Меня всегда поражало, насколько они с сыном похожи. Это немыслимо. Темные волосы, хотя у Кая они были ониксовыми, а у Джонатана – на несколько тонов светлее, грубые черты лица и этот испытующий, выворачивающий наизнанку взгляд. Когда Джонатан злился, было страшно. Но когда он молчал и просто смотрел на тебя, как сейчас, было еще страшнее.

Его голова слегка склонилась набок.

– Ты оставила после себя грязь.

– Уже доложили?

Он не ответил, потому что в следующую секунду его ладонь хлестко ударила меня по лицу. Сжав челюсти, я на мгновение задохнулась, но сразу же повернула голову обратно и вновь посмотрела в эти страшные глаза.

Он не любил, когда от него отводили взгляд.

– Ты должна была держать себя в руках, Роксания. Гнев – один из грехов.

– Этого больше не повторится.

– Лжешь.

Вторую щеку обожгло болью. Массивное кольцо прорезало нижнюю губу. По подбородку заструилась кровь, но я даже не вскрикнула.

Потому что привыкла. И Кай тоже привык.

Джонатан тяжело вздохнул и, отвернувшись к окну, двинулся на свое место.

– Сядь, Роксания. У меня нет на тебя сил.

Я послушно опустилась в кожаное кресло напротив. Откинувшись на спинку, он сложил руки в замок и приподнял одну бровь.

– Рассказывай всё, что узнала.

Горло сразу же пересохло. Я сглотнула скопившуюся во рту кровь.

– У него проявилась сила созидания, а у нее – сокрушения.

И я рассказала ему всё, что успела узнать о Крэйтоне и Ксивер Зальцри.

Таков был уговор.

***

Окраины Рейкьявика на самом деле вызывали у каждого прохожего желание впасть в вечную депрессию. Разрушенные высотки постепенно переходили в низкие одноэтажные дома, построенные из бетонных плит. Снег припорошил улицы, и после каждого моего шага слышался приятный хруст. Я осмотрелась, закутавшись в длинное пальто, которое спасало от пронизывающего ветра, затем повернула голову на чей-то шепот, доносящийся из переулка.

Изгнанники.

Они жались по закуткам – похудевшие от недоедания и покрытые запекшейся кровью от рук миротворцев. Я двигалась в сторону первого сектора, ловя на себе потухшие и озлобленные от зависти взгляды. Эти люди выходили из-за мусорных баков, выползали из коробок, представляющих их дом, и смотрели на меня с жаждой поменяться местами. Они видели мою хоть и военную, но дорогую одежду. Они замечали блеск моих здоровых волос и оружие, которым я могла пристрелить их.

Но они даже не догадывались, что внутри я чувствовала себя так же, как они.

Брошенной. Одинокой.

Изгнанной.

Дом под номером девяносто был крайним, дальше растянулась лишь пустынная земля. Дворов перед укрытиями, как их называли в трущобах, не было, поэтому я подошла к железной двери, открыла ее своим ключом и вошла внутрь.

В лицо ударил застоявшийся воздух.

– Мам?

Я знала, что она не ответит, но почему-то постоянно звала ее. Даже во сне.

Женщина сидела в кресле-качалке в углу комнаты с закрытыми глазами. Меня пробрал леденящий душу страх, но она медленно разлепила веки и посмотрела на меня стеклянным взглядом.

Я выдохнула.

– Это я, мам. Роксания.

– Зачем ты пришла?

Ее голос напоминал скрип досок, которыми был устлан пол в нашем старом загородном доме во Франции. В укрытии он был бетонным и таким холодным, что ходить по нему приходилось только в обуви. Кто бы мог подумать, что после жизни в достатке, после того, какое положение в стране занимала семья Нуар, мы окажемся здесь.

Я сделала маленький шажочек в ее сторону.

– Меня вызывали в Альтинг, поэтому решила ненадолго забежать, – объяснила, выдавливая легкую улыбку. – Как ты себя чувствуешь?

– Проваливай.

Я на секунду опешила. Это повторялось регулярно, но каждый раз мне было больно так, как в первый. Сложно привыкнуть к тому, что единственный родной человек не может даже смотреть на тебя.

– Я приготовлю поесть. Подожди меня тут, пожалуйста.

Как будто она могла куда-то уйти.

Не дождавшись ответа, я вошла в маленькую кухню и принялась готовить овощной суп, заранее сняв пальто и достав пистолеты. Как бывало всегда, когда я находилась в этом доме, меня пробрали гнетущие мысли. Я хотела как можно скорее сбежать отсюда, но не могла оставить ее одну. Мама заслуживала помощи. Я верила, что в глубине души она всё еще любила меня.

Как Фергулус узнал, где она живет? Мы с Сиерой утаивали эту информацию, потому что знали, как много у меня недоброжелателей. Мама была моей ахиллесовой пятой. Если бы кто-то отыскал ее, это привело бы к большим проблемам.

Пока я резала овощи, в голове крутился разговор с Джонатаном.

И одно имя.

Крэйтон.

Я зажмурилась и встряхнула головой, но перед внутренним взором вновь появились его ярко-голубые глаза и кудрявые волосы. Я не должна была думать о нем. Не должна была вспоминать, как он обнимал меня в той палате, пока мы ждали пробуждения его сестры. Как он смотрел на меня, когда я отворачивалась на занятиях к доске.

Но я вспоминала. И на моих губах играла по-настоящему искренняя улыбка.

Он казался единственным лучом света в моей жизни, что состояла из слез, крови и уродливых тайн. Я тянулась к нему, как тянется едва пробившийся росток к солнцу. В тайне желала, чтобы его сильные руки укрыли меня от разрывающей сердце боли.

И я предавала его.

Каждый. Божий. День.

Когда суп был готов, я вернулась в гостиную – если так можно было назвать захудалую коморку, где жила мама. Замерев на пороге, я не смогла отвести от нее взгляд.

Мы виделись перед Днем льда и огня, но за эти дни она словно постарела на десяток лет. Седые волосы клочьями свисали по бокам лица, бесцветная кожа обтянула кости, превратив когда-то красивую женщину в подобие мертвеца.

За ее спиной стоял шкаф с игрушками, вырезанными из дерева.

Она перестала делать их после Падения.

Я осторожно, чтобы случайно не напугать ее, подошла к маме с тарелкой и ложкой в руках. Поставив разваливающийся стул напротив кресла и опустившись на него, тихо спросила:

– Можно?

Она одарила меня пустым взглядом, но разлепила обескровленные губы.

Дрожащей рукой я зачерпнула ложку супа и поднесла к ее рту. Мама сделала первый глоток, и внутри меня расцвела слабая надежда.

Она не кричит. Она принимает мою помощь.

– Сегодня я виделась с Сиерой, – тихо начала я, наблюдая за ее реакцией. Мама всегда любила Сиеру, как и Лиру, поэтому и сейчас черты ее лица разгладились. – У нее всё хорошо. После нападения в академии дела тоже обстоят неплохо. Директор Каллисто хвалит меня за заслуги. Говорит, давно у них не было такого профессора.

Уголок ее губ слегка приподнялся, будто она могла улыбнуться.

Они с отцом всегда хотели, чтобы я выросла альтруистом и дышала во благо человечества. Только человеческого в этом самом человечестве было мало.

Ее реакция воодушевила меня. Я принялась рассказывать всё, что происходило в моей жизни. О занятиях, студентах, нападении триад. Однако я так заговорилась, что допустила непростительную ошибку.

– Помнишь, я рассказывала про Фергулуса? Джонатан позвал меня сегодня на разговор, поэтому мы с Сиерой…

Всё произошло слишком быстро.

Мама дернула рукой, и ложка со звоном вылетела из моих пальцев, приземлившись на бетонный пол. Ладонь обожгло болью. Мама тяжело задышала, и ее карие глаза наполнились гневом.

Она выплюнула:

– Пошла прочь, правительственная шлюха.

Я отшатнулась, будто она дала мне пощечину.

– Не смей приходить в мой дом и произносить его имя. Он убил твоего отца, чертова предательница. Как ты смеешь смотреть мне в глаза, исполняя его приказы? – Она говорила всё громче и громче, пока ее голос не превратился в надрывный крик. – Это он разбил тебе губу? Правильно сделал! Пошла прочь, шалава! Чтоб я видела тебя здесь первый и последний раз!

– М-мам, я не хотела…

– Уходи-уходи-уходи! У тебя его лицо! Я не могу, не могу, не могу на тебя смотреть! Уходи!

Она начала задыхаться. Я на дрожащих ногах бросилась на кухню за таблетками, а когда вернулась, мама сидела с закрытыми глазами, до крови скребя ногтями по подлокотнику.

– М-мам… Вот, выпей.

Она противилась, но я с усилием положила ей в рот три таблетки. Через пару минут она успокоилась и погрузилась в глубокий сон, а я пыталась сдержать слезы, содрогаясь всем телом.

«У тебя его лицо! Я не могу, не могу, не могу на тебя смотреть!»

Она видела во мне своего покойного мужа. Моего отца.

Быстро надев пальто и забрав пистолеты, я оставила еду с пачкой денег на столе и вылетела из дома. Ноги подкосились, поэтому я привалилась к задней стене укрытия и сползла на снег. Изо рта рвались рыдания, которые никак не получалось заглушить. Мое сердце разрывалось от боли и чертовой несправедливости, с которой я жила уже четвертый год.

Маме было плевать, что только благодаря работе на Джонатана у нее есть еда и лекарства. Ей было плевать, что я отреклась от собственных принципов и стала собачкой правительства лишь ради того, чтобы она дышала. Ей было плевать, что я терпела издевательства и исполняла любой приказ, только бы заслужить доверие монстра.

Всему гребаному миру было плевать, что я морально умирала, предавая людей, которые и без моей помощи пережили ад на земле.

Всем всегда было плевать.

Вытерев рукавом потекший нос, я полезла в карман и достала деревянного ангела. Он был потертым и заляпанным грязью, но моим. Последняя частичка прошлой жизни, которую я отчаянно пыталась сохранить.

– Девочка, почему ты плачешь?

Я схватилась за сердце, когда повернула голову и увидела мальчика, сидящего в паре шагов от меня.

– Господи, ты меня напугал!

Он улыбнулся кривыми зубами.

– Мне нравится, когда меня боятся. Так они не делают мне больно.

Изгнанник.

Он был одет в поношенный балахон без верхней одежды. Наверное, настолько привык к холоду, что перестал его чувствовать. Его лицо было перемазано грязью, а черные волосы торчком стояли из-за того, как долго их не мыли.

Он напомнил мне одного человека. Очень сильно.

– Почему ты плачешь? – повторил мальчик, нахмурив брови.

– Мама меня не любит, – ответила я и почувствовала себя ребенком.

– Моя меня тоже. Но что, плакать теперь из-за этого? Ты испортишь свое лицо, а оно у тебя очень красивое.

Я смущенно улыбнулась.

– Спасибо.

– Правда, никогда такого не видел. Наши дворовые девочки напоминают побитых собак, – фыркнул он, потирая ладони, чтобы согреться. – Я бы женился на тебе, но мама не разрешит.

Я бросила на него косой взгляд.

– Тебе сколько лет?

– Десять! – с гордостью ответил мальчик.

– А мне двадцать четыре.

– Возраст любви не помеха.

– Тоже верно.

Из нас обоих вырвался тихий смех. Глубоко вдохнув морозный воздух, я перевела взгляд на пустынную землю за первым сектором. Где-то там, на границе, шли ожесточенные сражения с триадами, пока люди в стеклянном здании грели свои задницы, не заботясь о погибающем народе.

– На, держи. И не плачь больше, а то я найду тебя, поняла?

Мальчик протянул мне раскрытую ладонь. Я переводила недоуменный взгляд от того, что на ней находилось, на его теплые глаза цвета корицы.

– Спасибо.

Я приняла бумажного журавлика и не сдержала широкой улыбки. Мальчик улыбнулся мне в ответ.

– Я – Кит.

– Роксания.

Мы сидели в тишине, пока я не услышала сбоку тихие посапывания. Повернув голову, увидела, что Кит уснул. Прямо здесь – посреди льда, ветра и отсутствия безопасности.

Поднявшись, я сняла пальто и накинула на его хрупкие плечи. Затем, достав пачку купюр, положила во внутреннюю подкладку, чтобы никто не утащил.

Мир был жесток. Но в нем всегда оставалась крупица доброты.

По крайней мере я верила в это.