Верста 4. Направо пойдёшь – битым будешь

Волк принюхивался к густому лесному воздуху. Пряная прелая листва, сырая земля, подъеденные червями, слегка порченые грибы, склизкое болото и звенящие чистотой маленькие озерца. И много-много добычи. Но ничего из этого его не интересовало. Он лишь отметил, что, окажись рядом его волчица, она обязательно бы не выдержала: обернулась человеком, наскоро натянула рубаху и порты и прихватила с собой пару самых аппетитных грибков. Ну или пару узелков с ними. Кто ж остановится, перешагнёт через нагло переливающуюся шляпку маслёнка или не найдёт доли²³ поклониться рыжему подосиновику? Даже если потом, снова перекинувшись зверем, она будет донельзя глупо выглядеть, таская в пасти куль из одежды и лешьего мяса²⁴.

Серый махнул хвостом и заставил себя отвернуться от налитого боровика. Пробежал чуть вперёд, не выдержал, вернулся и, тяжело вздохнув, начал меняться. Шерсть слезала, обнажая нежную бледную кожу, лапы выворачивались под немыслимыми углами, утолщаясь, меняя форму, делаясь человечьими.

Высокий худой мужчина потянулся, слегка поморщившись от остатков привычной, но никуда не девшейся боли, убрал за уши лезущие в глаза лохматые серые, как у старика, волосы, никак не вязавшиеся с нежным, почти детским лицом. И аккуратно выкрутил найдёныша из грибницы: Фроське на радость.

Нос стал менее чувствительным, но теперь мужчина точно знал, что напал на нужный след и не боялся его потерять. Столько дней он высматривал, принюхивался, ловил малейший намёк на присутствие другого оборотня и, наконец, появился шанс. Уж теперь он его не упустит!

Сероволосый, стараясь не сломать ровную ножку, уложил подберёзовик в поясную суму и ещё раз поправил рукава простенькой льняной рубахи: негоже предстать в непотребном виде перед тем, кого он так долго искал.

– А я волком перекинусь и рррррр! Поррррву! – звонкий мальчишеский голос не становился устрашающим, как ни пытался его обладатель принять грозный вид. Растрёпанные волосы придавали ему схожесть с воробушком, а не с опасным воином, коим он так хотел казаться. Да и какой воин из щенка, если ему едва минула седьмая зима?

– А ежели, пока ты будешь зубы на клыки менять, кто худой подкрадётся и – ать! – хватит тебя дубиной по хребту?

Старичок шутливо пихнул мальчишку посохом в живот. Серый извернулся, показывая ловкость, но тут же получил тычок в спину: дедка лишь казался дряхлым и неповоротливым. Кто поумнее, быстро примечал живой взгляд и недобрый блеск из-под густых бровей да на рожон не лез.

Гость жил у родителей давненько. Аж с лета. Каждый в стае с радостью принимал его у себя в доме, потчевал лучшим мёдом и не жалел выставить на стол ни дорогого сыра, ни дичи. Имени старика не знали. Сказывают, он бывал ещё у прадедов, позже у дедов. Теперь вот к отцу заявился. И всегда звался просто – Белогость, гость священный.

– А я извернусь!

Сорванец прыгнул в сторону и снова поймал лёгкий, но чувствительный удар. Поди пойми, когда хитрый старик поднимает палку. Борода хоть и будь здоров, а резвости поболе, чем у румяного молодца.

– А коли двое нападут?

Укол в бок.

– Или трое?

Тычок в плечо.

– Четверо?

Скользящее движение поперёк живота.

– Пятеро?

Посох замер в вершке от упрямого лба.

– А коли пятеро, – высокомерно бросил пострел, – мы всей стаей их загрызём!

Белогость горько засмеялся, вспомнив, видать, о грустном:

– Не всегда стая окажется рядом. Иногда ты становишься настолько стар, что переживаешь каждого из них. А иногда, и это намного хуже, ты даже не успеваешь состариться к этому времени.

Серый был последним из стаи. Он не успел превратиться в дряхлый мухомор. Ему не довелось увидеть, как появляются морщины на лицах друзей, как, улыбаясь, любуясь на входящих в лета внуков, уходят деды, как воины превращаются в степенных старцев и дают больше воли мужам, ещё вчера бывшим растрёпанными, похожими на воробьёв, птенцами.

Он видел лишь кровь, слышал крики, заглушаемые рычанием и обрывающийся, отчаянный вой. Он рыдал от страха и никак не мог заставить себя стать таким же храбрым и сильным, как отец.

И остался один. Даже чудом выжившая, прорвавшаяся через обезумевших, напуганных и жаждущих нести смерть людей мать оставила его, едва сбыв с рук. Ушла не то умирать, не то жить, вычеркнув из памяти всё, что напоминало об утраченном доме.

И некому теперь учить новую, юную и неопытную волчицу.

Серый не знал жажды крови, ведь не ведал её недостатка. Он не чувствовал ноющего желания сменить облик, ведь изначально родился цельным. Ему неведомо было желание пропускать чужую жизнь через пальцы, владеть ею, пить её, ведь ему не пришлось умирать.

А Фроське пришлось. Испуская дух, она обратилась впервые. И теперь всякий раз ей приходилось рождаться заново. А рождаться – ещё больнее.

Но Серый всего этого не знал. Он лишь чувствовал, что единственная женщина, ради которой он готов сделать всё на свете, страдает. Что ей нужна помощь, нужен кто-то, кто научит её становиться волком и оставаться человеком, а не рваться напополам.

Поэтому Серый искал Белогостя. Настолько старого и мудрого, что он мог помочь. Настолько умного и хитрого, что он мог выжить в любой бойне. Настолько древнего и живучего, что он мог всё ещё ходить по этому свету.

– Деда, почему ты уходишь?

Белогость неспешно укладывал пожитки в старенькую, с аккуратными заплатами, суму. Погладил морщинистыми пальцами грубо вытесанную из вишнёвого корня ложку, больше похожую на лопату для уборки снега, – подарок Серого за науку. Уроки опытного волка давались тяжело: щенок заработал синяков, натерпелся оплеух и не раз ходил с расквашенным носом. Но худо-бедно научился себя защищать. Теперь и у отца – занятого вожака – не стыдно время отнять, попросить показать, в какой руке меч держат.

– Зима уж скоро, – протянул жилец, – старого волка к дому тянет. Спрятаться в логово, закрыться сугробами да носа не казать до поры.

– Но у нас теплее! И кормят вкусно. А по праздникам вдоволь дают пряников, – заявил мальчишка. По его мнению, это было самым главным. Да и вообще ему больше нравилось в городе, чем в лесах. Людей много разных – интересно. Дом богатый – сыто. Стая тут же, рядом, всегда вступится – спокойно. – Пересидел бы у нас. Хоть самые холода…

Белогость погладил юнца по голове:

– Не первый раз на моей памяти выпадет снег. И, надеюсь, не последний раз он сойдёт. Но холод на дворе не так страшен, как холод в людских сердцах.

Серый заморгал. Неужто старик начнёт сказывать сказки? Разве он похож на няньку? Да нисколечко! Белогость – хитрый, вредный, бойкий старикашка. Он никак не походил на баюна, от которого ждёшь историй перед сном. Он, скорее, ударит грозно узловатой палкой по земле да бросит скрипучим, как несмазанное тележное колесо, голосом: «чего ж тебе бояться? Как придут криксы да полуночницы²⁵, ты им дай в лоб али по лбу, чтоб знали, как к тебе соваться!». Впрочем, отец всегда оказывался слишком занят даже для такого краткого наставления, так что, и его Серому хватало.

– Уйти бы из Городища стае, – продолжил старик, аккуратно складывая вышитое ведаманом²⁶ полотенце. – Чую недоброе. Злобой пахнет ваша столица. Схорониться бы в лесах. Авось, когда час придёт, вылезем из-под коряг да войдём в силу наново. А так только умираем медленно у всех на виду.

– Мы не трусы, чтобы прятаться, – волчонок вскинул голову, глазёнки переливались обидой, – что бы злое ты не чуял, мы для того и сидим в Городище, чтобы его не впускать!

– Точно как отец. И слова те же. Вот что, сорванец. Папка твой – болван. И не гляди на меня. Чего насупился? Болван он и есть. Не слушает, что ему светлый ум говорит. А ты, авось, запомнишь. Настанет час, когда вы станете слабы. Не сумеете защитить не только людей, но и самих себя. Когда вам понадобится сбежать и спрятаться. Не знаю, многие ли доживут до того дня, когда жизнь станет ценнее гордости. Но некоторые, как и я, сумеют. И тогда вы придёте ко мне. И я укажу вам единственный путь к спасению. И вы послушаете, потому что больше не останется никого, кого можно было бы слушать. Вы придёте к старому жрецу и попросите о помощи. Явитесь в Озёрный Край.

Старый волк умел хорошо прятаться. Если бы он не хотел, чтобы его нашли, след не разглядел бы никто. Но Белогость оставлял знаки. Запах. Сломанная ветка. Лист берёзы под елью. И перед каждым следующим знаком – вёрсты. Человек бы не отыскал. Хорошо, что Серый не человек.

Логово у него всё-таки было. Оборотни не разделяли свои сущности. Они едины всегда и везде – человек и волк. Вместе и равнозначны. Целое, а не половинное. Потому и дом получился чем-то средним: вросшая в землю, больше напоминающая нору, но всё ещё изба. Молодая поросль, кусты и травы, захватили низкую крышу, приняв её за продолжение поляны. Дверь, хоть и держалась на одной привычке, всё ещё стояла на своём месте, готовая защитить вверенное ей добро, пусть и придётся для этого развалиться до единой трухлявой щепочки.

Белогость стоял у входа, опираясь на верный узловатый посох и выжидательно смотрел на Серого, щуря подслеповатые глаза.

– Мои мухоморные пятнышки! Сами себе ищите! – завизжал он диким голосом и замахал исхудавшими тёмными руками.

Серый ошалело смотрел, как сумасшедший старик скрывается за дверью и как делает вид, что его свалявшейся грязной бороды не видно в щели между её досками.

– Деда Белогость? – нерешительно позвал мужчина. – Это я… Это… Ратувог.

Серый не произносил своего настоящего имени очень давно. С тех пор, как перестал быть достойным имени отца. Как не сумел защитить дом, стаю, семью. Как не нашёл сил умереть с честью, а трусливо позволил себя спасти, поверил, что он всего лишь ребёнок. Слабый и беззащитный. И что он не должен больше играть в воина. Что ж, значит, и имя воина не для него.

– Старик никого не знает! – донёсся истеричный голос из землянки. – Старик одинок, брошен! Отстаньте от старика! Он умер, он давно забыт и похоронен!

Серый подошёл к двери и потянул её на себя. Совсем слабо, прилагая лишь малую толику усилий. Белогость старался, кряхтел, держался и тянул с той стороны, но так и повис на открывшейся дверце, не сумев удержать последнюю защиту на месте.

Серый крепко обнял старика и пообещал сделать всё, чтобы никогда и никому из дорогих ему людей больше не пришлось стареть в одиночестве.

– Как, говоришь, звать тебя?

В землянке старого волка нашёлся и котелок и ключевая вода. Серый заварил травок, как Фроська учила, – ромашки да барвинка, что голову облегчают да разум проясняют. Но Белогостю они и не понадобились. Старик всё ещё не узнавал (или делал вид?) Серого, но больше не кричал и не кидался, выглядел вполне нормально, насколько может выглядеть одичавший оборотень, давно потерявший веру и в людей и сородичей.

– Ратувог, – процедил мужчина сквозь зубы, – ты помнишь меня ещё ребёнком. В Городище. Ты гостил в нашей стае почти год.

– Не гостил, – дедок помотал головой, чуть не выронив отвар в кружке, – старик Белогость никуда не ходит. Сидит тут, пережидает.

Серый насторожился:

– Что пережидает?

– Худые времена, – старик поднял палец кверху. – Худые времена настали. Корней своих не помним, теряем самую суть. А я вот спрятался, чтобы и меня не потеряли. Нельзя потерять то, что спрятано. Потому как ежели потерял, то с концами, а спрятанное потом отыщут, от пыли отряхнут и наново на свет достанут.

– Ерунду ты несёшь, – грустно проговорил Серый. – Я искал старого мудреца, а нашёл только с глузду двинувшегося старика.

– А это не одно и то же? – ехидно уточнил Белогость и снова запускал пузыри в кружку.

– Вот что, – Серый хлопнул ладонью по кривому пню, что служил столом, но продолжал сидеть в земле, не желая умирать. – Пойдёшь со мной. Пристроим тебя в деревне или с собой возьмём. Там видно будет. Но без людей ты вконец одичаешь.

– Люди? – оборотень в ужасе расширил глаза. – Белогость не пойдёт к людям!

– А лучше здесь развалиться, как твоя избушка, и сгнить заживо? – разозлился Серый. – Себя не жалеешь, так меня пожалей! Ты – моя последняя надежда. И ты научишь Фроську быть правильным волком, даже если уже и сам не помнишь, как это!

– Маленький вислоухий щенок! – внезапно окрепшим голосом гаркнул старый жрец. – Ты додумался кого-то обратить?!

Серый опешил и испуганно заморгал. Рассеянный, улыбающийся безумием смешной дедко на глазах превратился в опасного древнего оборотня. И он очень-очень разозлился.

Первый удар палкой пришёлся по ногам.

Серый рухнул на земляной пол, лишь слегка ушибившись.

Второй удар – по боку и куда более ощутимый.

От третьего он увернулся, хоть и довольно неуклюже.

Старик поигрывал посохом, ставшим куда более грозным оружием, чем нож или меч.

Удар слева – и Серый едва успел откатиться вправо.

Удар справа – и Серый обернул чугунок с отваром, отклоняясь. Тот загрохотал, расплёскивая остатки кипятка. Мужчина даже не поморщился от горячих капель.

– Глупый! Дурной! Самолюбивый мальчишка!

Белогость превратился в карающего бога, что бил именно теми словами, которые когда-то Серый говорил себе сам.

Да, глупый.

Да, молодой и наивный.

Самовлюблённый… Нет, влюблённый мальчишка.

Он всего лишь не хотел потерять любимую. Не мог дать ей умереть. И поэтому сделал её – несущей смерть. Не уберёг, а теперь не знал, как остановить.

Заслужил.

Мужчина перестал изворачиваться и покорно стал на колени перед стариком:

– Заслужил. Бей, деда.

В правильной сказке мудрец остановил бы удар в тот же миг. Но Белогость был не совсем правильным старцем и с явным удовольствием ещё не раз опустил палку на покорные плечи. Затем, вытирая испарину со лба, сел рядом с измученным виноватым оборотнем, отложил костыль и дозволил:

– Сказывай.

– Это случилось четыре лета назад. Она умирала. У меня не было выбора, – пожал он плечами. О своей трусости и нежелании отпустить суженую умолчал. И так ясно.

– Тогда почему ты пришёл только сейчас?

– Она не знала, – просто ответил мужчина. – Я не давал ей обратиться, стерёг. Она впервые перекинулась месяц назад.

Белогость снова потянулся к посоху. Плечи зазудели в ожидании удара, но, видать, старик на сегодня уже исчерпал отмеренную долю злости. Он лишь бессильно ткнул собеседника в плечо. Серый и не дёрнулся.

– Она защищала меня. Нас. И не сдержалась.

– От кого защищала? – насторожился старик.

– От людей.

– Хоть кто-то выжил?

Конечно нет.

Серый покачал головой.

– Сколько?

– Дюжина. Или около того.

– Сколько из них – её?

– Шесть, – Серый запомнил каждого.

– Достаточно было и одного, чтобы превратиться в чудовище, – горько заметил старик, – ты учил её?

– Всему, что знаю.

– Но этого недостаточно, – Серый кивнул, – потому что ты не понимаешь её.

– Но ты понимаешь. Помоги ей!

– Сделаешь ещё шаг, и я убью тебя.

Высокий, очень сильный и очень уверенный в себе мужчина смотрел в спину старику, почти скрывшемуся в тени деревьев.

– А мне ведь почти удалось уйти, – усмехнулся Белогость и повернулся. Бледный звёздный свет выхватил лицо крепко спящего сероволосого мальчишки, которого старик легко нёс на плече. – Долго догонял.

Ратувог не напрягся, не двинулся с места, даже не шевельнул руками. Но, находись рядом кто угодно, кроме старого оборотня, он бы предпочёл делать всё, что скажет ему вожак.

– Оставь моего сына, – очень спокойно проговорил он.

– На что тебе? – Белогость стоял спокойно и, казалось, ничуть не смущался тем, что опоил и пытался украсть чужого ребёнка. – Ты не смотришь на него, даже когда он щенком носится вокруг. Ты рискуешь его жизнью из-за строптивости. И не только его, верно?

Ратувог ненавидел, когда ему указывали, что делать. Он сам прекрасно знал, когда поступал правильно. И остаться защищать вверенных людей – правильно. Стая испокон веков обитала в Городище и жила в мире с его жителями. Худые времена пройдут, и волки помогут им пройти скорее.

– Бежать, поджав хвост, – удел собак. Таких, как ты, – выплюнул он.

Жрец обидно засмеялся:

– Ты считаешь себя лучше только потому, что родился волком? Ты надеешься меня оскорбить? Я слишком стар для этого, малыш. Попробуй сначала протянуть столько же, а там суди.

– Убирайся. Ты боле не желанный гость в моей стае.

– В твоей стае? – удивился волк, – а мне казалось, что будущее за ним, – руки мальчика безвольно закачались от движения. – Быть может, если я правильно воспитаю наследника, стая сможет выжить? Затаиться до поры и приспособиться к новому миру?

– Это мир приспособится к нам.

– Ты обрекаешь себя на смерть, вожак. Себя и всех своих волков. Я показал тебе путь к спасению. Я показал его очень многим…

Вожак растянул губы, показав клыки:

– И многие последовали по нему?

– Никто, – жрец скучающе взглянул на небо, – пока что. Но ещё не всё потеряно. Я правда не собирался брать мальчишку с собой. Но он всё не хотел меня отпускать, уговаривал остаться. Добрый он у тебя. Я давно не видел добрых. Правильных, как ты, – да. Почти все вы правильные. А доброта нынче редкость. Быть может, только такие, как я, на неё и способны: доброта по выбору, а не по рождению. Как тебе это?

Ратувог молча перекинулся, отряхнулся от остатков порванной одежды. Но старик не собирался с ним драться. Он бережно уложил спящего ребёнка на траву и ушёл, не побоявшись повернуться спиной.

Вожак обнюхал сына. От того разило душицей и овсом. Всего лишь сильное снотворное. Только на пользу пойдёт.

Был ли старик прав? Возможно.

Последует ли он его совету? Точно нет.

Но одно волк теперь знал точно: лучше уж он сам отныне будет учить сына ратному делу.

– Ты и представить не можешь, как её рвёт на части.

Серый мог. По крайней мере, ему так казалось.

– Я знаю.

– Двоедушница, – Белогость барабанил сухими пальцами по пню-столу, давно забыв о чашке с отваром. – Это ты родился с одной душой на два тела. А к ней подселили вторую. Вот и воюют, делятся да никак не совладают друг с другом.

– Так как им помочь поладить? – Серый в отчаянии смотрел на неторопливого старика. Что же он медлит? Ведь он – спасение. Решение всех проблем. Они уже должны бежать к Фроське, чтобы, наконец, избавить её от мучений.

– Поладить? – ужаснулся старик. – Глупый щенок! Если они поладят, на свет родится такая убийца, каковой он давно не видывал! Помоги ей выбрать. Направь к свету. Поделись тем светом, что есть в тебе.

– А если его во мне недостаточно?

– Тогда вас обоих сожрёт её тьма, – просто закончил старик.

Белогость не пошёл с Серым. Стоило ступить за порог и пройти сажень, как дедок снова начинал нести околесицу, рассказывать про скачущих по веткам и строящих коварные планы белок, предостерегать от лягушек («они слушают!»).

Серый ругался. Умолял. Просил и даже угрожал побить хитреца. Хотя неизвестно ещё, кто бы победил.

– Не пойду! У меня туточки редька зреет, – уверенно указывал он на стоптанные лапти и хватался за низенькую притолоку²⁷, повисая на ней словно шишка.

– Да что ж мне с тобой делать? – Серый безнадёжно пнул развалюху-дверь. Та визгливо заскрипела, но устояла. Видать, была крепче, чем казалась.

– Ничего со мной не делай, – подсказал старик, – вот суженую свою иди спасай. А как спасёшь, иди всем остальным верный путь указывай.

Что?

– Кому – остальным? – опешил Серый.

– Как – кому? Последним волкам. Всем, кто по городам и весям собрался да в леса ушёл. Недалеко отсюда. Ежели идти так, чтобы солнце всегда садилось по левую руку, то можно их найти. А можно и не найти, – закончил старик, улюлюкая и качаясь на притолоке туда-сюда.

– Есть другие волки? Кто-то выжил?

Но Белогость больше не желал отвечать, целиком увлёкшись новым занятием.

Он был последней надеждой. Последним достаточно умным и живучим волком. Но… Если есть другие… Среди них ведь наверняка найдётся тот, что поможет Фроське! Быть может, даже покажет, как ей навсегда остаться человеком.

Серый, не обращая внимания на мудреца, наскоро разделся, сложил пожитки в суму и перекинулся в лохматого волка, чтоб быстрее домчать до деревни, обрадовать жену.

– Направо пойдёшь – битым будешь; налево пойдёшь – жену потеряешь; прямо пойдёшь – голову сложишь, – хихикал старик вслед убегающему зверю, всё больше становясь похожим на сумасшедшего.