Говорить о некромантии с глубоко образованным и понимающим собеседником было удивительно приятно, а интерес лорда Ставора вызывал в Грегоре нечто давно забытое и очень дорогое. Пожалуй, так его слушали Вороны, когда… Впрочем, неважно. В Карлонии будут адепты, способные по достоинству оценить уникальное мастерство наставника!..

«Чужие адепты, – напомнил он себе, сам удивившись этой простой и правильной, но отчего-то нехорошо царапнувшей мысли. – Ученики лорда Ставора и других мастеров, которых ты даже не знаешь! А тебя ждет Орден и твоя собственная Академия. Но твоя ли? И нужен ли ты ей?..»

Он снова потер ноющие виски и на этот раз решил твердо, что больше не позволит себе ни единого кубка этой Барготом придуманной медовухи. Глупо тратить время и без того короткого визита на хмельное забытье и нелепую жалость к самому себе, у него здесь найдется множество более интересных и достойных дел!

* * *

Несмотря на разговор со Ставором, во двор поместья Войцеховича Грегор въезжал уставшим и раздраженным. Тяжелое одурение от хмельного напитка и сытной еды никуда не делось, голову ломило болью, а перед глазами плавали темные мошки. Однако стоило конюхам подбежать, чтобы помочь господам спешиться, Грегор вскинулся, не поверив собственным глазам. Среди прислуги оказалось умертвие!

Сбросив усталость, Грегор изумленно вгляделся в нежить, бегло проверил ауру и внешние признаки. Смерть насильственная, но никаких повреждений, то ли яд, то ли проклятие… Умертвие смотрело мимо него равнодушно и тупо, кинуться не пыталось, а значит, с ним умело поработали. Да и вообще позаботились, надо признать. Высокий плечистый мужчина лет двадцати пяти, черноволосый и смуглый, был чисто вымыт, аккуратно причесан и одет в яркий, как у всех здешних жителей, наряд, разве что не расшитый золотом и без фазаньих перьев, зато с неизменно красными сапогами. Он даже прижизненную смазливость сохранил! Свежее, значит, умертвие, недавно поднятое.

Будь сознание Грегора не так затуманено, он швырнул бы в нежить Могильной Плитой раньше, чем присмотрелся, но теперь это показалось неуместным. Раз умертвие свободно ходит по двору, значит, хозяевам поместья виднее… А через несколько мгновений он увидел, как спешившийся Ставор небрежно швырнул умертвию поводья своего коня.

– Так это ваше?! – с облегчением выдохнул Грегор. – Но позвольте узнать: зачем?!

– Практикуюсь, – равнодушно пожал плечами влашский некромант и кивнул на умертвие не без некоторого самодовольства. – Хорош, а? Третий месяц по моей воле гуляет, ни пятнышка, ни запаха! Я его свежей кровью кормлю, ее на скотном дворе всегда вдоволь.

– Прекрасная работа, – уважительно подтвердил Грегор и осмотрел умертвие еще раз, внимательнее. – Отчего он умер? Проклятие? Погодите-ка… «Темный огонь»?

– Острый взгляд у вас, князь, – так же довольно подтвердил Ставор. – Оно самое. Покойник этот, изволите знать, при жизни себе изрядно лишнего позволил. За дочерью моей ухаживал, Радославой. Да что ухаживал, то не беда, по ней много кто сохнет. Плохо, что отказов не понимал. Первый раз ему Радка сказала, что не люб он ей, потом второй… А после третьего раза его за живое взяло, наболтал своим дружкам-приятелям, что дочь князя Ставора его полюбила, да так, что из юбки выпрыгнуть готова, только отца боится. Ну, тут уж я не стерпел…

– Вас… можно понять, – отозвался Грегор, продолжая разглядывать получившуюся нежить, которая так и держала поводья коня. – Порочить репутацию девицы – отвратительный поступок! Но погодите… Так он дворянин?! А как же его семья? Неужели она не возмутилась?

– Родные-то? Еще как! Самому королю писали, жаловались, – усмехнулся Ставор. – А что король? Неужели он мне запретит честь дочери защищать? Или княжна Ставор – порченая девка, чтоб о ней грязным языком болтать? Что я этого поганца убил – так в своем праве был. А что посмертием его распорядился, это другим наука. Хочет семья его забрать и похоронить как положено – пусть забирают. Отдам, если поклонятся мне так, чтобы я простил и смилостивился. А не смогут или не захотят, будет их сынок служить мне, пока не сгниет. Но я и скелет к чему-нибудь приспособлю.

Он поднял руку и повел пальцами – нежить послушно дернулась, повинуясь незримой связи. Взгляд умертвия, в котором не отражалось ни тени мысли или чувства, был устремлен куда-то вдаль. Кукла, пустая оболочка. Душа, разумеется, давно в Садах, но тело ходит и повинуется воле некроманта, служа отвратительным и ужасным напоминанием, что не стоит оскорблять Избранного Претемной Госпожи.

На миг Грегор представил, что сотворил бы подобное в Дорвенанте с кем-то из собственных врагов. Немыслимо! Весь Орден встал бы на дыбы, как норовистый конь, начались бы вопли о достоинстве мага, о милосердии, приличиях… «А вот Стефан Черный Глаз оценил бы… – мелькнула мысль. – И даже сказал бы, что убить за оскорбление всего одного человека – довольно милостиво. Ведь кто-то воспитал этого болвана способным оскорбить благородную девушку?..»

– «Темный огонь» для подобного лучше не использовать, – сказал он вслух, напоследок отметив для себя характерные следы на ауре умертвия. – Смерть от него мгновенная, но вторичные последствия таковы, что пораженная мускулатура постепенно выгорает изнутри, а затем структура проклятия перекидывается на кости. Для обычного трупа, лежащего в могиле, это уже не имеет никакого значения, а вот умертвие, поднятое после «Темного огня», продержится меньше обычного – иссохнет и рассыплется пеплом. Живая кровь, конечно, этот процесс несколько замедлит, но еще два-три месяца, и ходить он не сможет, а через полгода у вас, милорд, и скелета не останется.

– Вот как? – огорчился лорд Ставор. – Ну, может, оно и к лучшему. За полгода он мне точно глаза намозолит, видеть не захочу. Так что как ходить перестанет, спалю к Барготовой бабушке, а пепел родным его верну, пусть помнят мою доброту. Эй, тварь, веди Упыря в конюшню, чего стоишь? Да вычисти как следует!

Он щелкнул пальцами, нежить покорно кивнула и потянула за повод. Темно-серый жеребец князя пошел за умертвием спокойно, даже пританцовывая и ничуть не переживая, что рядом с ним существо, которого кони обычно боятся.

– Упыря? – не понял Грегор. – Простите, кто кого?..

– Упырь – это конь мой, – снова усмехнулся лорд Ставор. – Красавец, верно? Лучший приплод от Мороя и Босорки, во всей Влахии резвее коня не найдешь!

– У него несколько… необычное имя, – осторожно уронил Грегор, не желая обидеть Ставора, но тот лишь заулыбался еще шире и пояснил:

– Прапрадед мой, Владислав Ставор, славным истребителем упырей был. Магом уродился сильным, а уж до чего охоту любил! Так любил, что даже коня своего назвал Штригой, а замок родовой, что при нем достроили, Упыриным Гнездом. Мы предков почитаем, а уж славного князя Владислава и вовсе, вот в его честь коней всякой нежитью и зовем. Да и замку имя славно пристало. Нам веселье, а хлопы пусть боятся!

Грегор окончательно растерялся. Упыриное Гнездо! Что ж… Странные понятия о забавном, но истинно благородный человек определенно имеет право на небольшие странности. По крайней мере, этот упырь не веселый… Проклятье, так вот как назывался тот трактир! Веселый Упырь!

– Что, княже? – переспросил Ставор, и Грегор спохватился, поняв, что произнес последнюю фразу вслух.

– Я как-то видел трактир с таким названием, – поспешно объяснил он, и, к его удивлению, Ставор от души расхохотался.

Нет, все-таки у достойнейшего лорда Бу-ди-ми-ра очень странное понимание смешного!

– Я теперь, пожалуй, передохнуть пойду, – сообщил лорд Будимир, отсмеявшись. – После королевского застолья самое милое дело – вздремнуть немного. Вон Ласло еще в дороге начал, его из возка так на ковре и унесли прямо в покои. А ты, князь, чем заняться изволишь?

Грегор на миг задумался, не прилечь ли и ему, но почти сразу же решительно отверг эту мысль. Нет уж! Лучше еще раз как следует обдумать все, что касается будущей Карлонской академии. К примеру, Устав ее пока представлялся в самых общих чертах, и это следует исправить как можно быстрее. Самое время поразмыслить, пока любезные хозяева не отдохнули как следует и снова не взялись развлекать гостя. Разумеется, благодарного, но сколько же можно!

– Прогуляюсь в саду, – решительно ответил он вслух, и Ставор тут же согласился:

– И то верно! Сад у Войцеховичей знатный, разве что у короля лучше. Ну да сами увидите. Вот по этой дорожке ступайте, как за малые ворота выйдете, тут в сад и попадете.

И, указав для верности направление рукой, кивком распрощался и направился в дом.

Малые ворота, которые Грегор без труда нашел, больше походили на украшение, чем на преграду. Ажурное полотно, сплетенное из медных стеблей с листьями и розами, отделяло буйную зелень сада от прочего двора. Никакого запора на них не имелось, и Грегор, толкнув створку рукой, прошел в сад, сделал несколько шагов по дорожке, аккуратно засыпанной песком…

И почти сразу понял, что обдумать Устав будет решительно невозможно! Среди густой зелени мелькнуло нежно-голубое платье, и сердце Грегора дрогнуло, затем на миг замерло, а потом забилось невозможно быстро…

Что ж, не поприветствовать дочь хозяина дома – верх неучтивости!

Еще через несколько мгновений он понял, что платье среди кустов мелькает не одно, а это значит, что леди Любава гуляет с подругой или камеристкой, но это как раз ожидаемо и правильно. Незамужняя девица не может оставаться без присмотра, если в доме гостят чужие мужчины.

Он поспешил по дорожке, сам удивляясь, куда исчезли усталость после пира, сонливость и раздражение.

…Сад боярина был совершенно не похож ни на сад особняка Бастельеро, ни на другие дорвенантские сады. Здесь было куда больше деревьев, чем цветов, а дорожки для прогулок там, где на них не хватило песка, поросли короткой мягкой травой. Пожалуй, у себя дома Грегор счел бы это непростительным безобразием, но не указывать же хозяевам, как им обустраивать сад? К тому же прямо сейчас, рядом с милой леди Любавой, Грегору нравилось все. И посаженные без всякого плана и порядка деревья, и никогда не знавшие ножниц кусты, и неровные дорожки… И даже трава казалась пышным восточным ковром. Или вовсе озером, по которому дочь Войцеховича плыла, как лебедь, так что складки ее платья почти не шевелились.

Не то что леди Ставор, твердости походки которой могли бы позавидовать иные армейские магессы. Притом, в отличие от прелестно кроткой подруги, леди Ставор сочла нужным развлечь гостя беседой, и Грегору не менее четверти часа пришлось рассказывать об устройстве Академии Дорвенанта. Следовало признать, тему леди Радослава выбрала действительно интересную, однако совершенно не подходящую для девицы-профанки. Да и для светской беседы в целом.

Беседовать он предпочел бы с леди Любавой, но она лишь в самом начале прогулки тихо спросила, красив ли Дорвенант?

– Верно, красив, – добавила она, зардевшись. – Ведь там везде магия, и земля, должно быть, расцветает, как Сады Всеблагой Матушки?

Умилившись такой учтивости, Грегор заверил, что хотя Дорвенант и красив, все же самое прекрасное, виденное им в жизни, он встретил в Карлонии. Пожалуй, комплимент получился излишне пылким, потому что леди Любава вспыхнула, опустив глаза, и с восхитительной скромностью предоставила дальше вести разговор подруге.

– А что, князь, – спросила эта самая подруга, и Грегор мысленно поморщился. Вот уж у этой девицы скромности столько же, сколько миролюбия в упыре! Хотя князь Ставор, конечно же, достойнейший человек. – Правда ли, что в вашей Академии и девицам можно учиться?

– Правда, миледи, – учтиво ответил Грегор, стараясь не выдать раздражения. Вряд ли милой леди Любаве понравится, если он будет недостаточно любезен с ее подругой. – Однако не могу сказать, что это идет им на пользу, – добавил он с досадой.

– Отчего же, князь? – нежно прозвенел голосок леди Любавы, и Грегор вздохнул.

Ну не рассказывать же ей об академической свободе нравов? Которую, если уж говорить честно, давно следовало бы несколько урезать, все равно вреда от нее гораздо больше, чем пользы.

Достаточно вспомнить девиц-адепток и сравнить их с леди Любавой, чтобы в этом увериться!

Какое счастье, что есть и другой ответ, куда более пристойный.

– Магия – это, несомненно, великий дар богов, миледи, – сказал он со всей мягкостью, на которую был способен. – Но за иные дары приходится отдариваться, причем очень дорого. Чуть больше года назад в Академии случился прорыв мировой ткани, так что в наш мир попало множество демонов Бездны. Адепты сражались отважно, и многие погибли… Но юноши, по крайней мере, должны сражаться, проливать кровь и умирать доблестно, если это потребуется! А девицы… Их божественное предназначение – хранить и дарить жизни, а не отдавать свои! Тогда погибла моя кузина, – добавил он, вдруг вспомнив Аделин Мэрли, лежащую рядом с Ирвингом. – И другие девушки… Были и те, кто выжил, но навсегда остался калекой…

– А сколько жизней они при этом спасли? – раздался резкий голос леди Ставор. – Сколько юношей погибло бы, если б не эти девицы? Может, куда больше, князь?

– Может, и так, – холодно ответил Грегор, снова уверившись, что леди Радослава – поразительно неприятная особа. – Но, уверяю вас, леди, ни один из этих юношей не согласился бы выкупить свою жизнь жизнью девицы. А если бы такой нашелся, то его следовало бы отчислить и предать позору!

– Значит, – протянула леди Радослава, как показалось Грегору, с немалым разочарованием, – и у вас место девицы – в тереме, за пяльцами, да на кухне, да у колыбели?

– Не совсем так, – терпеливо возразил Грегор, потому что леди Любава внимательно прислушивалась к разговору. – Магессам Дорвенанта позволено многое. Но посудите сами, миледи, разве патрулировать ночные кладбища или чистить маточники упырей, скитаться по трактам, останавливаясь на ночлег в нищих деревнях, или терпеть армейскую муштру лучше, чем заниматься домом? Встречать со службы милого сердцу супруга? Даже печь пирожные?! – вырвалось у него вдруг, стоило только вспомнить счастливое лицо Райнгартена, когда тот говорил о своей драгоценной Мэнди. – Неужели кто-то из вас предпочел бы скорой свадьбе с возлюбленным сначала двенадцать лет учебы, а потом – тяжелую опасную службу?

Леди Радослава поджала губы, явно оставшись при своем мнении. Леди Любава же залилась краской так, что Грегор встревожился, не сказал ли он чего-то непристойного по местным меркам.

– У нас в Карлонии возлюбленных нет, – прошептала леди Любава. – Любить жене мужа после алтаря пристало, а девица замуж идет, за кого батюшка прикажет.

Небывалая нежность, граничащая с благоговением, озарила Грегора изнутри. Эта девушка – сама чистота и прелесть! Невинная, трепетная, не знающая о самой возможности порока! Наградит же Всеблагая Матушка этим чудом какого-то счастливца! Вот кто способен принести мужчине блаженство! Вот кто будет безупречно хранить верность и оценит по достоинству любовь и заботу, которой избранник леди Любавы окружит свою жену!

«Как же долго я шел к этой встрече, не зная, куда на самом деле держу путь. Как долго не знал и не смел надеяться, что Всеблагая пошлет мне единственную возможность соединиться с родственной душой! Найти ее, безупречный идеал, достойный восхищения… нет, преклонения! И при этом – живую, милую, добрую и ласковую… Какое блаженство – смотреть в ее глаза, ловить аромат ее дыхания, такого же чистого, как все в ней… Любава… Само ее имя означает любовь, это ли не знак?!»

– Я уверен, миледи, – сказал Грегор дрогнувшим голосом, – ваш батюшка найдет вам самого лучшего супруга, единственно достойного вас. Можно лишь позавидовать тому, кого благая судьба и воля боярина Войцеховича одарят этим счастьем.