. Цирюльник только улыбнулся, добежал до грязной кухоньки, одной на все верхние этажи дома, и сварил кофе – напиток для живших выше третьего этажа экзотический, но только в этом доме. Алексас старался.

Вахмистр Говорухин вообще свалился на голову Алексаса Оссмия не то что бы как снег на голову, а как наковальня – неожиданно, резко разделив жизнь на до и после. Однажды цирюльник, прогуливающийся по оживленному центру города, застал кражу. Даже не успев ничего сообразить, через несколько минут уже сам оказался в полицейском отделении, в качестве одновременно свидетеля и понятого. Дело не стоило и выеденного яйца, имущество вернули, воришку – арестовали. История сама по себе банальная и, при других обстоятельствах, не ведущая ни к чему интересному – только к подписи в протоколе и другой вытекающей нескончаемой бюрократии. Да вот только Алексас очутился в отделении именно в тот момент, когда там дежурил вахмистр Говорухин. Совершенно неожиданно эти двое заболтались, хотя цирюльник никогда не считал себя особо разговорчивым вот так, на пустом месте. А дальше – прямо-таки срослись, явив миру пример человеческого симбиоза. Виктор Говорухин годился Алексасу в дедушки, но в этом-то и таился особый шарм – отношения стали не то чтобы дружескими, скорее семейными. Хотя сам жандарм бранился каждый раз, когда кто-либо хотя бы заикался о его возрасте, точнее – о том, что возраст этот, мягко говоря, далек от понятия «первой свежести». И о пенсии Говорухин даже думать не мог. Начальство, как обычно, было иного мнения. Пока Виктор упорно отстаивал свое – что-то, а упираться умел с редким мастерством.

– Нет, дорогой, ну ты представляешь, они уже написали об этом в газете! И прямо на первой полосе, да так, что новость про треклятое Сердце Анубиса теряется напрочь. Тоже мне, нашли сенсацию! – сделав еще глоток кофе, Виктор кинул выпуск «Северной пчелы» на журнальный столик. – Сет бы побрал этого Булгарина, вечно гонится за сенсациями, голимый проходимец… Толку – ноль! Только больше шуму. Какой-то жалкий притон в трущобах Петербурга, а он из пчелы раздувает слона.

– Ну, – возразил Алексас, пряча бритву в ящичек и наводя порядок, – это его работа – делать сенсации.

– Его работа – делать новости.

– Готов поспорить, он так не считает, – хмыкнул Алексас.

Говорухин принес два выпуска газеты, так что свой недавний информационный пробел цирюльник восполнил даже сверх необходимого, успев присвистнуть от количества рекламы – с каждым годом ее становилось все больше и больше. Алексас посмотрелся в зеркало, поправил светлые, соломенные, а на солнце чуть ли не золотые, будто вышедшие из сказки про Румпельштильцхена, волосы. Они не вились крутыми кудрями – забавными локонами-серпантинами свисали до висков. Цирюльник откинул прядь с правого глаза – вокруг него красовалось черная татуировка Ока Гора или же Уаджет, символа, популярного еще до возвращения богов Египта. Теперь же, с приходом старых магических формул и ритуальных практик, имевших реальное воздействие на окружающий мир, поменялась и медицина. Татуировки Ока Гора вокруг глаз делали тем, у кого падало зрение. Оно становилось даже острее обычного – так что очки носили в основном исключительно для имиджа.

– Да не разберешься, что у этого жука вообще в голове, – возобновил беседу жандарм. – И я понимаю еще, если бы у Богомазовых было темное прошлое, или они состояли в тайном обществе заговорщиков – обычные пижоны, да еще, похоже, консервативные. Ты представь, опиум! Опиум, которым обычно травятся бедняки, просто потому что Песок Сета им не по карману!

Виктор резко и громко шмыгнул носом. Усы его дернулись, как пшеничные колоски на сильном ветру.

Допив чашку кофе, вахмистр продолжил.

– Но лица, Алексас, их лица… – его передернуло. – Застывшие в смеси полнейшего кайфа и предсмертного ужаса… жуть. Нет, ничего страшнее не видел в жизни. Точнее, вру, дорогой – видел двадцать лет назад, и вот точно же такие: застывшие маской мучительной, но блаженной, желанной смерти. Ума не приложу, кому пришло в голову поджигать «Нефертити».

– Может, несчастный случай? – предположил Алексас, мысленно отмахнувшись от образа мертвой четы в голове. Говорухин уже второй раз рефлексировал, рассказывая о случившемся.

– Скорее всего, так и решат. Официально. Копаться в этом никто не будет.

– Даже ты?

– Даже я, дорогой! Сам знаешь – с удовольствием бы. Но! Во-первых, они и так все ищут повод, чтобы отправить меня на пенсию. Во-вторых – мне просто не за что зацепиться.

Виктор Говорухин был тем самым жандармом, который слишком часто читает заграничные приключенческие и детективные романы, постоянно сетуя, что на жизнь они ни капли не похожи. Из чего, по логике Виктора, следует вывод: надо прибавить сходства своими силами.

– Впрочем, давай о насущном, – жандарм резко переключил тему. – Я смотрю, ты все еще валишься в обморок от вида крови. Я, увы, не твой дух-хранитель, хоть постоянно и таскаю с собой скляночку нашатыря. Может, сходишь к врачу? Не обязательно… использовать традиционную медицину. У меня тут есть один знакомый китаец – дикий невежда, на самом деле, но мужик неплохой. Так и не принял богов Египта, да не гневайся на него Ра, но, опять же, в целом…

Алексас закрутил в руках золотистый медальон в форме крылатого скарабея с рубиновым солнечным диском в лапках – подарок на совершеннолетие от старой тетушки-графини, единственной его родственницы. Родители жили где-то далеко, Алексас уже сам не помнил, где: то ли в Лондоне, то ли в Париже. И все бы ничего, только вот они уехали, когда будущему цирюльнику исполнилось годика два, оставив того на воспитание старой тетушки-графини и с тех пор не отправив ни одного письма. Алексас бы подумал, что родители, может, уже и умерли давно, не знай он о них по рассказам тетушки. Тут как пить дать становилось ясно – смерть, несмотря на все райские прикрасы загробных Полей Тростника, они к себе подпустят лишь на расстояние пушечного выстрела. Жизнь – слишком вредная привычка, объясняла тетушка. Особенно для тех, кого на суде Осириса не спасут даже самые сильные магические амулеты.

Сейчас, в свои двадцать пять, Алексас не особо жаловался на судьбу – наоборот, цирюльнику казалось, что больше самостоятельности – больше красок в жизни. Он даже шутил, что его история тянет на банальный, но все же сюжет: простой и очень человечный, без излишнего героизма. Впрочем, в этим моменты обычно брыкался вахмистр Говорухин, говоря, что из такой фабулы каши хорошего приключения не сваришь.

– После Пасхи, – сказал цирюльник, – займусь. Но точно после Пасхи.

Алексас Оссмий вновь покрутил медальон. Признался себе, не в первый раз за последние дни: у него, как и того безымянного китайца, в последнее время возникли проблемы с верой.

Но ни это, ни что-либо другое Алексас сказать жандарму не успел. Гармония из птичьего пения, легкого сладковатого аромата лавандового кофе и солнечного света, с хитрым прищуром скользившего по мебели и кувыркавшегося в зеркале, нарушилась оглушительным взрывом. За окном, будто молния в ночном небе, что-то ярко вспыхнуло.

Виктор чуть не подскочил.

– Началось в Египте утро, – пробубнил жандарм, хватая с журнального столика синюю кожаную фуражку с крестном-анкхом.

– Мне очень глупо предполагать, что это фейерверк, да? За дни до праздника?

– Ага, – хмыкнул Говорухин, подбегая к двери на черную лестницу. – Только если кто-то решил насладиться искрами из глаз.

Алексас вздохнул. Ну, обрадовался он, хотя бы тему о сомнительных врачах на время можно будет закрыть. Всегда искал хорошее даже в самых паршивых ситуациях.

Тени щекотали его сознание, убаюкивая, как младенца, хотя ощущения накалялись до предела: чувства становились острыми, как лезвие бритвы, тугими, как вибрирующие гитарные струны. Он не закрывал глаза. Какой смысл? Все равно различимы лишь безудержные оттенки черного, такие… успокаивающие.

Ему надо было думать. Всегда. Каждый раз после того, как он действовал – чтобы перед глазами вновь возникли этапы плана… или, точнее, этапы идеи, которую он пытался облечь в план, будто снова и снова наряжая манекен новым платьем короля. Пусть в основном и действовал по наитию. К тому же, после огненно-рыжих языков лохматого пламени, темнота становилась еще более успокаивающей, чем обычно.

А еще, темнота всегда напоминала ему о смерти.

Это было куда важнее всего остального.

Он потер руку – ладонь прошлась по слегка вздутым венам. Его спокойное, умиротворенное дыхание тонуло в черном омуте теней и отблесках редкого, наглого света, осмелившегося тайком проникнуть сюда; проникнуть через плотные шторы, через запертые двери, задернутые плотной тканью, прикрывающей щели. В такт дыхания перед глазами стали возникать уже совершенные действия – пока малочисленные, – принимая форму будто бы огненных отпечатков на выжженой земле. А ведь столько еще нужно сделать…

И тут темнота взорвалась дисгармонией, будто бы вспышкой фотокамеры. Невидимой, ударившей не по зрачкам, а по всем ощущением разом, нарушившей порядок вещей, установленный за многие тысячи лет до настоящего момента, еще теми, страшными, косматыми первобытными тенями, пугавшими предков у костра. Тенями, не боявшимися даже самого яростного пламени.

Он услышал голос. Голос, который никак не мог звучать здесь, в его личном медитативном мраке.

Чужой голос.

Догадаться о том, что на этом месте еще несколько часов, да даже минут назад, с гордо поднятой головой стояло вполне неплохое похоронное бюро «Золото Египта», можно было двумя способами: либо оказавшись постоянным клиентом этого заведения, либо случайно заметив чудом уцелевшую табличку, сорванную взрывом.

Остатки здания полыхали. На мостовой валялись осколки выбитых стекол, витрин, части гробов-саркофагов «на показ» и фрагменты расколотых фигурок-ушебти – мощных магических предметов, которые в загробной жизни становятся слугами усопшего и работают за него. С возвращением богов Египта похоронные конторки типа «Золота Египта» стали безумно популярны, ведь если реальны боги и магия, то обещанное посмертие – тем более.

А значит, жизнь действительно вечна.

Так что люди тут же устремились туда, в вечность – смерть стала бичом эпохи, ориентиром, ведущим человечество вперед. Раз блаженная загробная жизнь реальна, к чему еще стремится? Отгулять эту жизнь на полную катушку, держа себя в рамках приличия, а потом рвануть в следующую, вечную жизнь, уже будучи готовым к ней по всем правилам. Если же палку жизни земной все же случалось перегнуть сильнее допустимого – так, что на посмертном суде Осириса сердце умершего оказалось бы нечистым, – то в ход шли магические амулеты, заговоры и тексты «Амдуат», «Книги врат» и «Книги мертвых»^[2]. Последнюю уже несколько лет настойчиво намеревались переименовать в «Книгу вхождения в рассвет», или «Книгу входа в новый день», чтобы сохранить древнюю аутентичность. Говорят, хотели даже организовать международный конкурс на лучшую поэтическую адаптацию, но до сих пор не решались, тянули.

Смерть действительно стала для людей новым рассветом.

Традиции древнего Египта вернулись: дети, да и взрослые тоже, радовались, получая на день рождения те самые ушебти – товар оказался ходовым, не то слово. Саркофаг – на любой вкус, цвет и кошелек – тоже могли вручить на праздник, но тут обычно ждали особого повода: свадьбы или юбилея, но ни в коем случае не кончины. Мудрость эпохи – готовиться ко всему заранее. Делать впритык – дурной тон любого века. Как минимум для самого умершего, не соизволившего достойно подготовиться к жизни вечной. Как говорили в светских кругах, хочешь жить после смерти – умей вертеться.

Вахмистр Говорухин гаркнул на зевак, окруживших «Золото Египта». Те, неохотно, но все же расступились – самые смелые чуть ли не в пламя залезали, а дети подбирали осколки ушебти, чтобы добро не пропадало.

Алексас, размеренно шагавший позади Виктора, присвистнул. Следом, словно заранее отрепетировав, жандарм засвистел в пожарный свисток. Бессмысленно – трудно не услышать такой взрыв, а потом не разглядеть такое пламя, тем более – совсем недалеко от центра города.

Порыв холодного ветра со стороны Екатерининского Канала исказил пламя, придав загадочности и без того причудливому танцу огня.

– Так, – повысил голос Виктор Говорухин. – Кто-нибудь расскажет, что здесь случилось?! Или все прибежали только потом, поживиться и посмотреть?!

– Господин жандарм, оно ка-а-ак рвануло! – замахал руками мальчишка, как раз закончив набивать карманы осколками ушебти. – А потом ка-а-ак полыхнуло!

– Я заметил, дорогой – закатил глаза Виктор. – Еще какие-нибудь наблюдения? Менее очевидные?

Говорухин всегда сперва полагался на окружающих – перекладывал работу на их плечи, у них-то глаза не так замылены. А там уже оставалось отделить зерна от плевел, ухватиться за нужную ниточку и тянуть, пока клубок загадки – а ему хотелось верить, что во всем творившемся есть некая хитроумная загадка – не распутается.

– Господин жандарм, – подала голос заплаканная девушка. – До того, до того… до того, как оно рвануло, оттуда выбежал мужчина! Я не видела его лица, господин, но зато разглядела руки. Боги, руки, храни нас Ра! Их трудно не заметить даже в такой суматохе! Мне кажется, это был… анубисат, господин жандарм.

– Так, – отрезал Виктор, потерев усы. – А вот это уже интересно… Тянет на… эй, Алексас, не сейчас!

Виктор все же обернулся – цирюльник методично дергал жандарма за рукав.

– Люди, Виктор, – только и проговорил Алексас Оссмий, смотря в сторону канала.

– Что – люди?

– Там люди. По-моему, им нужна помощь.

– Да где там? Во имя Ра, Алексас, ты можешь показать нормально!

Цирюльник глубоко вдохнул и обернулся – лицом к пламени. В двух шагах от бывшего «Золото Египта» мужчины помогали вставать раненым – тех, кого задело осколками; лица и руки запачканы в крови

– О Сет… – пробубнил вахмистр Говорухин и, будто переключив скорость на коробке передач, подался назад, подхватывая падающего в обморок Алексаса. – Боги, так, а ну-ка приходи в себя, дорогой, теперь я понял, почему ты не хотел поворачиваться. И я ведь даже за нашатырем не смогу в карман залезть, пока держу тебя вот так…

– Все в п-рядке, – пролепетал цирюльник. – Я сейчас смогу… пойду и помогу им.

– Куда тебе! Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа… Я тебя с того света доставать не собираюсь! Мои полномочия и без того ограничены. Хотя, чего это я – кто вообще нынче просит вытаскивать с того света? Глупость какая. Все туда хотят. Так, ладно, не об этом…