VII. Взрослые игры

В апреле к нам приехали друзья Гийома из провинции. Про провинцию я уточняю не из столичной заносчивости, а в рамках социологического анализа. Пока наши городские знакомые увлечённо строили карьеры в инженерии и финансах, друзья из провинции строили семьи. От местных мы не могли дождаться и первенцев, зато провинциальные уже вошли в спираль репродукции и раз в полтора года присылали уведомительные открытки – «Семья Жиро-Менье желает поделиться с вами радостью по поводу рождения Леи», «Папа и мама не наглядятся на своего новенького Базиля, Шарлотта и Клементина тоже в восторге от братика».

У Себастьяна и Анаис была трёхлетняя дочка, и они ждали вторую через четыре месяца.

– Вот вырвались на романтический уикенд, – проворковала Анаис, почёсывая Себа под подбородком. – Надеюсь, у вас устойчивый диван.

– Да, а то свою кровать мы совсем ухайдокали, – хохотнул Себ. И наклонившись к Гийому, добавил: – Она просто животное на этот раз. По три раза за ночь меня домогается, представляешь!

Усилием горловых мышц я протолкнула в себя кусок индейки. Я обязательно привыкну к французским застольным беседам. Уже скоро, совсем скоро…

У Синди, нашего кандидата биологических наук, например, имеется фирменный рецепт разгрузочного дня: «Апельсиновый сок утром, оральный секс вечером». Она радостно поделилась им с друзьями однажды за аперитивом: «Так и запишите: необходимая суточная доза витаминов и белков, выводит токсины, укрепляет отношения». Я, конечно, записала этот простой и во всех отношениях полезный рецепт для потомков. Но не уверена, что решусь его передать.

Гийом может предложить родителям дочкиной подруги, приглашенным на чинный ужин-знакомство, полистать книжицу «Сексуальная астрология». Томик изрядно потрёпан, лишён обложки и некоторых страниц – сразу видно, что в годы одинокого студенчества он был любимым чтивом хозяина. Пока я с ужасом думаю, как может быть истолковано это предложение и какие слухи пойдут о нас по школе, родители уже увлечённо рассматривают картинки, смеются и зачитывают вслух примечательные отрывки: «В любви Скорпион – прирожденный садист, он любит страдать сам и заставлять страдать другого…».

Я злилась на себя за некстати нагрянувшее ханжество. На родине оно меня совсем не донимало. Более того: именно откровенности, задушевности мне не хватало в общении с французами. Но пока французы болтали между собой откровенней некуда, мои мысли неприкаянно вертелись на пятачке между погодой, афишей ближайшего кинотеатра и школьной программой.

– А у вас с этим как? – поинтересовалась Анаис.

Мы замялись в поисках не слишком обидного эпитета нашей сексуальной жизни и непременно потеряли бы авторитет в глазах друзей, если бы на пороге гостиной не возникла Кьяра:

– Мама, я покакала. Вытри мне попу!

– Я займусь, – сказал Гийом. – Дождись меня, не остывай! – добавил он, обращаясь к индейке.

– Я очень устаю в эти месяцы, – извиняющимся тоном объяснила я гостям, надеясь этим закрыть и предыдущую тему.

***

Как бы деликатно подойти к этому вопросу… Мне совершенно не хотелось секса. Моя беременность состояла из мелких недомоганий: утром подташнивало, вечером покачивало; там покалывало, тут потягивало; в голове побаливало, в ногах поламывало. В целом ничего такого, чтобы дать самой себе больничный. Но достаточно, чтобы чувствовать себя неполноценной. К концу дня я так уставала от локальных сражений с самой собой, что едва могла ворочать языком, не говоря уж о более тяжелых частях тела.

Я с тоской вспоминала, как легко носила Кьяру, совмещая работу в редакции с изучением уголовного кодекса, визиты в женскую консультацию с визитами в юридическую, участие в утренних телешоу и в вечерних пресс-конференциях⁷. Теперь тело молило лишь о неподвижности.

В связи с этим пришлось провести серьёзную кампанию по укреплению имиджа папы в глазах Кьяры. До сих пор всю грязную работу вроде вытирания попы, чистки зубов, высмаркивания, намазывания крема приходилось делать мне. Если папа вторгался в устроенный Кьярин мирок с желанием, например, почистить ей уши ватной палочкой, та начинала истошно вопить. Не просто гнусавить или кукситься, а натурально орать «Нет! Нет!! Нет!!!», махать руками и ронять слезы. Психолог, к которому обратился взволнованный Гийом, объяснил, что я у дочки называюсь «референтный взрослый» – то есть мне можно доверять, с меня нужно брать пример. Ведь завязывание шнурков, чистка зубов, намазывание крема – в детской вселенной это всё чрезвычайно ответственные действия, а не как у нас – приобретённые рефлексы. Крайне важно, чтобы шнурки каждое утро завязывались справа налево, а крем растирался сначала по лбу, а потом уже по подбородку. Дети находятся в области подражательного, и единственный для них способ сделать что-то правильно – сделать это так, как делает референтный взрослый.

Референтной быть лестно, но утомительно. Ведь только сведущий в психологии человек поймет, что ты для ребёнка – образец для подражания, центр мира, точка отсчёта. А неподготовленному человеку эта эпическая фигура кажется девочкой на побегушках. Я не прочь была разделить почётный статус «референтной» с Гийомом.

И Гийом тоже был настроен заслужить кредит доверия у дочери.

Но у меня, как назло, иссяк запас «пряников», которыми можно было бы вознаградить его старание стать идеальным отцом.

Моё либидо ушло во внутреннюю эмиграцию. Утро начиналось с щекотливых воспоминаний, как я прелюбодействовала во сне с друзьями Гийома, с папами дочкиных одноклассников, с незнакомцами из парка, а частенько и с незнакомками. Я просыпалась от оргазма, который тут же сменялся угрызениями совести. Ведь рядом просыпался муж, который уже плохо помнил, что такое оргазм.

Днём я ставила себе задачу не слишком утомляться, чтобы сберечь часть энергии до вечера и продемонстрировать Гийому кое-что из виденного во снах.

Вечером я подзуживала себя перелистыванием альбома Мило Манары, итальянского мастера эротической иллюстрации. Картинки, которые раньше всколыхивали во мне что-то запретное, теперь по степени чувственности казались иллюстрациями из учебника геометрии.

А оказываясь в постели, я и вовсе превращалась в пустыню Сахару. Стоило Гийому прикоснуться ко мне «с намерением», тело прекращало производство всякой жидкости, от слюны до влагалищной смазки. Оно мгновенно иссушалось и разве только не шло трещинами. Хотя почему не шло? По губам пролегали желобки, между ними натягивалась короста, похожая на корочку крем-брюле. При поцелуях желобки трескались, и во рту появлялся вкус крови. Кожа чесалась, особенно на сгибах, словно её тянули в разные стороны. А про мимические морщины теперь уже никак нельзя было сказать «едва наметившиеся».

***

Оливия забежала ко мне на полуденный кофе, ни о чем таком не подозревая. Она наносила прощальные визиты перед полугодовой командировкой в Кению. С тех пор, как она нашла своё призвание в организации «Врачи без границ», её, как луч надежды, забрасывали в самые мрачные места планеты – восстановить прерванную логистику и рекрутировать толковые кадры.

Когда я только переехала во Францию, подруги Гийома взяли надо мной трогательное шефство: писали смски про «Как дела?», вытаскивали в кафе, предлагали присоединиться к походу на дискотеку, заходили в гости поболтать. Я была им очень благодарна, но чувствовала некую душевную скованность, какую, наверно, чувствовали конкистадоры, приглашенные на пир к индейцам. Словно мы находимся на разных ступенях эволюции, а может быть, вообще сделаны из разного биологического материала. Моя жизнь была поделена кровавой межой на работу и материнство. Жизнь ровесниц-француженок проходила в каком-то ином хронотопе, и я как ни старалась, не могла понять в каком. Моя не была такой даже в пору студенчества. Во-первых, все эти многоярусные университетские степени, которыми они овладевали, никак не прилаживались к российскому высшему образованию, где есть только выпускник и аспирант. Во-вторых, местная бюрократия, которая и есть основной сюжетный нерв большинства французских биографий, оперировала новоязом похлеще советского, и пока рассказчица терпеливо объясняла, что скрывается за очередной аббревиатурой, я забывала суть её собственной драмы. То, о чём говорили Гийомовы подруги, оставляло меня пугающе равнодушной. Я надевала на лицо маску заинтересованности, но с трудом улавливала причинно-следственные связи. Ведь в голове у меня вторым планом надиктовывался текст очередной статьи: абзацы менялись местами, фразы примеряли новый синтаксис, на месте некоторых слов прокручивалось колёсико с синонимами. И это зрелище захватывало меня абсолютно. Мной владела московская инерция, и хотелось только одного – работать. В крайнем случае говорить о работе. Всё, что отвлекало от работы, находилось в категории «необходимое зло». Едва гостья выходила за дверь, мой мозг тут же удалял в Корзину файл с услышанным, и в следующий раз я по новой задавала те же вопросы: уезжаешь? куда? зачем? а он? а квартира?

Гийомовы подруги вскоре заметили мою двойную игру и сняли опеку. Вместе с грустью я почувствовала облегчение: наконец-то меня оставили в покое и я могу спокойно заниматься тем, чем хочется (писать и редактировать), и тем, чем должна (следить за ребёнком и вести быт).

Но от встреч с Оливией я научилась получать удовольствие, несмотря на то что мы стоим на разных полюсах мировоззрения: она восьмой ребёнок в семье учительницы и натуропата и придерживается левых политических взглядов. Возможно, поэтому же она умеет так искренне интересоваться окружающими, что нельзя не проникнуться в ответ самыми дружескими чувствами.

Оливия устроилась на высоком кухонном табурете и начала про что-то болтать. Я слушала, как обычно, вполуха, как фоновую музыку. Между шеей и плечом несколько дней назад свернулся комок, я машинально массировала его левой рукой, а правой болтала в чашке заварочным ситечком.

– Затекло? – участливо спросила Оливия. – Давай разомну.

Она придвинулась на стуле поближе и принялась мять пальцами затёкшую мышцу. Это было очень приятно. Невероятно приятно. Пугающе приятно… Впервые за долгое время кто-то трогал меня с желанием доставить мне удовольствие, но при этом без эротического подтекста. Ублажение концентрировалось на мне, но при этом было бескорыстно.

– А шейку можно? И затылок заодно… – замурлыкала я, перестав болтать ситечком.

– Хе-хе, как тебя плавит! – усмехнулась Оливия. – Как у вас с Гийомом? Порядок?

Вопрос был задан для проформы, но я вдруг почувствовала, что не смогу сдержаться. Что вот прямо сейчас возьму и всё выложу. В голове пронесся вихрь мыслей, в которых можно было различить нескромные реплики Анаис, нашу вчерашнюю неэротическую сцену перед сном и ещё то, что Оливия через неделю уезжает в Кению на целых шесть месяцев… Я помотала головой и прошептала:

– Всё ужасно, просто ужасно.

– Почему?! – забеспокоилась она. – Он плохо с тобой обращается?! Не помогает? Не уделяет внимания?

– Ну что ты, он просто идеальный будущий отец. Но ты продолжай, пожалуйста. Вот здесь, ага… И внимания хоть залейся. Наоборот, я бы хотела, чтобы иногда он уделял мне меньше внимания. Особенно ближе к ночи, если ты понимаешь, о чём я.

– Э-м-м… Ты его не хочешь? Не хочешь своего красивого, подтянутого муженька с гелевой укладкой и плечами регбиста?!

– Не то чтобы, но…

– Ты хочешь кого-то другого? – с тревогой спросила Оливия, понимая, что ступает на территорию конфликта интересов.

– Только во сне, но это не считается. Если бы дело было в голове, я бы справилась. Но мне, видишь ли, тело не велит…

И проявляя чудеса эвфемизации, я рассказала ей про феномен мгновенного обезвоживания при его прикосновениях.

Оливия слушала, уточняла, подсказывала слова. И я чувствовала, как словесным потоком из меня вымывает тоску, которая застоялись в зазубринах души и начала уже дурно попахивать.

– И вот мы превращаемся в одну их тех тусклых семей, которые существуют только ради детей. Шейку слева, пожалуйста, ага… Он же не будет терпеть мою холодность вечно, он же живой человек! Но и я не могу больше себя насиловать. Знаешь, я всё время думаю… А вдруг я его… ну… перестаю любить? Не может же тело так ошибаться.