Влюбленный молодой пастор

Опять отъезд

Спустя две недели после этого разговора, ранним прохладным утром Джеймс стоял на пороге церкви пастора Нила и прощался со своим наставником. Долорес не соизволила выйти проводить юношу.

Отправляясь во второе в своей жизни дальнее путешествие, Джеймс уже был лучше подготовлен к нему. У его ног стоял коричневый довольно приличного вида чемодан, в котором кроме Библии и голубой ленточки Леи были аккуратно уложены смены белья, брюки, рубашки, пальто, несколько пар обуви, полотенца и бритвенные принадлежности. Также он взял с собой небольшой саквояж с инструментами, потому что не хотел за два года разучиться обувному мастерству, а пастор Нил уверил его, что в богословской школе обязательно пригодятся его навыки.

Эмоционально тяжелое прощание с детьми прошло накануне под плач малышей и крепкие рукопожатия старших ребят. Джеймс заверил их, что будет обязательно приезжать, а они пообещали ему писать и отправлять рисунки.

А сейчас на него с печалью смотрели теплые глаза светлого пастора. Джеймсу показалось, что за последние дни, посвященные его сборам в дорогу, наставник постарел на пару лет и осунулся. Этот добрый неродной человек стал ему отцом, лучшим другом, старшим братом, наставником, учителем, защитником и духовником. Им обоим было мучительно расставаться: один опять уезжал надолго в незнакомое место, второй добровольно отпускал часть своей души, юношу, ставшего ему сыном, которого так и не даровал Господь.

– Я не буду давать тебе никаких наставлений, Джеймс. Ты и сам понимаешь важность принятого решения, ты выбрал этот путь неспроста, я уверен. Поэтому, я желаю тебе пройти его с честью, а Бог поможет, – сказал пастор.

– Спасибо, пастор, спасибо за всё, что вы для меня сделали за эти годы, я никогда этого не забуду, и ни за что вас не подведу! – ответил юноша.

– Да что же ты так прощаешься, будто навсегда? Ты едешь на обучение в соседний штат, а не в другую страну. Давай повеселей! Новое место, достойные люди, лучшие знания, которые позволят устроить всю дальнейшую жизнь. И всего-то за два года! –пастор подмигнул и прижал к себе парнишку.

– Да как-то грустно опять уезжать, но я готов! – Джеймс покрепче обнял своего пастора и улыбнулся.

* * *

Перед поездкой в Хьюстон Джеймс решил повидать пастора Тома и навестить могилку Леи. За эти годы, которые он прожил в Новом Орлеане, ему нечасто удавалось вырваться в родной городок. Он никогда надолго там не задерживался: приезжал утренним поездом, проводил несколько часов на могиле и спешил обратно в маленькую мастерскую, свою крепость. Каждый раз возвращаясь в большой город, он замыкался в себе и заново переживал трагедию, наложившую печать горестной пустоты на его сердце.

И в этот раз он прогостил пару часов, благо городок был по пути в Хьюстон, а поезд шёл в ту сторону только два раза в день. Рассказав пастору о принятом решении, получив благословение, возложив цветы на зелёный холмик у родного дерева, Джеймс отправился вечерним поездом в следующий этап своей жизни.

Школа

Здание богословской школы располагалось на отшибе Хьюстона и представляло собой невзрачное, двухэтажное, серое, продолговатой формы сооружение с множеством окон. Никакого сада вокруг него не было, только несколько таких же серых каменных скамеек под небольшими, скудно ветвистыми деревьями, которые не отбрасывали никакой тени.

Джеймса, привыкшего к небольшой, но аккуратной церкви пастора Нила, утопающей в пышной зелёной растительности сада, создающего впечатление живительного оазиса в просоленной каменной пустыне, удивило это безжизненно тоскливое пространство.

– Мрачно конечно, но мне подходит, зато не буду ни на что отвлекаться, – пожал плечами Джеймс и направился к главной двери школы.

Его быстро определили в комнату на трёх человек, которая должна стать его домом на два года. Она располагалась в левом жилом крыле здания на первом этаже и была меблирована тремя кроватями, тумбочками, шкафами и письменными столами. Соседи его ещё не приехали, и он занял отдельно стоящую в удаленном углу кровать.

Занятия должны были начаться через несколько дней, поэтому Джеймс посвятил это время исследованию доступных помещений школы. Столовая уже работала, и первым делом он отправился туда, так как съел только одно яблоко и кусок хлеба в поезде по дороге в Хьюстон. Приём пищи происходил в большом светлом зале, заставленном длинными столами и скамьями вдоль них. За столом посередине зала сидели четыре юноши, заканчивающие свою трапезу, Джеймс прошёл мимо них, кивнул, и, взяв тарелку с кукурузной кашей, сел поодаль от них.

Далее он заглянул в несколько незакрытых школьных классов, абсолютно одинаковых, рассчитанных на двадцать-двадцать пять учеников и отличающихся только тематикой преподаваемых дисциплин. В одном классе на стенах висели портреты писателей и поэтов, в другом – философов, в третьем – географические карты.

Больше всего юношу поразила библиотека: огромный круглый двухэтажный кабинет с двумя входами и выходами с первого и второго этажа. Стены библиотеки оказались единым книжным шкафом, вплотную заставленным фолиантами. Окон в кабинете не было, скудное освещение давали десять ламп, размещенных на небольших столах посередине помещения. Слева и справа от входа вдоль шкафов тянулись две длинные деревянные лестницы, передвигающиеся за счет полозьев, прикреплённых у основания шкафа и под потолком. Пахло в библиотеке деревом, старой бумагой и пылью.

Джеймс, задрав голову, с неподдельным удивлением рассматривал невероятную архитектуру комнаты.

– Что-то хочешь взять почитать? – неожиданно прозвучал старческий голос откуда-то из глубины гигантского шкафа.

– О Господи! – вздрогнул Джеймс.

– Нет, не Он, – хихикнул голос, и одна из лестниц начала двигаться к середине шкафа.

Кряхтя, с неё спускался очень сутулый человек маленького роста, покрытый с ног до головы пылью, напоминая любой из экземпляров, стоявших на полках этого хранилища. Спустившись, запыленный горбун довольно проворно повернулся и посмотрел на Джеймса.

– Приветствую тебя в святая из святых, молодой человек! – поздоровался седовласый мужчина неопределенно пожилого возраста с мутными очками на носу.

– Добрый день! Вы меня напугали, – ответил Джеймс.

– А чего тут бояться? Книги, мыши да паутина, – улыбнулся старик, – тебя как зовут? Новый ученик?

– Меня зовут Джеймс. Я только сегодня приехал из Нового Орлеана, – ответил юноша.

– О-о-о-о-о, город моря, музыки и красивых женщин, – мечтательно произнес старик.

– Э-м-м, наверное. А вас как зовут? – поинтересовался Джеймс.

– Меня зовут мистер Фокс. А среди учеников, да и преподавателей, меня называют Фолиант. И все уверены, что я этого не знаю, – опять хихикнул старик, – ученики сменяются, а прозвище моё остаётся, но я не обижаюсь, мне даже нравится. Я всю жизнь работаю в этой библиотеке и, наверное, уже и правда похож на своих подопечных.

– У вас очень интересная работа! Я никогда не видел столько книг! Их, наверное, и за всю жизнь не прочесть. А место тихое и какое-то волшебное.

– Я рад, что тебе понравился мой кабинет. Ты приходи ко мне почаще, поболтаем о том, о сём, а то ребята прибегают, схватят нужную книгу, и только их и видели.

– Спасибо, я обязательно буду заходить, – завороженно, будто находясь под воздействием магии древних знаний, заточенных в священном пыльном саркофаге, прошептал Джеймс и вышел из библиотеки.

На следующий день приехали его соседи, два восемнадцатилетних брата-близнеца из маленького городка под Хьюстоном. Познакомившись с Джеймсом, они остались довольны, что их кровати стоят рядом, а молчаливый парень с глубоко посаженными печальными голубыми глазами обустроился поодаль.

Новый путь

Совсем скоро начались занятия. В школу набрали пятьдесят юношей с близлежащих штатов, по двадцать пять человек на класс. Формы одежды в школе как таковой не было, но в обязательном порядке она должна была быть черных, коричневых или темно-серых тонов. Все ученики были из пасторских семей или выходцами из небогатых, но честных слоев населения, каждый верил в Бога и хотел стать пастором, чтобы продолжить семейную традицию или выбраться из нищеты, так как власти платили служителям церкви достойное жалование.

И эти две тёмные людские массы передвигались в течение дня из кабинета в кабинет, тихонько переговариваясь, стараясь не нарушать чинного умиротворения богословской школы и опасаясь отчисления за малейший проступок.

Их дни походили один на другой: в шесть часов утра утренняя молитва перед завтраком, с восьми до пяти – обучение с часовым перерывом на обед, с пяти часов свободное время, за которое надо было успеть не только выполнить задания учителей, но и справиться с работой, возложенной на каждого в зависимости от решения пастора Кевина.

Школа существовала практически автономно, наёмный труд был только у поваров. Все хозяйственные заботы были распределены межу учениками: чистка общественных помещений и кабинетов, уборка посуды со столов и её помывка, стирка в прачечной, находившейся тут же в здании, приведение в порядок территории вокруг школы и другие. Единственное место, куда не допускались для уборки обучающиеся – библиотека, Фолиант был категорически против.

Пастор Кевин, зная о профессиональных навыках Джеймса, устроил его в школьную слесарную мастерскую, где тот чинил не только обувь преподавателей и учеников, но и занимался мелкой починкой мебели, хозяйственных инструментов и другой утвари.

В первый год обучения юноши изучали историю, философию, географию, введение в пастырскую аскетику и богослужебное чтение.

По результатам экзаменов к концу первого года осталось тридцать претендентов на рукоположение, Джеймс был среди счастливчиков. Ему довольно легкого давались теологические дисциплины, а с мирскими помогал новый друг – Фолиант. Они часто и допоздна засиживались в библиотеке, подготавливаясь к урокам и обсуждая жизнь за пределами школы. Мистер Фокс редко бывал в самом Хьюстоне, а в Новом Орлеане последний раз был в молодости. Он в подробностях расспрашивал у Джеймса о набережной, кинотеатре, современной моде, ресторанах и подпольном казино, о котором читал в газетах. Но Джеймс мало о чём мог поведать старику, только о церкви, обувных магазинах и немного рассказал про вокзал.

– Да уж, Джеймс, ты вёл не менее затворнический образ жизни, чем я. Но я уже давно старик, а ты еще совсем молодой парнишка. Вот и сейчас, после занятий не бежишь общаться с ровесниками, а проводишь вечера со старым книжным червем или закрываешься в мастерской, – постоянно твердил Фолиант.

– Мне так спокойнее, – бубнил Джеймс.

– А не должно быть спокойно в твоём возрасте, – настаивал старик – вот получишь образование, вернёшься в Новый Орлеан, и что дальше? Опять только церковь и мастерская? Тебе надо жениться. Женщина сможет исцелить твою сердечную рану и заполнит пустоту в душе. Иначе ты сам себя скоро сгрызешь.

– Угу, – был всегда один и тот же ответ парня.

Джеймс часто получал письма от пастора Нила и детишек. Наставник очень гордился учеником, дети писали о своих успехах, присылали рисунки.

Юноша приезжал навестить их на День Благодарения и Рождество, провел весь август в Новом Орлеане. А потом отдохнувший, румяный, с просоленным от морского бриза лицом вернулся в школу на заключительный год обучения.

Его соседи по комнате, братья-близнецы, тоже успешно сдали экзамены, поэтому они остались жить втроём. Джеймса это вполне устраивало, он не любил перемен. Мистеру Фоксу он привёз кипу газет Нового Орлеана, тот был безмерно счастлив и опять начал расспрашивать о новостях из большого города. Ответы Джеймса были скудны и несодержательны, на что Фолиант прочитал очередную лекцию о прелестях молодости и необходимости расширения кругозора по отношению к девушкам.

Второй год обучения был разделен на две части: в первом полугодии подробное изучение Писания, во втором – практические занятия по пастырским проповедям. Большинству учеников этот год дался проще, и по окончании осталось восемнадцать человек, в том числе и Джеймс.

И вот, наконец, настал самый главный день в жизни учеников – назначена дата личных собеседований с членами руководящего совета и церковными лидерами протестантских церквей.

На это важное мероприятие приехали пасторы Том и Нил, они были приглашены как главные пасторы своих церквей. Само собой, в виду личной заинтересованности, они не экзаменовали Джеймса. Наэлектризованная, нервная, томяще-мучительная атмосфера стояла во всех коридорах школы. Юноши в чистых наглаженный костюмах, начищенных ботинках, ходили из угла в угол в комнате ожидания с заложенными за спины руками. Джеймс стоял, облокотившись плечом на откос окна, сложив руки на груди, и смотрел на голые безжизненные ветви деревьев. Он думал о Леи, эти мысли помогали ему успокоить прыгающее в груди сердце.

Он был вызван предпоследним. За последние несколько часов Джеймс увидел у одноклассников широкий спектр эмоций: раздражительный смех, импульсивное постукивание ботинком, улыбки радости и слезы огорчения. Он настолько изнервничался и устал ждать, что был готов к любому решению коллегии духовных лиц. Однако всё прошло идеально, как потом наперебой рассказывали пасторы Том и Нил, Джеймс же мало что помнил, голова его была как в тумане.

На следующий день прошла официальная церемония рукоположения для семи успешных юношей, получивших чины младших пасторов.

Молодой пастор

Ранним осенним утром на перроне вокзала Нового Орлеана был замечен молодой человек лет двадцати, выше среднего роста, с глубоко посаженными голубыми глазами и русыми слегка волнистыми волосами. Он шёл быстрым широким шагом к выходу с вокзала. Девушки и молодые женщины, мимо которых он пролетал, удивленно оглядывались ему вслед и, прикрывая ротики ажурными перчатками, увлечённо перешёптывались.

Младший пастор Джеймс официально прибыл на службу в единственную в городе протестантскую церковь, которой руководил пастор Нил. Молодой пастор был одет в новый черный костюм, того же цвета рубашку и ботинки, в воротнике рубашки резонансно белела накрахмаленная колоратка.

Он предпочёл пройтись привычной дорогой по набережной до церкви, а не брать в аренду автомобиль, хотя на этот раз мог себе это позволить за счёт пасторского жалования. В это время дня на набережной было немноголюдно, несколько рыбаков и пара пожилых людей, выгуливающих собак. Волна трепета взволнованных леди от новоприбывшего свежего молодого пастора ещё не успела докатится до этой части города, поэтому Джеймс беспрепятственно добрался до места службы.

Долгожданная встреча с пастором Нилом прошла очень тепло, чего нельзя сказать о Долорес. Она была уверена, что Джеймс, успешно сдавший экзамены и получивший должность, отправится в другой приход, подальше от её обители. Но пастор настоял, что ему необходим помощник не только в мастерской, но и при проведении служб.

Джеймсу выделили комнату в густо населённом доме в другом районе Нового Орлеана, однако, он отказался от неё в пользу комнатушки-мастерской. Теперь он был финансово свободен и мог не беспокоиться о недовольно-презрительном выражении лица жены светлого пастора во время общих трапез.

Женщина, которая раньше «питалась» неловкостью, смущением и обескураженностью парня, зависимого от её мужа, теперь потеряла рычаги управления юнцом. Ей не хватало чувства превосходства над кем-либо, а так как она общалась только с мужем и Джеймсом, вариантов иных жертв у неё не было. Недолго думая, Долорес нашла пищу для «поддержания жизнедеятельности» своей тёмной безликой души – она решила следить за каждым шагом младшего пастора и, уличив его в какой-нибудь серьёзной ошибке, отправить на другой конец света.

Вопреки её ожиданиям, повзрослевший и возмужавший Джеймс продолжил затворнический образ жизни, не нарушая церковные каноны, личные принципы и общепринятые правила приличия.

Так шли годы, младший пастор исправно выполнял свои служебные обязанности, чинил обувь и занимался с малышами в церковном детском саду.

Небывалый ажиотаж, охвативший милых дам Нового Орлеана, от приезда молоденького стеснительного пастора в не отличавшийся особой праведностью город давно прошёл. В первый год его службы стаи добродетельных мамаш водили на смотрины своих пока еще кротких дочерей. Не получив ничего кроме благословения, девушки отправлялись обратно в отчий дом или, чуть изменив маршрут, – под крышу более весёлых заведений – многочисленных кабаре и ресторанов.

Во второй год, прознав о целомудренности младшего пастора, ярыми последовательницами протестантского учения стали замужние молодые женщины, уставшие от винного запаха своих благоверных и желавшие испытать что-то такое, чего уже не мог предложить им порочный город. После нескольких воскресных проповедей, прерываемых гулом пёстрой неподобающе одетой толпы лихих прихожанок, пастор Нил корректно прекратил парадные шествия в свою церковь.

Третий год прошёл намного спокойнее, только изредка прилетали в открытое окно мастерской записки с пылкими признаниями в любви или приглашениями на свидания. Ухмыльнувшись, светлый пастор собирал с подоконника нераспечатанные, густо пропитанные духами конвертики и отправлял в печь.

Годы всё больше подводили здоровье пастора Нила: он начал хромать и жаловался на боли в спине. Проповеди он проводил уже более короткие и чаще всего, сидя на стуле. Мысли о необходимости преждевременного выхода на пенсию не пугали светлого пастора, он не переживал, что оставит приход на незнакомого человека, они с Джеймсом не раз обсуждали, что тот встанет во главе церкви. Мучительно терзало сердце пастора только одно обстоятельство – одиночество его воспитанника. С выходом на заслуженный отдых каждый пастор и его семья получали жильё и достойную пенсию, но не могли продолжать жить в здании церкви.

В один из вечеров, чиня очередную пару обуви, пастор решил прервать молчаливую монотонную работу и перейти к жизненно важному разговору.

– Сынок, я хочу серьёзно с тобой поговорить, – начал он.

– Конечно, – ответил Джеймс, не отрываясь от работы.

– Как мы с тобой и обсуждали, в скором времени я покину свой пост, а ты достойно продолжишь моё дело.

– Вам опять нехорошо? – резко поднял голову Джеймс.

– Нет, нет, я неплохо себя чувствую. Вот только очень за тебя переживаю.

– А что со мной? – приподнял бровь молодой человек.

– Тебе необходимо жениться. Ну не может человек прожить одиноким волком. Ты не справишься в одиночку с церковью, садом, детишками и домашними делами. Тебе нужен помощник, жена.

– Надо тогда обучить нашему ремеслу какого-нибудь мальчишку из прихода.

– Дельная мысль. А убираться, готовить для тебя и детей тоже он будет? А на рынок бегать?

– Сам справлюсь.