Золотой мальчик

Труп Ба Иня валялся на улице, при этом его раздели почти догола, такая смерть была воистину прискорбной. Те фуцзядяньцы, кто знал о домашних делах Ван Чуньшэня, думали, что его обида тем самым сгладится, поэтому при встрече твердили заискивающе: «Воистину, воздаяние его настигло еще при жизни». Ван Чуньшэнь хмурил брови и молчал. На самом деле сердце у него не радовалось. Когда Ба Инь умер, то о теле его позаботились полицейские. У Фэнь хотя и всплакнула, но, по ее словам, человек умер, что фитиль погас, если и дальше убиваться об утраченном огне, то всю оставшуюся жизнь проведешь во мраке. Опять же, она не знала ничего о том, где живет настоящая семья Ба Иня, сколько у него женщин и детей, где хранятся его сбережения. Если бы она занялась похоронами, а потом в один прекрасный день на пороге появились бы родственники Ба Иня с вопросами, то хлопот было б не миновать. В итоге из этих соображений У Фэнь даже не пошла взглянуть на умершего, а лишь купила погребальное платье и отправила с посыльным.

Из-за Ба Иня на сердце Ван Чуньшэня легла тяжесть, он и подумать не мог, что человек, который десять дней назад еще был здоров-здоровехонек, вдруг возьмет и помрет. Прежде внешность Ба Иня была ему неприятна, ведь обладатель крючковатого орлиного носа и вороватых мышиных глазок не мог быть добрым человеком. Но сейчас, стоило ему вспомнить лицо Ба Иня, как его охватывали невыразимая грусть и тоска. Ван Чуньшэнь стал презирать У Фэнь еще сильнее – за ее эгоизм и бессердечие, не случайно ей не суждено было иметь потомков. По его мнению, все жизненные силы Ба Иня были высосаны У Фэнь, только так простуда могла забрать у него жизнь.

На четвертый день после смерти Ба Иня заболела и У Фэнь. Сначала она жаловалась на головную боль и теснение в груди, потом ее заколотил озноб, появился кашель, наконец поднялась температура и начался горячечный бред. Ван Чуньшэнь подумал, что хотя на словах У Фэнь была жестока, но сердцем она все же была привязана к Ба Иню, иначе с чего бы ей следом за ним вдруг заболеть. Он полагал, что сердечной тоске лекарствами не поможешь, лишь сам человек может собрать свое разбитое сердце, поэтому он велел Цзинь Лань приготовить для заболевшей побольше каши с мандариновой кожурой и горохового отвара, смягчавших жар и лихорадку.

Увидев, что муж заботится об У Фэнь, Цзинь Лань испытала ревность. Она думала, что У Фэнь после смерти Ба Иня специально прикидывается больной, чтобы вызвать у мужа жалость и возродить супружеские чувства. А если так, то Цзинь Лань в будущем придется туго. Поэтому, подавая У Фэнь еду, Цзинь Лань недовольно бормотала что-то под нос и явно была не в настроении.

Когда в тот день на закате Цзинь Лань поставила кашу на столик перед У Фэнь и собиралась уже удалиться, та вдруг окликнула ее и слабым голосом прошептала: «Цзинь Лань, знаешь, что твоя сестрица больше всего ненавидит в этой жизни?»

Цзинь Лань замерла, а потом ответила: «Люди любят примерно одно и то же – деньги, вещи, вино и любовные утехи. А вот ненавидят каждый свое, очень разное, как же мне угадать-то».

У Фэнь горестно усмехнулась: «Сестрице твоей более всего ненавистно, что она не мужчина. Мужики – они как? На теле у них копье, они могут куда вздумается наносить удары – вот и не пропадают, а женщина – она что бумажный щит, стоит по нему ударить, как он с треском разлетается…» И, договорив, она зашлась в кашле.

Цзинь Лань никогда не доводилось слышать от У Фэнь таких разумных и интересных слов, в ответ она хихикнула, а потом ушла на кухню и специально для У Фэнь приготовила чашку лапши. Поздно вечером У Фэнь поела лапши, а на следующий день отправилась на встречу с духами. Глубокой ночью ее кашель усилился, дыхание участилось, а утром, едва лишь края неба окрасились зарей, У Фэнь стало рвать крупными сгустками крови, не прошло и часа, как жизнь ушла из нее, лицо умершей стало черным, словно уголь.

Когда на постоялом дворе случилась смерть, всех постояльцев из страха перед духом умершей сразу словно ветром унесло.

Ван Чуньшэнь и подумать не мог, что У Фэнь так быстро последует за Ба Инем, грусть не отпускала его. Согласно обычаю, покойника в доме держали три дня, но Ван Чуньшэнь решил ограничиться одним и на следующий же день устроить похороны. Мол, чем раньше отправить ее в последний путь, тем раньше она встретит там своего сердечного.

В этот день Ван Чуньшэнь не повел свою упряжку на Пристань или Новый город, а отправился в похоронную лавку Фуцзядяня. Для удобства перевозки гроба он распряг коляску с навесом для пассажиров и поставил вместо них длинные и низкие сани. Купив гроб, шелковый саван и бумажные фигурки коров и лошадей для ритуального сожжения, он тяжелым шагом пошел назад на постоялый двор. Из-за того, что снега на дороге было мало, сани двигались тяжело, черный конь тянул изо всех сил, его аж пот пробрал. Знакомые даже не решались поприветствовать Ван Чуньшэня, настолько несчастным он выглядел. При жизни его жена была с другим, а после смерти ему еще и хоронить ее! Однако Ван Чуньшэнь в те минуты вспоминал о том хорошем, что ему сделала У Фэнь. Как ни крути, а каждый год к концу осени жена не забывала справить для него удобную зимнюю одежду. Особенно же в два последних года, зная, что он водит коляску на улице и легко может застудить суставы, она не забывала добавить лишний слой ваты на локти куртки и колени штанов. Подумав о том, что больше никакая женщина не сошьет для него мягкую и теплую зимнюю одежду, Ван Чуньшэнь ощутил озноб.

Едва гроб завезли во двор, не дожидаясь, когда Ван Чуньшэнь найдет людей для его разгрузки, Цзинь Лань выскочила из кухни и, словно оценивая какую диковину, сделала круг вокруг гроба, постучала по крышке, а затем недовольно щелкнула языком: «Какое толстое дерево, наверняка взял самый дорогой!»

Не стоит тебе соперничать, коли помрешь, справлю такой же, подумал Ван Чуньшэнь.

Когда она схватила саван из черного шелка с узором в виде светло-желтых монет, то ее охватила еще большая зависть, и она упрекнула мужа: «Когда ты меня брал в жены, то и на свадьбу не покупал мне такого хорошего наряда».

Ван Чуньшэнь не сдержался: «Коли он тебе так нравится, то оставь себе и носи сама».

Цзинь Лань фыркнула: «Да кто ж захочет носить саван!»

«Ну тогда и не завидуй покойнице», – ответил муж.

Цзинь Лань высморкнулась в кулак, а затем словно ненароком вытерла руку о гроб и вкрадчиво попросила: «Другого мне не надо, но раз теперь у тебя осталась только я, давай переименуем постоялый двор в „Чунь лань“».

Ван Чуньшэнь вскипел: «Да кто тебе сказал, что ты у меня одна? Да у меня женщин, что воды в море!» Затем он ткнул в сопли на гробе и приказал: «Если не вытрешь, то я тебя внутрь уложу и похороню».

Цзинь Лань никогда не видала, чтобы муж так гневался, она струхнула и пробормотала: «Да я не нарочно» – и тут же принялась вытирать сопли рукавом своей куртки. Кто ж мог подумать, что на морозе те мгновенно заледенеют и не захотят отставать. Цзинь Лань в замешательстве взглянула на мужа: «Холодно, замерзли, в этом не моя вина».

Ван Чуньшэнь рявкнул: «Давай языком работай, и чтоб все вылизала дочиста!»

Цзинь Лань от обиды всхлипнула и расплакалась: «В следующей жизни, если она настанет, я непременно рожусь мужчиной и возьму тебя в дом наложницей, чтобы ты отведал моей доли!»

«Ну, это еще вопрос, захочу ли я рождаться женщиной, – холодно ответил Ван Чуньшэнь, – да и не факт, что захочу пойти за тебя!»

Цзинь Лань со всей серьезностью продолжила: «Люди говорят, что кто в этой жизни урод, в следующей будет красавчиком», после чего шмыгнула носом и с кривой усмешкой заключила: «В таком случае, если ты тогда захочешь за меня замуж, то вот соглашусь ли я – это еще бабка надвое сказала».

Ван Чуньшэнь уже и не знал, смеяться ему или плакать. Он подумал, что если кто особенно уродлив, то и мозги у того набекрень.

Следующим утром на постоялый двор пришли Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцянь, они явились помочь. После того как Ван Чуньшэнь, обняв жену, уложил ее в гроб, Чжан Сяоцянь накрыл гроб крышкой, а Чжоу Яоцзу заколотил крышку гвоздями. Сынишка Цзибао с траурной повязкой держал на голове ритуальный глиняный таз и по команде взрослых при выносе покойницы бросил его на землю. Хотя Цзибао было уже одиннадцать, но он оставался каким-то худосочным, робким и слабым. Глиняный таз, в котором ни духов, ни призраков не было, приземлившись, встал на ребро, колесом проехал полкруга, а затем невредимый опустился на землю. Суеверия гласили, что если таз не разбился, то у умершего душа не отделится от тела. Потому едва повозка с гробом выкатилась со двора, Цзинь Лань принялась ругаться: «Мой сын ради тебя бросил таз, а ты не знаешь меры? Хочешь остаться здесь, ну уж нет! Катись отсюда!» Сначала она растоптала таз до мелких кусочков, а затем взяла щепоть золы и посыпала ею каждый порог, ведь говорят, что так можно защититься от злого духа. Завершив дело с обороной дверей, Цзинь Лань сняла с Цзибао траурную повязку и бросила ее в печь, добавила туда хвороста и развела огонь пожарче. Затем она раскрыла плотно запечатанные окна в комнате, где жила У Фэнь, широко распахнула там дверь и поклялась, что дочиста выветрит весь больной дух.

Когда У Фэнь похоронили, уже настал полдень. Ван Чуньшэнь не стал возвращаться домой, а на своей телеге повез Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцяня в харчевню «Тайшунь», чтобы отблагодарить их вином. Поминальная трапеза всегда дело грустное, поэтому мужчины больше молчали. Однако после трех рюмок Чжан Сяоцянь вдруг оживился и захихикал: «Этот ублюдок Ди Ишэн последние дни совсем замучил Сюй Идэ!»

Чжоу Яоцзу быстро подмигнул шутнику, намекая, что при Ван Чуньшэне не стоит говорить о Ди Ишэне.

Однако Ван Чуньшэнь не избегал этой темы, ведь для него евнух Ди Ишэн не считался за мужчину, поэтому он велел Чжан Сяоцяню продолжить.

Чжан Сяоцянь принялся рассказывать: «Он пристал к Сюй Идэ: мол, его „высокому свертку“, подвешенному к балке в родительском доме, не повезло, он сгорел при пожаре. А без этой штуки, когда умрет, не будет полноценным, поэтому он требует, чтобы Сюй Идэ из глины слепил копию его причиндалов».

Чжоу Яоцзу непонимающе нахмурил брови: «А что такое „высокий сверток“?»

Ван Чуньшэнь про это знал и пояснил: «При оскоплении отсеченные причиндалы помещают в известь и подвешивают на балке у себя дома или у мастера-оскопителя. Это называют „высоко поднять сверток“, а когда евнуху исполняется сорок пять, то „сверток“ снимают и хоронят на родовом кладбище, это называется „вернуть сверток“. Без такого после смерти евнуху даже на родовое кладбище путь заказан».

«Ну, тогда на Новый год я больше не решусь пожелать ничего „высокого“, – усмехнулся Чжоу Яоцзу и продолжил: – А если „высокий сверток“ упадет и эти причиндалы собаки съедят или крысы по стрехе доберутся и покромсают, как тогда быть?»

«Так у Ди Ишэна как раз их пожаром спалило, – напомнил Чжан Сяоцянь. – Сюй Идэ изначально не хотел ему лепить, но из опасения, что тот начнет скандалить в его лавке, в итоге согласился. Однако первый образец, сделанный Сюй Идэ, Ди Ишэну не понравился, так как был маловат. Он упрекнул, что мастер не считает его за мужика. Когда же тот слепил поздоровее, евнух сказал, что он же не осел. Сюй Идэ пришлось изготовить ему семь-восемь штук на выбор. И что вы думаете? Ему ни один не приглянулся. В итоге Сюй Идэ вспылил: мол, в конце концов, какие тебе нужны, покажи мне? Ди Ишэн объяснил, что и сам не знает, так как ему трудно представить, насколько большими они бы выросли к этому возрасту, если бы его в детстве не оскопили. Договорив это, евнух разрыдался. Вы можете представить, что он способен заплакать?»

Чжоу Яоцзу охнул в ответ и изрек: «Его тоже жалко».

Ван Чуньшэнь пробормотал: «Он же вроде в полном порядке, с чего бы евнух задумался о том, что будет после смерти?»

Чжоу Яоцзу пояснил: «Думаю, что из-за скоропостижной смерти Ба Иня ему теперь тоже стало страшно».

«Если он помрет, то, в отличие от Ба Иня, хоронить его будет не полиция, – стал рассуждать Чжан Сяоцянь. – Если Цзинь Лань вдруг о нем не позаботится, так у него еще есть младшая сестра, Ароматная орхидея ведь не бросит его».

Таким вот образом трое товарищей от разговора про Ди Ишэна перескочили к Ароматной орхидее, от Ароматной орхидеи перешли к ее мужу Цзи Юнхэ, а там обсудили и зерновые. Проговорили они вплоть до времени ужина и только тогда отвели душу. При прощании Чжан Сяоцянь в чувствах схватил Ван Чуньшэня за руку: «Брат Ван, попробуй еще раз найти себе хорошую женщину, иначе обидно за тебя». Чжоу Яоцзу похлопал Вана по плечу: «Братец, завтра езжай в своей коляске куда-нибудь подальше, вот горести и развеются! Увидишь Синькову, передай, что моя жена снова придумала новые пряники, с начинкой из вяленой рыбы и арахиса, солененькие, привези ее как-нибудь. Обещаю, стоит ей отведать этого печенья, как голос у нее станет таким звонким, что воробьи все от злости сдохнут!»

Ван Чуньшэнь кивал, глаза его увлажнились. Хорошо еще, что дело шло к вечеру, небо темнело – ровно чай, закат был на исходе, поэтому никто не разглядел его слез. Верхом на телеге он отправился на постоялый двор, но по дороге вспомнил, что сегодня воскресенье. Синькова должна была отправиться на службу в Свято-Николаевский собор, в чью же коляску она села, не дождавшись его? Ван Чуньшэнь несколько запереживал.

Постоялый двор опустел, Ди Ишэна тоже не было на месте. Цзибао на корточках сидел перед каном и ел мандарин, Цзиин грызла грушу: похоже, что Цзинь Лан наведалась во фруктовую лавку. Этим вечером она тщательно нарядилась, припудрила рябое лицо, удлинила куцые брови и еще напялила хлопковый халат, что носила на свадьбе. За эти годы наложница изрядно отъелась на кухне и весьма раздобрела. Хотя халат был пурпурного цвета и из достаточно толстой ткани, но на ней он смотрелся словно тонкий лист белой бумаги – ее вздымающиеся груди походили на языки пламени, казалось, что пуговицы на халате вот-вот отлетят: воистину бумаге было не сдержать огня.

Из кухни доносился густой аромат мясного. Цзинь Лань подмигнула мужу и живо объявила, что она специально раздобыла его любимые бараньи ребрышки и потушила их с бадьяном и корицей. Еще она добавила, что в винокурне семьи Фу прикупила кувшин вина, чтобы сегодня он выпил всласть.

Ван Чуньшэнь ответил: «Я полдня пил с Чжан Сяоцянем и Чжоу Яоцзу, подустал, мне надо отдохнуть».

«Ты уже столько лет не выпивал вместе со мной, пусть сегодня будет по-моему. – Цзинь Лань игриво потеребила мужнин рукав, завиляла толстым задом, как можно жеманнее прохрипела: – Да в каком доме мужик после захода солнца сразу идет спать? Надо дождаться, пока все звезды не выйдут, вот тогда и на кан можно».

Ван Чуньшэнь с отвращением отвел ее руки:

«А как же твоя баба?»

Цзинь Лань поняла, что он имеет в виду евнуха: «Да не знаю, куда он пошел, сказал лишь, что сегодня не вернется».

Боясь, что муж действительно уйдет в спальню и заснет, Цзинь Лань поспешила в кухню, наложила полную чашку бараньих ребрышек и быстренько подала на стол. Взяв палочки, она подцепила кусочек мяса и заботливо отправила его в рот Ван Чуньшэню: «Попробуй, разварилось или нет?»

Ван Чуньшэню пришлось открыть рот и проглотить угощение. Ребрышки разварились, на вкус тоже были неплохи. Но, чтобы избавиться от нее, Ван Чуньшэнь все же попрекнул: «Еще не приготовилось, трудно разжевывать».

Цзинь Лань обиженно рассказала мужу, что ради нужного огня она собрала всю одежду У Фэнь и засунула ее в печь. Все равно ведь ее нужно спалить, но снаружи на костре от нее только дым останется, а если дома сжечь, так можно хоть мясо потушить.

От этих слов Ван Чуньшэня замутило, он бросился к помойному ведру, его стало рвать. Цзинь Лань решила, что муж и в самом деле перепил, она подошла к нему, постукивая ему по спине, чтобы лучше рвалось, с грустью пожаловалась: «Эх, знай я, что такое дело, то и не возилась бы весь день».

Очистив желудок, Ван Чуньшэнь прополоскал рот водой и собрался было в свою комнату. Но Цзинь Лань его окликнула. Из комнаты У Фэнь она притащила металлическую шкатулку и положила ее на стол, пояснив, что доходами от постоялого двора все эти годы распоряжалась У Фэнь, сколько там накопилось, она сама и не знает. После смерти У Фэнь теперь ей вести хозяйство, но нужно в мужнином присутствии выяснить, сколько же у них денег. Она перерыла всю комнату У Фэнь, но так и не нашла ключа. Видимо, придется сбить замок. Не дожидаясь кивка мужа, Цзинь Лань схватила из-под стола давно приготовленный молоток и принялась стучать по замку. Силенок ей было не занимать, четыре-пять ударов, замок крякнул и развалился на две части. От резких движений две пуговицы на халате не выдержали и отлетели, а ее груди выскочили наружу прямо в лицо Ван Чуньшэню, словно коты, почуявшие рыбу.

Ловкими движениями обеих рук Цзинь Лань стремительно обшарила шкатулку. И только она запричитала, что денег почему-то мало, как обнаружила внутри длинную коробочку. Когда она подняла крышку, Ван Чуньшэнь по ее расширившимся глазам и капающей с губ слюне понял, что та обнаружила сокровище. Он подошел поближе. Оказывается, там лежала фигурка золотого мальчика! Золотая фигурка имела пядь в длину, круглое лицо, толстые губы, большущие глаза, полные руки, а между ног висел петушок. Мальчик был полненький и смеющийся, воистину милый. Взвесив фигурку в руке, Цзинь Лань недовольно скривилась: «Хм, воспользовалась правом старшей и заказала золотую фигурку, даже со мной не посоветовалась, разве это не унижение?»

Ван Чуньшэнь взял у нее золотого мальчика, сердце у него заныло. Он знал, что только желание завести сына могло заставить жену потратить все их сбережения на золото и отлить золотого ребенка. Никто и не узнает, сколько часов она длинными ночами тайком разглядывала фигурку.

Цзинь Лань предположила: «Она наверняка втайне заказала на Китайской улице на Пристани. Если бы отливали в Фуцзядяне, то ювелир бы шила в мешке не утаил!»

Ван Чуньшэню фигурка очень понравилась, он вернул ее в коробочку и решил несколько дней подержать диковину в своих руках. Цзинь Лань, увидев это, разозлилась – небось муж хочет присвоить фигурку себе: «Тут и моя доля есть, она не одна пахала на постоялом дворе». Договорив, Цзинь Лань выхватила коробку, вытащила фигурку и в мгновение ока отломила ей голову, руки и ноги. Похоже, золото было хорошей пробы, твердое, но при этом и гибкое, на разламывание Цзинь Лань не понадобилось прикладывать особых усилий. Глядя на еще недавно целую фигурку, которая вмиг лишилась конечностей и головы, Ван Чуньшэнь вскипел и тут же влепил Цзинь Лань пощечину. Женщина разревелась. Оспины на ее лице заблестели от слез, казалось, на лице ее выросла рыбья чешуя.

Этой ночью Ван Чуньшэню не спалось. Глубоко за полночь он услышал, как кто-то стучит в окно. Это был Ди Ишэн. Войдя в дом, он заорал: «Эй, Цзинь, на улице все посеребрило, иди собирай богатство!» Похоже, начался снегопад, а евнух снова напился.