Отзывы на книги автора «Даниил Гранин»

Совершенно не зашел данный роман по причине особенностей языка Даниила Гранина. Сама биография ученого интересна, нашел пару забавных моментов, с отсылками на которые сталкивался и на научных мероприятиях. Так, однажды, побывал на научной конференции в Ялте и один из ученных просил провести выступление прямо в море (жара была сумасшедшая и в кабинете мало кто мог вывезти большую толпу), жаль, что теперь не спросить, отсылка эта была на биографию Тимофеева-Ресовского или просто история идет по кругу?
Наверно, книга мне бы понравилась больше, если бы манера повествования была другой, и речь сейчас совершенно не про трудности понимания многих моментов. Увы...

Как не хватает этой книги литературного мяса. Даже сравнивая с моим немногим прочитанным у Гранина. Просто вижу, как он мог развернуть и историю Шпеера, или историю майора. Как-будто Гранин скользил от одной идеи к другой. Вот его заинтересовали влюбленные, разлученные расстоянием. Вот его заинтересовала тема с энергией. А теперь перейдем к Хоккинзу. И лично меня, коробили эти коллажи. Никакой смысловой нагрузки они не несли.
Рада, что есть возможность прочесть и другие произведения, а не останавливаться на последнем.

Ночь с 1 на 2 января 1999 года. Кабинет писателя. Мягкий свет от настольной лампы с абажуром из матового стекла. Старомодная пишущая машинка, стопка книг. За столом сидит, сгорбившись и зажимая ладонями уши, седой как лунь старик в домашнем халате.

— Шшшш... Арр... Шшш...

— Ох, старость — не радость! Подумать только: 80 лет мне стукнуло! Как отмечали, так всё было ничего... А теперь то шум, то треск в ушах, а временами как бы и голоса... Что за чёрт!

— Да не чёрт я, а дух воздуха! Арр... Ариэль мне имя! Читал небось обо мне у Шшш... у Шекспира?

— Так это у меня слуховые галлюцинации!

— Да нет же! Просто я настроился на твою ментальную волну.

— Ментальное расстройство! Голоса в голове! Узнают — в психушку запрут...

— Да ладно, какая психушка! Ты что — диссидент? Пётр Григоренко? Валерия Новодворская? Ты же суперблагонадёжный, пробы негде ставить! Ты же символ советского писательского официоза, да и постсоветского тоже! Тебя, даже если вправду рехнёшся, в психушку постесняются отправить.

— Утешил, называется... Я же знаю, что тебя нет!

— Хочешь, покажусь?

— Ой, не надо... Ты же там, у Шекспира, на гарпию похож!

— Я любой облик могу принимать. Или никакого.

— Лучше никакого: не хватало мне ещё зрительных галлюцинаций...

— Ну, как знаешь. Перейдём к делу: мы, духи воздуха, предостеречь тебя хотим от большой ошибки.

— Да что вам за дело до меня?

— О, мы тебя давно знаем: со времён бурного успеха твоей повести «Иду на грозу».

— А-а, славное было время! 62-й год! Потом ещё экранизация была, в 65-м! Какие актёры играли! Успех, успех! Но вам-то что?

— Гроза — это по нашей части: очень мы веселились. Людишки мечтают управлять погодой! Что может быть забавнее! С тех пор и присматриваем за тобой: надеялись, ещё чем-нибудь порадуешь.

— Ну и как?

— Порадовал. Ты так часто и так успешно лазил в щель между совестью и подлостью, что наблюдать было любо-дорого.

В повести «Ремесло» Сергей Довлатов пересказывает свой разговор с Граниным:

- Неплохо, - повторял Даниил Александрович, листая мою рукопись, - неплохо...

Гранин задумался, потом сказал:

- Только всё это не для печати.

Я говорю:

- Может быть. Я не знаю, где советские писатели черпают темы. Всё кругом не для печати...

Гранин сказал:

- Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.

Я набрался храбрости и сказал:

- Мне кажется, рядом с этой щелью волчий капкан установлен.

Наступила тягостная пауза.

— Ну ты всё-таки гарпия. Хоть и невидимая.

— Вижу, помнишь дела свои прошлые. И осталось, конечно, ощущение стыда, позора уступок, понимание, что так нельзя, что всё это гнусно...

Ариэль, подсмеиваясь над Граниным, цитирует фразу из его рассказа «Два лика»: «Осталось ощущение стыда, позора уступок, понимание, что так нельзя, что всё это гнусно...» (у Гранина речь идёт о душевном состоянии Пушкина после разочарования в политике Николая I)

— Зато я публиковался! Литератор должен публиковаться!

— Да, но теперь-то ты уже по уши в публикациях! Одних собраний сочинений не то шесть, не то семь! Тебя в классики записали! И всё неймётся: какие-то текстики публикуешь в периодике о Петре Великом... Ну зачем, зачем??

— Затем, что я всю жизнь писал об учёных. Теперь пришло время написать и о человеке, основавшем в России Академию наук. Целая книга скоро будет!

—Не позорься, остановись!

— Почему это?

— Да ведь не по силам тебе задача! Разве ты историк? Твоя фамилия «Павленко»? Или «Анисимов»?

— Я их книги читал! И многие другие! Я даже Нартова читал! И Штелина!

— И Валишевского? ))

— И Валишевского тоже!

Нартов Андрей Константинович (1693—1756), токарь и механик, наставник Петра I в токарном ремесле; предполагаемый автор книги «Достопамятные повествования и речи Петра Великого» (по другой версии, написанной его сыном).

Штелин, Якоб (1709—1785), деятель российской Академии наук, мемуарист, собиратель анекдотов о Петре Великом.

Валишевский, Казимеж (1849–1935), плодовитый польский писатель, популяризатор истории, знаток и любитель исторических анекдотов. Махровый русофоб.

— И что ты вынес из всех этих книг, кроме серии занятных сюжетиков? Ты ведь только по поверхности можешь скользить! Ни эпоху не знаешь, ни людей... Вот скажи мне: кто такие Цыклер и Соковнин?

— Известно, кто: два заговорщика, стрелецкие полковники!

Вопреки утверждению Гранина (Вечера с Петром Великим, гл. 5), стрелецким полковником был только Цыклер. Алексей Прокофьевич Соковнин (ок. 1640—1697), имевший высокий думский чин окольничего, стрельцами никогда не командовал.

— Замечательно! А вот тебе посложнее вопрос: царский денщик Татищев и историк Татищев — это один человек или два?

— М-ммм... Один!

Татищев Василий Никитич (1686—1750), боевой офицер, позже крупный администратор; историк, автор знаменитой «Истории Российской».

Татищев Алексей Данилович (1697—1760), денщик Петра Великого, удачливый придворный шаркун; при Елизавете Петровне генерал-полицмейстер.

У Гранина упомянут «историк, бывший денщик Петра Татищев» (Вечера с Петром Великим, гл. 25).

— Ты уверен?

— Да какая разница! Кто из моих читателей будет интересоваться каким-то там Татищевым! Им крупные фигуры интересны. Пётр Андреевич Толстой, Александр Данилович Меншиков...

— Кстати, о Меншикове. Как ты думаешь, какие ордена и медали могли быть на его мундире?

— Медали? Известно, какие: за взятие Нарвы, за Полтаву...

— И ещё, конечно, медаль за город Будапешт?

Гранин не понимает, что военачальников уровня Меншикова награждалитолько орденами. После каждой победы они получали, конечно,памятныемедали, но на мундирах их не носят, и смешивать их снаграднымимедалями не следует. В своей книге Гранин простодушно упомянет среди наград с мундира Меншикова медали «за взятие Нарвы, за Полтаву» (Вечера с Петром Великим, гл. 24). Здесь даже двойная ошибка: наградной медали «за взятие Нарвы» вообще не существовало.

— Не понял юмора. И нечего тут глумиться над нашей русской воинской славой!

— Кто бы говорил про воинскую славу! Ты ведь даже ход Полтавской битвы не знаешь!

— Разберусь как-нибудь!

— Да куда уж тебе: устарел...

Гранин: «Неизвестно, как бы обернулось дело под Полтавой, если б Меншиков не рванул кавалерией, всеми полками не ударил. Шведы в лес, он за ними, те сдались, он тут же, не мешкая, повернул на резервный шведский корпус, в самый крайний момент угадал, врезался в гущу, под ним три лошади убило, погнал шведов, рассеял их, генерал за генералом ему сдавались.

Кавалерия Меншикова поспевала всюду. Это его полк в начале боя заметил, как во мгле перед рассветом, крадучись, приближались к лагерю шведы» (Вечера с Петром Великим, гл. 24).

Не исключено, что под Меншиковым в тот день в самом деле «три лошади убило». Но картина сражения, нарисованная Граниным, фантастична от начала и до конца.

— А для моих целей сугубая историческая точность и не нужна!

— Историческая истина, я думаю, тоже. Ты ведь советский литературный чиновник: любую гнусность можешь оправдать, да ещё и в позе праведника.

О тактике Гранина в грязной истории с исключением Солженицына из Союза писателей см. подробно: Алексей Семёнов. Волчий капкан. Часть вторая. 30 ноября 1999 (текст доступен в Сети)

— Это ты про исключение Солженицына из Союза писателей? Так он сам нарывался... И при чём тут Пётр Великий?

— При том, что душонка у тебя лакейская, и Пётр Великий для тебя — всё равно что партийное начальство. Ты же его выгораживать будешь, что бы он ни учудил.

— Он всё делал для блага государства!

— Уничтожить всякую законность в порядке наследства и отдать престол на произволение самодержца — тоже для блага государства?

Ариэль цитирует Пушкина: «5 февраля Петр издал манифест и указ о праве наследства, т.е. уничтожил всякую законность в порядке наследства и отдал престол на произволение самодержца» (История Петра I).

— Тоже! Верховную власть — достойнейшему!

— То-то у вас чехарда была с престолонаследием весь XVIII век... А родного сына вздёргивать на дыбу и полосовать кнутом — тоже для блага государства?

— Именно так! Надо было раскрыть заговор, докопаться до корней!

— Ты сам-то докопался до корней? Ты ведь даже Устрялова не читал!

— Устрялов устарел!

— ...сказал человек, который его не открывал.

Устрялов Николай Герасимович (1805—1870), историк, автор «Истории царствования Петра Великого»; том 6 (СПб., 1863), целиком отведённый делу царевича Алексея, ввёл в научный оборот множество документов и сохраняет научное значение вплоть до нашего времени. На следствии обнаружилась крайняя непопулярность политики царя-преобразователя даже в кругу элиты общества. Собранных Устряловым материалов вполне достаточно, чтобы подвести читателя к выводу, который делают новейшие исследователи: «Пётр, казнив ближайших единомышленников и слуг царевича, в дальнейшем свернул дело – ликвидировать оппозицию такого масштаба было невозможно» (Сергеев С.М. Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия. М., 2017).

— О деле царевича Алексея у Павленко написано вполне достаточно!

— Если так, то зачем ещё и тебе об этом писать?

— Судьба Алексея всем известна, и эту тему не обойти.

— А как ты будешь трактовать причину его смерти?

— Скорее всего, он умер своей смертью. От пыток и побоев.

Эти два предложения – из книги Гранина, слово в слово.

— Своей смертью. От пыток и побоев... Так, значит, Румянцев не душил его подушкой?

— Нет, это ложная версия. Хотя... Румянцев неотступно выполнял любые поручения. Его первого Пётр выбрал для деликатнейшей миссии — привезти из Австрии беглеца-царевича. Румянцев поехал, разузнал, не так-то просто оказалось вызволить царевича, пребывание его в Австрии было слишком выгодно многим.

Последние три фразы – из книги Гранина, слово в слово.

— «Вызволить!» Ты так и напишешь?

— Вот назло тебе так и напишу... У меня целая глава будет про Румянцева!

— Может, ты и про то напишешь, как царь Пётр Румянцева женил?

— Я даже центральным событием главы это сделаю. Так и назову главу: «Царское сватовство». Это же счастливая, волшебная сказка!

— Да ну? «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!»

— Вот авторитетнейший источник: «Русский биографический словарь», том 17, 1918 года издания.

Гранин вытаскивает из стопки книг на столе толстый том в сером старинном переплёте, открывает заложенное закладкой место, читает вслух:

В следующем, 1720 г. Румянцев вознамерился вступить в брак с избранною им особою, но Петр І не одобрил его выбора невесты и поехал с ним вместе к боярину графу Андрею Артамоновичу Матвееву — сватать его дочь, молодую красавицу Марию Андреевну, бывшую немалое время за границею вместе с отцом. Матвеев, считая Румянцева бедным дворянином, находил его недостойным руки своей дочери, но не счел удобным противиться желанию Петра І, тем более, что Царь выразил ему, что любит Румянцева, и что в его власти сравнить жениха с самими знатнейшими...

— «Русский биографический словарь» совсем недавно у вас переиздали: репринт, тираж 5000 экземпляров. То есть он будет во всех библиотеках. Достаточно открыть том 17 не на той странице, которая у тебя заложена, а чуть выше, где размещена словарная статья «Румянцова, графиня Мария Андреевна»... и царское сватовство превратится из волшебной сказки в скабрёзную новеллу. Не боишься, любезный мой сказочник, что твоя репутация пострадает?

«Молодая графиня Матвеева свободно владела французским языком, умела довольно бойко говорить, хорошо танцевала, так что не замедлила обратить на себя внимание Петра І на ассамблеях, незадолго пред возвращением Матвеева из-за границы установленных в нашем отечестве по царскому указу 1718 года. По словам Карабанова, Петр І не только имел большое расположение к М. А. Матвеевой, но и ревновал её к другим до того, что однажды даже наказал её собственноручно за слишком смелое обращение с кем-то другим и пригрозил ей, что выдаст её замуж за человека, который сумеет держать её в строгости и не позволит ей иметь любовников, кроме него одного»
(Русский биографический словарь. Т. 17. 1918. — С. 455).

Любопытный факт: в процессе работы над книгой, добравшись до главы 22, «Царское сватовство», Гранин успел забыть, что Мария Румянцева была у него упомянута выше:

«Несмотря на церковный брак с Екатериной, заключённый в 1711 году, Пётр по-прежнему не отказывал себе в любовных утехах. Связи его всегда также случайны. Гостиниичные служанки, поварихи, крестьянки, дочери вельмож. Среди них пятнадцатилетняя Евдокия Ржевская, Мария Румянцева... Вероятные потомки Петра, вырастая, расцветут и в следующую эпоху станут полководцами, героями, министрами, можно подумать, что он оплодотворил царствование Екатерины Второй»
(Вечера с Петром Великим, гл. 14).

—  Моя репутация вполне устойчива, можешь за неё не волноваться.

—И ей уже не повредят ни случайные ошибки, ни прямое враньё?

— Ну, не всякий же такая язва, как ты. Читатели в массе своей очень простодушны: что-то слышали когда-то на уроках в школе, что-то экскурсовод рассказал, что-то видели в кино... Из моей книги они много нового узнают, и будут мне благодарны. Особенно если текст будет занимательным.

— И как же ты сделаешь свой текст занимательным? Ты что, Натан Эйдельман? Король научпопа и гений популяризации?

— Я научпоп не буду писать, я роман напишу!

— Час от часу не легче! Разве ты исторический романист? Чапыгин? Шишков? Алексей Толстой? Или хотя бы Герман?

— Я Герман!

— Ах да: Гранин — это же псевдоним... Но ты не тот Герман! Разве можешь ты написать роман такого уровня, как «Россия молодая»? Какие там характеры! Кормщик Рябов! Таможенник Крыков! Капитан-командор Иевлев! А женщины! Таисья Рябова! Бабинька Евдоха! А мерзавцы и враги! Воевода Прозоровский! Подручный его Мехоношин! Шпион-правдолюб дес Фонтейнес, наконец! А ты? Какие образы ты создал? У тебя же не люди, а картонные фигурки. Более или менее ярко раскрашенные, причём обычно без полутонов.

— Массовому читателю мои книги нравятся! И не только в нашей стране! Многое переведено! На 27 языков народов мира!

— И начальству твои книги нравятся, конечно?

— Да, нравятся! И не вижу тут ничего плохого! Я лауреат зарубежных и отечественных литературных премий, в том числе дважды лауреат Государственной премии СССР!

— Да будь ты хоть нобелевский лауреат, а роман, где надо XVIII век изображать, ты всё-таки не потянешь!

— Так я и не буду XVIII век изображать. Мой творческий замысел оригинален: я книгу об истории превращу в книгу историй.

— Историй о чём?

— О частной жизни и любви.

— А, так ты в грязном белье Петра Великого вздумал копаться?

— Скажем так: я покажу личность Петра в необычном ракурсе. Сделаю упор на раскрытие его внутреннего мира, проводя читателя через калейдоскоп разрозненных событий.

— Ну, эти красивости оставь для аннотации, а мне изволь объяснить по-человечески.

— Дух воздуха, а объяснять ему надо по-человечески...

— Для тебя же стараюсь! Сам поймешь наконец, что именно пишешь, если сумеешь внятно объяснить.

— У меня будет классическая рамочная композиция: в кардиологическом санатории нашего времени встречаются четыре мужика средних лет, представляющие разные слои общества. По вечерам они выпивают втайне от персонала и под хмельком пытаются разобраться в историях из времён петровского царствования, которыми щедро делится один из них — учитель истории с трудной судьбой, исследователь-энтузиаст и пламенный поклонник Петра.

— То есть у тебя вместо действия будут диалоги подвыпивших мужиков?

— Там такие встают вопросы, что без бутылки не разобраться.

— Ну, это понятно: если сам автор книги в чём-то не разобрался, то куда уж его героям...

— Зато моим читателям будет над чем поразмыслить.

— Это вряд ли: для размышления нужна информация к размышлению. Причём достоверная. Но ты же не способен снабдить читателя достоверной информацией! Ты что угодно можешь переврать, вплоть до библейских цитат!

Бытие 22:7-8 (синодальный перевод): «Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец длявсесожжения? Авраам сказал:Бог усмотрит Себе агнца длявсесожжения, сын мой.И шли далееоба вместе»

Гранин (Вечера с Петром Великим. Гл. 23. Жертвоприношение): «Сын спросил: «Вот огонь и дрова, где же агнец для воссожжения?» Отец отвечал: «Вот усмотрел себе агнца для воссожжения, сын мой». Исаак всё понял и попросил связать его».

Правка Граниным крошечного библейского текста весьма существенна и требует развёрнутого комментария.
1) Если оставит написание «Бог», то это будет нарушением еврейской традиции; а если написать «Б-г», как принято у евреев, то выйдет скандал. Гранин принял поистине соломоново решение – попросту выбросил Имя Всевышнего.
2) Употреблённое в русском Синодальном переводе Библии слово «всесожжение» (тип жертвоприношения, калька с греч. ὁλοκαύστος) у евреев неизбежно вызывает болезненные ассоциации с англ. holocaust и русским «холокост». Чтобы не напоминать лишний раз читателям-евреям о национальной трагедии, Гранин подменил зловещее «всесожжение» на безобидный неологизм «воссожжение».
3) Странная просьба Исаака выдумана, конечно, для «драматизации»: Гранин явно думает, что способен улучшить библейский текст!

— В России плохо знают Библию, поэтому мои маленькие вольности попросту никто не заметит.

— Допустим. Но герой книги не может быть умнее автора! А ты ведь даже не полузнайка; ты — форменный неуч, воплощение воинствующего невежества. Ясно как день, что твой персонаж-рассказчик будет грузить собутыльников байками. И таких глупостей при этом понамелет, что специалисты ахнут... Если снизойдут, конечно, до твоей бульварной стряпни.

— Байки — это не всегда плохо! «Тьмы низких истин мне дороже / Нас возвышающий обман».

— Вечно вы, русские, прячетесь за вашего Пушкина! А всё оттого, что правда глаза колет.

— Есть убогая правда факта, а есть великая правда жизни. Я покажу Петра как человека большой силы духа, мечтателя и реформатора. Выведу в эпизодах двух чрезвычайно талантливых иностранцев, восхищавшихся нашим царём: Сен-Симона и Лейбница. И непременно расскажу подробно о трёх главных любовных увлечениях Петра: великому преобразователю ничто человеческое не было чуждо...

— Ну, вот мы и добрались до грязного белья! Но хоть здесь-то ты покажешь себя знатоком вопроса? Считается, что долговременных увлечений у царя было только два: Анна Монс и Екатерина, будущая императрица. Обе женщины выведены в популярном романе Алексея Толстого, поэтому известны практически всем. Кто же третья?

— Княжна Мария Кантемир.

— Ну, это ты Валишевского начитался. А он, в свою очередь, опирался на старые байки, слухи и сплетни.

— Валишевский всё это проанализировал и представил целостную версию, вполне убедительную.

Гранин отыскивает среди книг на рабочем столе том Валишевского, открывает заложенное закладкой место, читает вслух:

Когда Пётр в 1722 году отправлялся в поход на Персию, его любовная интрига с Марией Кантемир тянулась уже несколько лет и казалась близкой к развязке, роковой для Екатерины. Обе женщины сопровождали царя во время похода. Но Мария вынуждена была остаться в Астрахани, так как была беременна. Это ещё больше укрепило её приверженцев в победе. После смерти маленького Петра Петровича у Екатерины не было больше сына, которого Пётр мог бы сделать своим наследником. Предполагалось, что если по возвращении царя из похода Кантемир подарит ему сына, то Пётр не колеблясь отделается от второй жены так же, как освободился от первой. Если верить Шереру, друзья Екатерины нашли способ избавиться от опасности: вернувшись, Пётр застал свою любовницу тяжелобольной после преждевременных родов; опасались даже за её жизнь...

См.: Валишевский К. Пётр Великий. Часть 2, кн. 2, гл. 6. Упомянутый мимоходом Шерер, Жан-Бенуа (1741—1824) — франко-германский историк; некоторое время был атташе французского посольства в Петербурге. Ряд утверждений в его книгах не имеет документальной основы.

Как видишь, мой невидимый друг, у Валишевского история последней любви Петра I занимает всего один абзац. А художественно тема совсем не раскрыта: где бытовые детали, где яркие штрихи атмосферы интриг и коварства? Где люди, усилиями которых раскручивалась пружина интриги против Марии? А я из этой истории такую вставную новеллу сделаю для своего романа, что чувствительные дамы плакать будут!

— И как ты вложишь эту новеллу в уста персонажа-рассказчика? Разве что сделать, по примеру Бокаччо, многостраничный монолог, при почтительном молчании слушателей...

— Именно так и задумано. Мой персонаж-рассказчик, в виде исключения, последнюю из своих историй прочтёт по тетрадке. Приберегу его монолог для последней главы, с минимальным рамочным обрамлением.

— Легко предвидеть, что это будет единственный фрагмент твоего романа, сколько-нибудь похожий на литературу. Творческая задача «выбить слезу» тебе по плечу. Вполне соответствует масштабу твоего дарования.

— О масштабе моего дарования позволь судить моим читателям!

— Твоим читателям масштаб твоего дарования подскажет аннотация. Ты, как водится у вас в России, сам будешь её писать?

— Возможно.

— Ну, тогда вот тебе рецепт. Твой текст корявый? Пиши: «блестящий стиль». Твоя рамочная композиция банальна, а повествовательные приёмы допотопны? Пиши: «оригинальный ход обратного повествования». Ты путаешься в деталях событий и плохо знаешь быт эпохи? Пиши: «акцент на детали, неизвестные современной аудитории». Твои персонажи и отношения между ними обрисованы поверхностно? Пиши: «глубокий психологизм». У тебя совсем нет действия? Пиши: «динамизм повествования»...

Гранин, долго терпевший колкости, приходит наконец в крайнее раздражение и повышает голос.

— Думай что хочешь, а большой роман с рамочной композицией я всё-таки напишу! Назло всем духам воздуха, земли, воды и огня! Моя книга будут литературной сенсацией!

— Нет, мой милый: не литературной сенсацией, а литературным недоразумением. Сборной солянкой из недомыслия, невежества, ханжества и сервилизма.

— Ничего такого у меня не увидят! Ни издатели, ни читатели, ни критика! Моё имя откроет мне все двери! Мою новую книгу очень охотно издадут, а потом ещё и переиздавать будут!

— А потом по мотивам твоей душещипательной вставной новеллы про «последнюю любовь Петра» какой-нибудь режиссёр кинчишку снимет...

— Возможно! Мои произведения уже не раз экранизировали!

— И кончится тем, что похабная версия Валишевского, основанная на слухах и сплетнях, пойдёт в народ. Благодаря писателю и кинорежиссёру, двум творческим людям с пониженной социальной ответственностью. Да ваш Пётр Великий от столь дивного внимания к его персоне перевернётся в гробу!

Гранин в ярости смахивает со стола всю стопку книг. Шум падения увесистых томов. Движение воздуха в комнате, удаляющийся смех невидимого существа. Затем тишина.

АННОТАЦИЯ (ПОДЛИННАЯ)

Даниил Гранин — классик отечественной литературы, чьи произведения переведены на 27 языков народов мира, лауреат зарубежных и отечественных литературных премий, в том числе дважды лауреат Государственной премии СССР.

Каждое его произведение — литературная сенсация, и «Вечера с Петром Великим» — еще одно тому подтверждение. Сообразно своему оригинальному замыслу, автор превращает книгу об истории в книгу историй о частной жизни и любви.

Своеобразие романа в том, что личность Петра I показана в необычном ракурсе. Автор делает упор на раскрытие внутреннего мира императора, проводя читателя через калейдоскоп разрозненных событий, из которых постепенно вырисовывается впечатляющая картина быта и нравов далекой эпохи.

Малоизвестные факты, бытовые детали, яркие штрихи атмосферы интриг и коварства складываются в рассказ о Петре I как о человеке большой силы духа, мечтателе и реформаторе. Портреты реальных исторических персонажей: императрицы Екатерины I, шведского короля Карла XII, Ивана Голикова, Анны Монс, Александра Меншикова, Петра Толстого, герцога Сен-Симона, Карла Лейбница — дополнены их письмами, выдержками из документов. Особое место занимает история последней любви Петра I и княжны Марии Кантемир, ставшей жертвой козней Екатерины.

Лейбниц был Готфрид Вильгельм, а не Карл.

Блестящий стиль, оригинальный ход обратного повествования, акцент на детали, неизвестные современной аудитории, глубокий психологизм, динамизм повествования делают книгу настоящим подарком любителям исторической прозы.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Отрывок будущего «романа» Гранина, под названием «Учитель истории», был впервые напечатан в 1989 г. («Искорка», № 1). Отдельные главы печатались в периодике: «Вечерний Петербург» (1996, 29 нояб.); «Наука и жизнь» (1997, № 1); «Российская газета» (2000, 7 апр.). Впервые полностью — в журнале «Дружба народов», 2000, № 5-7.

Первое отдельное издание «романа»: Гранин Д.А. Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. — СПб.: Историческая иллюстрация, 2000. — 432 с., ил.

В 2001 г. «роман» получил Государственную премию РФ, после чего последовал длинный ряд переизданий.

Включался «роман» и в новые «Собрания сочинений» Гранина.

В 2011 г. режиссёр Владимир Бортко снял по мотивам «романа» Гранина мини-сериал: «Пётр Первый. Завещание». В том же году «роман» был переиздан издательством «Олма», под новым названием («Три любви Петра Великого») и в нарочито бульварном внешнем оформлении (на обложке – кадр из мини-сериала Бортко).

В 2013 г. «роман» вошёл в число финалистов премии «Золотой Дельвиг» в номинации «За верность слову и Отечеству».

Сруктура книги интересно выстроена и из-за этого читается быстро (особенно диалоги больных) но вот содержание, увы..
Место действия - санаторий в наши дни, больные собираются в одной из палат,выпивают и ведут беседы.Один из пациентов по фамилии Молочков рассказывает больным разные исторические миниатюры времен царствования Петра Первого.
Нападки на Петра идут от слушателей Молочкова: А почему Петр поступил так-то? А на нем кровь многих и в частности собственного сына! А город Санкт-Петербург построен на костях рабов-крестьян и т.д. Молочков (автор сделал его самым позитивным персонажем который самозабвенно любит императора Петра и то что он сделал для России, в своем фанатизме он чем-то смахивает на юродливого) отвечает на все вопросы, оправдывает Петра и разбивает лживые (лживые?) утверждения о российском императоре.
Состав больных в палате это срез общества (так как его представляет автор) - в профессоре явно угадывается либерал который не любит нашего "тупого и вороватого" народа, в рабочем автор выписал этакую упрощенность везде - народная темень с сальными шутками и прочими "измами" и крайности в каждой фразе.
Мне кажется автору удались куски текста где он рассказывает об искусстве, памятниках, то какую смысловую нагрузку несут те или иные произведения искусства - мне это очень интересно читать.Но как только автор начинает рассуждать о политике, интересах разных партий при дворе, об историческом процессе, сразу видно что автор не тянет (мое мнение после прочтения множества книг о царствовании Петра).
Ну и никак не дает покоя автору личность Сталина, в нескольких эпизодах он упоминается явно с негативным оттенком и это тоже минус автору.

И что это было-то? И зачем?
Никогда еще я не мозолила так долго такую короткую книжку. Серо, уныло, бессмысленно.
Суть, вкратце, такова. Поехал советский специалист в Германию (рабочая, естественно, поезка). Встретил там женщину, влюбился, вроде взаимно, завертелось. И мысли, чувства, встречи, разговоры. Её приезд в Россию, снова встречи, разговоры. И не сходятся они никак в чем-то важном, разный у них взгляд на жизнь в целом. Понятно, она европейка, он "совок" (не подумайте, что я плохое имею в виду, просто он типичный такой советский "верующий"). Что у них может быть общего? Да, искусство, музыка, любовь, хорошо друг с другом. Но жить вместе, одной жизнью, так нельзя. Он не хочет в Германию, не сможет там жить, хоть работа будет, хоть что. Душа - русская, ей там тесно, душно. Там - не Родина. У них есть хорошее, но ему не надо туда, ему надо у нас сделать тоже хорошо. Она и помыслить не может жить в России. Приехать, полюбоваться дворцами Петербурга, музеями, картинными галереями, погулять под ручку с милым - с удовольствием. Но жить? Здесь? Где люди хмурые и недовольные, где само собой разумеющиеся вещи - роскошь, где нет свободы. Не согласна.
И что ждет их отношения? Расстались, разъехались. И созваниваются, открытки посылают, но чувствуется - не будет ничего.
Мне не понравились герои. Он - какой-то никакой. Вроде, наш человек, убежденный, имеющий четкую жизненную позицию, хороший специалист. Но однобокий какой-то, неживой, неспособный понять чувства той, в которую влюбился. Блеклый, не вызывающий сочувствия, только раздражение. Его страдания пробуждают что-то вроде брезгливости. Ходит, стонет, хочется сказать: "как не мужик, слюнтяй". В других книгах это бывает трогательно, здесь - противно.
Она - зацикленная на своей психологической проблеме, на своем происхождении. Вздорная, истеричная. Если с её взглядом не согласны - скандалит. Тоже неспособна хотя бы попытаться принять чужую точку зрения. Холодная какая-то. Такая же неживая и раздражающая. Неприятная.
И история не закончилась с их расставанием, зачем-то тянет жилы дальше, играет на нервах, пытается дать надежду на их воссоединение. А потом обрывается, оставляя в недоумении: почему вот здесь, сейчас? Словно текст, законченный на середине предложения. И запятая вместо точки.
И ни уму, ни сердцу. Зачем оно было? Зачем встретились, зачем расстались? Зачем он, идейный, встретил бывшую одноклассницу-зэчку? Что это изменило? Зачем была попытка сосватать ему другую, нелюбимую, но "подходящую"? Зачем эти проводы "блудных дочерей" в аэропорту? Да, в жизни все происходит просто так. Случается, потому что могло случиться. Не случается, потому что могло и не случиться. Вся жизнь - случайна. Но книга должна иметь идею, нести какую-то мысль, которую можно выразить простыми словами. Знаете, как школьники на уроке литературы: что вы поняли из этой книги? Так вот, я ничего не поняла.