Мюнхэ

Меня зовут Мюнхэ. Согласна, странное имя для сербки. Тогда уж надо рассказать всё до конца. Моё имя по метрике Эмма Мюнхэ Арден Лим. Это слово, «мюнхэ», в переводе с тибетского означает «вечность». Сама я этого языка не знаю, да и на Тибете никогда не была, но так случилось, что имя это досталось мне от отца. Он увлекался Востоком, и Тибетом в частности. Потому и решил наречь меня чудным для наших краёв, как и для всей Европы, словом. И именно потому, что оно было непривычно для окружающих меня людей, а иногда и вовсе резало слух, оно и стало для меня именем нарицательным. Редко и мало кто с детства звал меня Эммой, предпочитая экзотическое восточное малопонятное имя привычному, славянскому.

Хотя и с этим были определённые трудности ещё в детстве. Оно пришлось как раз на 1990-е – разгар междоусобиц, первые кровопролития, начало войны. Так случилось, что началось-то всё как раз на религиозной почве. Православные сербы, давно считавшие себя несправедливо обиженными, решили выплеснуть злость на католиков-хорватов и мусульман-боснийцев, а потому восточные имена сразу начали вызывать отторжение среди детей, которые, как всегда, являлись лакмусовой бумажкой отражения настроений своих родителей. Любое слово, хоть мало-мальски связанное с исламом, сразу наводило учителей и школьников на нехорошие мысли – вот, мол, мусульманка, кровь нашу пьёт, а её родители наверняка наших братьев-сербов убивают. Такое случалось со мной, правда, к счастью, редко. Несколько раз, ещё в начальной школе, мне что-то такое говорили… Но всего несколько раз – в основном, все, кто со мной учился, знали, что мой отец – врач из миссии «Врачи без границ», который приехал сюда ещё в конце 1980-х и с начала войны помогал раненым сербам, лечил их, всей душой страдал и болел за то, за что они сами проливали кровь.

Он не был сербом. Его звали Петер Арден Лим, он был чистокровный немец, выходец из бюргерской семьи. Отец его участвовал в Сопротивлении и умер от болезни, вызванной старой раной, незадолго до моего рождения, так что я не застала деда в живых. Мать его – типичная немецкая фрау – гостила у нас однажды, ещё до начала бомбардировок, а потом я видела её после нашего переезда, когда отца уже не было.

Петер Арден Лим приехал в Сербию как врач-международник. В конце 1980-х противоречия между бывшими союзными республиками стали обостряться. Хорватия жила ещё относительно неплохо – благодаря своему географическому положению и тому, что она была родиной Тито, у неё были обширные внешнеэкономические связи, велась международная торговля. А остальные? Остальные выживали, как могли, и потому после смерти маршала все трудности, связанные с членством в составе конфедерации, стали напоминать о себе. Не прошло это и мимо Сербии, которая резко стала испытывать нужду во всём, включая медикаменты и квалифицированный врачебный персонал. Отец был тогда молод, полон энтузиазма, и на волне бархатных революций прикатил в забытую Богом страну на окраине бывшей СФРЮ. Сразу возглавил здесь местное отделение миссии «Врачи без границ».

Стоит ли говорить, что с началом войны он стал практически незаменимым и всеми уважаемым человеком даже среди тех, кто ещё вчера его не знал?.. В их числе была и моя мать – коренная сербка, Анна Протич, которая влюбилась в неприметного сероглазого юношу, видя в его образе настоящего Спасителя, когда он вырезал пулю из ноги её отца, вступившего в перепалку с соседом-мусульманином.

Да, мать рассказывала, что религиозные противоречия всегда были сильны здесь, но пока был жив Тито, не доходило до столкновений. Стоило ему умереть – как уже слепой бы понял, что гражданская война неизбежна. Но всё это от матери я услышала, уже став взрослой. Тогда, в школьные годы, когда на моих глазах соседи убивали друг друга, я искренне не понимала сути происходящего, не знала, кто такой был Тито, но очень хотела, чтобы это поскорее закончилось. И, как мне казалось, отец был некоей фигурой, от которой зависит исход этого точечного кровопролития. Я думала так, судя по уважению, которое ему выказывали и стар, и млад.

Мы жили в Белграде, правда, не в центре, а на окраине, но всё же это была столица. Поэтому мы не видели всего того ужаса, который творился в глубинке, но отдельные отголоски, долетавшие сюда, были столь ужасающими, что понимание войны пришло ко мне с ранних лет как осознание чего-то ужасного – пожалуй, самого ужасного, что люди могут сделать друг с другом. Сейчас принято смеяться над пожилыми людьми, которые живут только страхом войны и днём и ночью молятся о том, чтобы она не повторилась. Это нелепо, наверное, но я – из их числа. Не по возрасту, а по тому, как сильно война изменила мою жизнь – жизнь совсем ещё маленькой девочки, мало чего понимавшей в жизни. Банально, но за столом я могу произнести тост «Лишь бы не было войны!», и любящие друзья поймут и поддержат меня – так сильно запали мне в душу первые дни того ужаса, который только ещё ожидал мою родину…

Да, Сербию я всегда считала своей родиной по крови, хотя мой отец был немец. Я не похожа на него ни внешне, ни ментально – он был спокойным и рассудительным, я же вспыльчивая и взрывная. Точная копия своей матери, я повторяю её не только во внешних чертах, но и в едва уловимых генетических – в образе мыслей, в оценке событий, в словах, в поступках. Конечно, мне следовало бы быть более сдержанной, но сербской крови не прикажешь остановить своё бурное течение, подобно горной реке, в моих жилах. Эта удивительная страна – со скалистыми берегами, холодными реками, редкими зелёными плато и синим-синим небом – рождает поистине удивительных людей. Их часто ругают – за их амбиции и шовинизм, за желание выпятить национальную гордость вперёд себя и привлечь к себе всеобщее внимание. Да, может быть, с этим своим менталитетом они для кого-то смешны. Но можно и найти этому оправдание. Много веков, Сербия, самодостаточная страна, способная кормить себя и жить в гармонии с природой, отведённой ей Богом, находилась под игом. Турки, австрийцы, немцы, итальянцы, хорваты – кто только не покушался на национальную независимость и гордость этой страны! И все эти века сербы сражались. Одерживали пирровы победы, лили много крови – в основном своей – а спустя время снова отдавали свой суверенитет кому-то, пришлому со стороны. Потом снова война, новый захватчик, война, захватчик и так – кажется, всю историю Сербии. Может быть, поэтому чувство национальной гордости так в нас сильно.

А может быть, любовь к Сербии идёт во мне от того, что я мало времени в жизни посвятила этой родной для меня стране. Это решение было принято не мной, а моей матерью, но я не сужу её за это.

Прямо скажем, родилась я уже в обстановке конфликтующих сторон – соседи без конца дрались на религиозной почве, поджигали друг другу машины, занимались членовредительством. Обстановка кругом царила раздражительная, люди беспочвенно злились друг на друга, стравливали собак и детей, но до крови не доходило. Всё изменилось 1 марта 1992 года. В тот день отца командировали в Боснию, в Сараево. Там жило тоже много сербов, помогать которым отец, хорошо знавший сербскую историю и потому питавший к местному населению большое уважение, считал делом чести. Он поехал туда не просто так…

В воскресенье второй день подряд проходил референдум о независимости Боснии и Герцеговины. В этот день в центре столицы республики проходила сербская свадьба. В 14 часов 30 минут в церкви Преображения Господня обвенчались Милан Гардович и Диана Тамбур. После этого участники празднества переместились в дом святой Фёклы на Башчаршии в ожидании свадебного обеда.

В это время на стоянке у входа во двор церкви остановился автомобиль Volkswagen Golf белого цвета, в котором находилось четверо мужчин: Мухамед Швракич (сын основателя вооружённого формирования боснийских мусульман в Сараеве «Зелёные береты»), Суад Шабанович, Таиб Торлакович и 29-летний Рамиз Делалич – участник «Зелёных беретов». Всё это мы узнали уже позже из газет, а отец стал едва ли не прямым участником событий. Они вышли из машины и набросились на отца жениха, Николу Гардовича, который держал в руке знамя Сербской православной церкви (трёхцветный флаг с сербским крестом посередине). Делалич произвёл выстрел из пистолета и убил его. Сообщник Делалича нанёс ранение православному священнику Раденку Миковичу. После чего преступники сожгли православное знамя.

После Делалич будет говорить так:

– Мы увидели колонну автомобилей, которая проследовала к Башчаршии на большой скорости; мы погнались, чтобы узнать, что происходит… Они вышли из машин и начали петь. Выставили напоказ какие-то свои сербские флаги. Мы остановились перед ними и спросили, куда они идут. Мы сказали им, что это не Сербия, что это – Сараево, это Башчаршия. Мы… стреляли в людей, которые держали в руках флаги…

После этого сербы поставили в городе ряд баррикад, выдвинув требования провести расследование и наказать виновных. Это событие они восприняли как начало антисербских действий. Боснийские мусульмане также поставили баррикады в городе. В произошедших перестрелках с обеих сторон погибли четыре человека. Сербские и мусульманские политики выступили с призывами к мирному диалогу. Республиканским МВД было проведено расследование, которое назвало виновного в нападении на свадьбу. Им был известный сараевский бандит Рамиз «Чело» Делалич, связанный с военизированным крылом мусульманской Партии демократического действия Алии Изетбеговича. Однако к ответственности за нападение Делалич привлечён не был. Начались вооружённые столкновения между боснийскими сербами и мусульманами, в которых в первый же день было ранено и убито свыше 100 человек.

Отец отправился туда, чтобы помогать сербам, но власти Боснии восприняли приезд врачей миссии отрицательно. Своим они помогали сами, а в сербах у них никакого интереса не было. Всю неделю, пока отец был там, как потом рассказывала моя мать, мусульмане не сводили с него дула автомата – будь на его месте сербский врач, его давно бы убили. Сам факт принадлежности к международной организации и национальность спасли Петера от гибели, пока вокруг Сараева строилась одна из крупнейших в мире баррикад – на протяжении следующих четырёх лет она будет служить тюрьмой для всех жителей столицы. Четыре года сербские силы будут осаждать Сараево, требуя эвакуации сербов, пока запертые там бошняки будут убивать их одного за другим. По счастью, отца там уже не будет. Оказав некую первичную помощь раненым, он по личной просьбе тогдашнего главы Боснии Изетбеговича покинул Сараево и вернулся в Белград.

Вернулся он в прескверном расположении духа. Несмотря на возраст, я почему-то запомнила их разговор с матерью, состоявшийся как-то ночью.

– Дела очень плохи, Анна, – говорил отец. – Со дня на день в Белграде и его окрестностях начнёт литься кровь.

– Почему ты так думаешь?

– Подумай сама – сколько веков жили в мире и согласии боснийские хорваты и сербы? А сейчас… То, что я видел, даже не потрясло, а убило меня. Перевернуло всё до глубины души. Они убивали друг друга только из-за национального флага! А сейчас строят вокруг города баррикаду… Въехали мы туда беспрепятственно, а на выезде с трудом преодолели четыре кордона – нас обыскивали то сербы, то хорваты, то бошняки, и всякий раз мы не знали, останемся ли живы, доедем ли до своих семей…

– Ты думаешь, что это веяние дойдёт и сюда?

– А ты сама не видишь? Ты не видишь, что люди уже и без того на краю взаимной терпимости, которая тает как снег по весне? Всё уже практически подошло к гражданской войне, и только маленького толчка не хватает. Но поверь мне, скоро он случится…

– Что же ты предлагаешь делать?

– У нас маленький ребёнок. Нам лучше будет уехать в Германию. Во всяком случае, вам с Мюнхэ. Я разговаривал с матерью, она готова принять вас в любой момент.

– А как же ты?

– За эти годы эта земля стала мне родной. Я не могу взять и бросить её, когда она больше всего во мне нуждается!

– Хорошенькое дело! А мне ты предлагаешь поехать без мужа и родителей неизвестно куда, за тридевять земель от родины?! Ведь я здесь родилась, и всё, что здесь происходит или будет происходить, так или иначе меня касается…

– Но ведь у нас есть Мюнхэ! Мы должны больше думать о ней, мы не можем просто так рисковать её жизнью!

– Будь что будет, но без тебя я никуда не уеду. Если станет совсем плохо – уедем вместе. В конце концов, я всё-таки твоя жена, и быть с тобой, и поддерживать тебя в трудную минуту – это моя обязанность…

На следующее же утро начались манифестации. Я шла из школы и видела, как огромные массы народа – тогда ещё под надзором милиции – собирались в центре Белграда. На большой трибуне при большом скоплении людей выступал Милошевич. Краем глаза я видела и слышала его – того, с кем все связывали возрождение былого величия сербов.

И тут хочешь – не хочешь вспомнишь побасёнки о великодержавном шовинизме, свойственном сербам. Да, борьбу за независимость надо уважать, но как быть с тем, что иногда это упорство приводит к бессмысленному кровопролитию?! Говоря красиво и громко, Милошевич давил на самые больные места сербов, пробуждая в них этот праведный гнев, а вернее – звериную ярость. Именно за периодические её вспышки я до сих пор ненавижу себя.