Ловля мышей

С приходом зимы в Харбине уже несколько раз шел снег, но падал он не сильно и следов не оставил. А вот снегопад вчера ночью атаковал город по-крупному, в Харбине сделалось белым-бело. Стоявшие вдоль улиц вязы выглядели так, будто их жизнь оказалась на волоске, они вывесили засохшие листья как монеты для откупа, а когда налетела бандитская снежная буря, у них задрожали колени, и они сбросили листья на землю. На пустошах дикая трава, отросшая длиной с палочку для еды, хотела было еще поиграть в игры с осенью, но не тут-то было, сугробы выше колен погребли ее заживо. Как же выглядит Харбин после снегопада? Для ворон он наверняка представляется как три мучные лепешки, только что извлеченные из печи. Лепешка Пристани побольше других, Новый город – средняя, а Фуцзядянь – меньшая. Однако самую маленькую лепешку словно посыпали черным кунжутом. Ведь после снегопада здесь распространилось пугающее известие – пришла чума. Люди не могли спокойно усидеть дома и, пряча руки в рукава, выходили на улицу, чтобы узнать о происходящем.

На самом деле еще за два дня до смерти Ба Иня в рабочем бараке в Мацзягоу^[28] мужчина средних лет, приехавший со станции Маньчжурия навестить родственников, несколько дней провалялся с жаром, затем вдруг из горла его хлынула кровь, и он умер. Следом за этим у другого обитателя того же барака, а потом и еще у троих случилась такая же болезнь. Врачи из русского госпиталя в Новом городе вынесли заключение, что в Харбине началась чума. В Фуцзядяне же пропустили эту новость мимо ушей. На третий день после смерти Ба Иня Лю Вэньцин, хозяин закусочной, где подавали соевый творог, из-за многодневного жара и кашля, опираясь на родных, пошел к лекарю, но по пути вдруг потерял сознание, из горла его хлынула кровь, и он испустил дух. При этом после смерти его лицо, как и у Ба Иня, стало темно-бурого цвета! А ведь Ба Инь был завсегдатаем этой закусочной. И только когда внезапно померла хозяйка постоялого двора «Три кана» У Фэнь, видный житель Фуцзядяня Фу Байчуань смекнул, что смерть этих троих от похожей болезни как-то подозрительна, и поспешил сообщить о том начальнику округа Юй Сысину. Юй Сысин оказался весьма встревожен: похоже, чума со станции Маньчжурия, о которой недавно пошла молва, подобно степному пожару дотянулась до Фуцзядяня.

К этому времени проницательные русские, чтобы защитить безопасность своих людей, находившихся в Харбине, уже шли на шаг впереди, они выделили средства на создание санитарных пунктов и стали заниматься профилактикой чумы. Юй Сысин понимал, что эпидемия – вопрос жизни и смерти, поэтому немедленно собрал представителей Биньцзянского полицейского управления и членов правления Торговой палаты, дабы обсудить необходимые меры. Таким образом, в Фуцзядяне учредили Комитет по борьбе с эпидемией, его возглавил Юй Сысин, при комитете создали канцелярию и отделения. У Торговой палаты на 8-й улице арендовали дом с двадцатью комнатами и разместили там временный госпиталь. По всем районам отправили медиков и городовых с приказом при обнаружении чумных доставлять их сюда и принудительно изолировать. Одновременно комитет призвал жителей ловить грызунов, чтобы уничтожить источник заразы.

Стоило подтвердиться новости о вспышке чумы и о том, что в Фуцзядянь ее завез Ба Инь, как те, кто недавно сочувствовал Ба Иню, теперь его возненавидели. Все имевшие с ним контакт, включая приказчиков в ресторане, хозяина заведения, где варили кашу, привратников в театре, полицейских, что прибирали его тело, страшно напряглись, постоянно трогали себя за лоб, проверяя, не поднялся ли жар, и без конца сплевывали, удостоверяясь, не появилась ли в мокроте кровь. Даже те, кто просто виделся с ним на улице, теперь боялись собственной тени. Среди горожан более всего переживал Ван Чуньшэнь. Но тревожился он не за себя, а за Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцяня, ведь они из добрых чувств помогли ему с похоронами У Фэнь. Еще он переживал за своего черного жеребца. Если он сам подхватил чуму, да еще заразит коня, будет беда. С этим добрым конягой он не расстался бы ни за что на свете. Что же касается возможности передачи чумы от человека животному, то ему не у кого было об этом спросить, и он оставался в полном неведении.

Ван Чуньшэнь давно уже не хотел жить под одной крышей с Ди Ишэном, поэтому он воспользовался моментом и переехал в конюшню, где соорудил себе лежанку и куда перенес свои вещи. С жильем вопрос решен, а как быть с едой? В конюшне имелась печка, надо было лишь натаскать дров, принести кухонную утварь да прикупить масла, приправ и зерна, тогда голодным не останешься. Печка и для готовки хороша, и тепло дает, во всех отношениях прекрасная вещь. Когда наевшийся и напившийся Ван Чуньшэнь тихой ночью слушал дыхание коня, ему было бесконечно тепло и хорошо. Он корил себя – почему раньше не додумался поселиться вместе с конем?

Обустроившись в конюшне, Ван Чуньшэнь хотел забрать к себе Цзибао, как-никак тот единственный побег от древа Ванов, но сын не захотел. Мальчишка боялся, что непривязанный конь ночью лягнет его в живот, разве живот от этого не продырявится? Ван Чуньшэнь пообещал привязывать коня, но Цзибао по-прежнему упрямился: мол, вдруг коню ночью во сне привидится кошмар, и он сорвется с привязи, тогда ведь опять-таки от копыт может пострадать его живот. Ван Чуньшэнь развеселился от доводов сына, тот ведь не знал, что лошади не видят снов.

Комитет по борьбе с эпидемией сразу же после своего возникновения первым делом отправил в постоялый двор «Три кана» двух сотрудников. Те, надев маски, опрыскали карболкой все углы в доме и провели полную дезинфекцию. Несмотря на все эти меры, дела у постоялого двора оставались в упадке, люди боялись тут жить, словно здесь образовалось логово нечисти. Происходящее так злило Цзинь Лань, что она видела в этом злобный умысел У Фэнь – умерла, а не дает дому покоя. Цзинь Лань не боялась чумы, по ее словам, раз на ее лице Небо поселило столько оспин, значит, в организме присутствует яд, один яд убьет другой яд, никакая чума даже не попробует к ней пристать.

Цзинь Лань на всякий случай спросила Ди Ишэна, не стоит ли переехать в конюшню, она ему там тоже соорудит лежанку. Евнух вскинул голову и разорался: «Да я же в Запретном городе жил, ходил по тем же ступеням, что и император, как можно мне жить вместе со скотом!» Ван Чуньшэнь подумал: вот и хорошо, что тебя здесь не будет, а то увидишь, какой герой мой любимый коняга, да и охолостишь его из зависти, пока меня дома не будет.

Хозяева постоялых дворов собак не держат, боятся распугать гостей, а вот кошек заводят непременно. Ведь без кошек мыши начнут день-деньской водить хороводы в кухне. Желтая кошка у Цзинь Лань была такая же уродина, что и хозяйка: глаза сплюснутые, рот кривой, редкие усы торчат в разные стороны. Ей нравилось спать на пепле, вся она была грязная-прегрязная, очаг стал ее лежбищем. Несколько раз уж такое происходило: Цзинь Лань разводила огонь, не заметив, что кошка еще сладко спит среди углей, едва не спалила ее в печи. И хотя вид кошка имела странный, но в ловле мышей была мастер. Когда у мышей случалось оживление, то кошка могла за день семь-восемь штук наловить. Цзинь Лань думалось, что побывавшие на их постоялом дворе грызуны наверняка крепко ненавидели эту желтую кошку. Когда она помрет, мышам не придется прятаться под крышей для праздничного банкета.

Узнав, что местная управа для поощрения отлова грызунов решила за каждую тушку давать вознаграждение в полтора медяка, Цзинь Лань подумала: раз мается без дела, лучше уж на пару с кошкой ловить мышей, денежки-то никогда не лишние. Она расставила по всем углам капканы, а кошку заперла на кухне, чтобы ловила там и на другое не отвлекалась. Кошка уже привыкла, что как поймает мышь, так ее съест. Но поедание грызунов теперь равнялось поеданию денег, Цзинь Лань допустить подобного не могла. Теперь стоило ей через щель заметить, что кошка схватила добычу, как она бросалась на кухню и отнимала. У кошки от гнева даже усы дыбом вставали, она мяучила, не понимая, почему это съестное вдруг стало нельзя есть.

Столкнувшись с эдакой обидой, кошка утратила интерес к ловле мышей. Ночью Цзинь Лань слышала, как они шуршат в кухне. Утром она обнаруживала, что те или половину лепешек в корзине попортили, или кусок мяса, оставшийся на разделочной доске, изгрызли до неузнаваемости. Понятное дело, все это грызуны сотворили под покровом ночи. И как будто ради того, чтобы позлить женщину, еще и оставляли на плите рисинки своих черных какашек. Подумав о том, как мыши всю ночь вкушали яства, а наутро с полным пузом убрались спать, Цзинь Лань сильно рассердилась на кошку за саботаж. Она поймала кошку и придушила ее, чтобы напугать, и та более не упускала бесчинствующих мышей. Кто ж мог предвидеть что, когда она воспитывала кошку, откроется дверь и эту сцену увидит зашедший в кухню Ди Ишэн.

Евнухи среди людей все же чувствуют себя одиноко, поэтому особенно любят заводить себе в товарищи котов, Ди Ишэн не был исключением. Когда он только-только приехал в Фуцзядянь, то был одет в длинный серый халат, на затылке его болталась тонкая косичка, на плече висела зеленая холщовая котомка, а к груди он прижимал белоснежного кота. То был кастрированный кот, мяукал он не как другие, голос его был резким, словно у филина. Белый кот с желтой кошкой Цзинь Лань общего языка не нашли и частенько с сердитым видом сидели друг напротив друга. Кот ленился ловить мышей, но Ди Ишэн знатно откормил его и обихаживал, словно божество. Когда по вечерам евнух отходил ко сну, кот сворачивался калачиком у изголовья. Цзинь Лань этот котяра не нравился, она давно хотела избавиться от него. Но не дожидаясь ее происков, белый кот сам себя порешил. Однажды он грыз скелет рыбы, и вследствие его неосторожности крупная кость застряла у него в горле. Не прошло и нескольких минут, как он испустил дух. Ди Ишэн сильно убивался и, прижав трупик к груди, отправился искать плодовое дерево, под которым кота можно было бы похоронить. Однако, проходив полдня по Фуцзядяню, он так и не обнаружил ничего плодового, пришлось хоронить под вязом. У этого вяза частенько ставил лоток продавец воздушной кукурузы, поэтому Ди Ишэн решил, что зимой тут коту не будет холодно.

Потеряв любимого белого кота, евнух перенес свою привязанность на желтую кошку. Каждый раз по возвращении на постоялый двор, если у него при себе имелось съестное, всегда кормил ее. Однако кошка хоть и брала у него корм, но благодарностью не платила, сколько Ди Ишэн ни подзывал ее, она никогда к нему не подходила. Одним вечером евнух потратил три таза воды, чтобы тщательно вымыть кошку, а затем аккуратно уложил ее у изголовья. Однако не успел он и трубки выкурить, как кошка вскочила, отряхнула влажную шерсть и отправилась спать на золу в очаге. Цзинь Лань в душе веселилась, ведь он зря извел три таза чистой воды.

Увидев, что Цзинь Лань придушила кошку – да так, что та судорожно сучила всеми лапами, Ди Ишэн решил, что кошку решили умертвить, и врезал кулаком по спине мучительницы. Цзинь Лань отлетела в сторону, а кошка обрела избавление. Но приземлившись, она не удрала, а, выпрямив передние лапы и подогнув задние, села с поднятой головой и словно судья принялась холодно наблюдать за разборками Цзинь Лань и Ди Ишэна.

– Если бы я задержался, ты бы и кошатину начала есть? – орал евнух голосом гусака.

– И что с того, если бы съела? – ответила женщина. – Я не позволяла ей лопать сереньких, так она показала норов и перестала их ловить! Эти два дня грызуны устраивают на кухне кавардак, ты разве не слышал?

Фуцзядяньцы привыкли называть мышей серенькими.

– А почему ты не давала ей есть мышей? Сама их ешь, что ли? – не успокаивался Ди Ишэн.

– Да хоть бы и так, только я тоже не ем такую дрянь. Разве ты не слышал, что за трупики сереньких деньги дают?

– Да ладно, брехня это. Ты сходи-ка на улицу, увидишь – если где в доме поймали мышь, ее выбрасывают наружу. Коли знаешь, как поменять мышей на деньги, то не отнимай съестное у своей кошки, а просто собери лежащее на улице!

Цзинь Лань разочарованно смотрела на Ди Ишэна.

– Ты ведь говорил, что сегодня уйдешь на целый день. Чего так рано вернулся?

– Это все по милости постоялого двора «Три кана». – Ди Ишэн сплюнул мокроту и, недовольный, продолжил: – Я теперь куда ни пойду, все от испуга запирают ворота!

Цзинь Лань рассмеялась:

– Так ты же не больной, чего им бояться? Ба Инь заразил У Фэнь, потому что они спали на одном кане, лицом к лицу, уста в уста. Ты же не был с У Фэнь так близок, как мог заразиться? Опять же Комитет по борьбе с эпидемией разве у нас тут все не продезинфицировал?

– Да будто бы кто знает, как передается эта зараза! Кто-то говорит, что если серенькая коснулась чашки, а ты потом ее использовал, то можешь заразиться. Другие утверждают, что если мышь пробежала по кану, а ты потом там поспал, то тоже подхватишь болезнь.

– Ну тогда я чаще буду мыть чашки и протирать кан, этого ведь достаточно? В любом случае, колодец у нас рядом, воды на такое дело хватит. Даже не знаю, сколько народа уже заболело. Ты не спрашивал?

– Как же, не спрашивал… В здании Торговой палаты на Восьмой улице изолировали пятерых заболевших, среди них только один как-то связан с постоялым двором.

Цзинь Лань тут же поинтересовалась, кто это.

– Это Чжан Сяоцянь, у него такой жар, что на ногах не держится, вчера вечером жена и троюродный брат его на носилках принесли.

– А тех, кого туда доставили, смогут вылечить? Мне не верится. Если вдруг ты заболеешь, то я тебя туда не отправлю, не доверяю я им. Я бы народными средствами наверняка тебя исцелила.

– Ты так беду на меня не накличешь? – Ди Ишэн хотя слегка и рассердился, но поскольку в словах женщины все же слышались забота и привязанность, то его тон сразу смягчился. – И как ты собираешься исцелять? Можно мне узнать твои народные средства?

Цзинь Лань жеманно ответила:

– Ты меня только что по спине сильно стукнул, ох, чуть от боли не померла. Сначала хорошенько разотри мне спину, а я потом тебе расскажу.

Евнух понял, что женщина соскучилась по его мягким рукам. Он задрал на ней одежду и принялся легонечко массировать. Забавно сказать, но на лицо Цзинь Лань была вся рябая, а вот тело у нее было что привольная равнина, нежное и гладкое. Если сравнить кожу на ее лице с грубой мешковиной, то тело ее было покрыто идеальным шелком. Получив внимание, женщина аж замурлыкала от удовольствия. Желтая кошка же огорченно опустила голову и убежала.

Ди Ишэн хотя и был невысокого роста, но руки и ноги у него были на удивление длинные и ловкие. Он умел не только клеить праздничные фонарики, но и чинить себе носки. Евнух был полноват, при ходьбе подбородок его колыхался, казалось, жирок вот-вот отвалится от его нижней челюсти. Он не любил жару и часто потел, поэтому его нательную рубашку каждые два-три дня следовало стирать. Одеяло, которым он накрывался, приходилось частенько распарывать и менять начинку, иначе запах пота пропитывал его и одеяло омерзительно воняло.

У Цзинь Лань всегда были сомнения насчет причин, по которым Ди Ишэн покинул императорский двор. Она спрашивала его: ведь при дворе всегда имеется что поесть и попить, зачем же уходить и перебиваться впроголодь? Евнух отвечал лишь, что соскучился по дому, вот и ушел оттуда. Следующий вопрос был: а что же он там делал? Ди Ишэн отвечал кратко: «Хм, а что нам еще там можно делать, как не прислуживать?» И больше ничего не добавлял. Однако когда речь заходила о жалованье, евнух, напротив, ничего не утаивал, по его словам, получал он по низшему разряду, каждый месяц выходило два ляна^[29] серебра, шестьсот-семьсот медяков и до двух цзиней^[30] риса. У Цзинь Лань имелись подозрения, что Ди Ишэна из дворца определенно выгнали. Поскольку он не был старым или немощным, то выпроводили его не за неспособность к работе. В таком случае очень вероятно, что он как-то там провинился и его выставили вон в наказание. Правая нога у него была переломанная, на ней остался шрам; Цзинь Лань думала, что ногу ему эту специально сломали, и вовсе не поскользнулся он на пороге, как рассказывал сам евнух. А еще по ночам, накануне выпадения дождя или снега, травмированная нога у Ди Ишэна начинала ныть, поэтому он всегда точно предсказывал непогоду.

Каждый раз, когда руки евнуха касались ее кожи, Цзинь Лань испытывала невыразимое удовольствие. Ван Чуньшэнь хотя и был ее мужем, но не готов был подарить ей ни капельки тепла, а Ди Ишэн дарил ей все, что мог дать. В ее глазах именно он и был ее мужчиной. Она даже думала, что если однажды Ван Чуньшэнь с ней разведется, то ей нечего бояться, ведь у нее есть Ди Ишэн.

Цзинь Лань таяла в наслаждении, но вдруг услышала шорох мышей под печкой. Женщина собралась было их шугануть, но не хотела уходить из-под рук Ди Ишэна. Опять же, подумала она, там лежала только одна морковка, которая почти ничего не стоила, поэтому если мышам по вкусу, то пусть грызут. Однако Цзинь Лань и представить не могла, что Ди Ишэн, услышав возню мышей, вдруг выставит руку и бросится к печи. Не успела она и глазом моргнуть, как он накрыл мышь ладонью. Ловя мышей, он распластался на полу и замер, прямо как настоящий кот! Когда евнух с победным видом поднял визжащего серого мышонка, женщина не смогла сдержать удивление: «Я и подумать не могла, что ты еще и сереньких ловить умеешь!»

И тут у Ди Ишэна с языка сорвалось: «Уж сколько лет этим не занимался, оказывается, все еще могу хватать их одним движением! Раньше, когда я жил во дворце, то голыми руками за день ловил шесть-семь штук». Договорив, Ди Ишэн справился с охватившим его ознобом, бросил мышь и глубоко вздохнул, затем с треском вкатил сам себе оплеуху и, скорчив плаксивое лицо, пожаловался: «И как это я ее не утратил, мою сноровку…»

Избежавшая смерти мышь, упав на пол, растерялась, несколько раз вздрогнула всем телом и только после этого улизнула. Наверное, ей больше не захочется вернуться к людям.

Цзинь Лань замерла. На самом деле еще в тот самый момент, когда евнух поймал мышь, женщина поняла, чем он занимался во дворце. Она ничего ему не сказала, только зачерпнула из чана тазик чистой воды, поставила перед ним и жалостливо предложила: «Помой руки, тебе больше не придется этим заниматься». Ди Ишэн стоял с опущенными руками и не прикасался к воде, Цзинь Лань тогда его поторопила: «Мойся, давай». Кто бы мог подумать, что евнух вдруг схватит этот таз и с шумом выплеснет его ей на голову, а затем с грохотом швырнет на пол. Цзинь Лань взорвалась от гнева, принялась костерить Ди Ишэна за неблагодарность, с силой опрокинула его на землю и давай пинать. К удивлению женщины, тело евнуха оказалось совершенно рыхлым, ее нога словно тонула в тюке хлопка.