Елена (продолжение)

У каждого человека – даже у святого – есть в душе и в жизни некое тёмное пятно, отмыть которое становится, пожалуй, единственным смыслом всех благих дел, совершаемых им в процессе жизни. Нет, конечно, есть и добрые люди, искренне желающие блага окружающим и сеющие добрые дела на всём своём пути следования по земле. Но в основном всю свою жизнь мы либо кому-то что-то доказываем, либо стараемся очиститься от чего-то дурного. Полбеды, если дурное это наказывается по людскому закону – отдал долг и свободен. Хуже, если на этой земле кары тебе не сыскать. Тогда намного страшнее, ведь никто не знает, какую кару наложит на тебя Создатель. Но, несмотря на это, грешник больше всего боится не Бога…

Могу ли я сказать, чтобы мой супруг, Георгий Чёрный, был добрым человеком? Нет. Будь он добрым в известном всем смысле этого слова, он не добился бы для сербов того, чего добился. Конечно, именно любовь и доброта к своему народу сделала его любимым вождём, но временами мне казалось, что во имя этого народа он готов был убить добрую его половину.

Убийство отца было первым из доказательств моих слов. После уже говорил он мне, что будто бы не спасая себя ради себя он убил своего уважаемого всеми пращура, а спасая себя ради всех. В такие минуты я глядела ему в глаза и не видела в них лжи; нет, он не лгал. Он правда верил в это и никаким злом бы не погнушался, если бы уверовал в то, что оно нужно для Сербии.

Но всё же его это тяготило – война не до конца искоренила в нём всё человеческое. Я видела, как бледнеет его лицо, когда за столом говорят о родителях и детях, когда поминают его отца. Желваки играли на скулах, а кулаки сжимались, становясь похожими на булыжники. Так продолжалось все годы его правления, пока в один из дней я не посоветовала ему просто сходить в церковь и покаяться. По глазам его было видно, что мысль ему не очень понравилась, но изнутри он загорелся чем-то своим, только ему одному понятным.

Утром, в церкви на службе он попросил у отца Анфима слова и стал перед аналоем.

– Братья сербы! Я хочу попросить у вас прощения за ужасный и жестокий поступок, что совершил давным-давно, но о котором не забывал ни секунды своей жизни, и вы – я уверен – тоже помнили о нём. Убийство моего отца тяжким грузом легло на мои плечи и на ваши тоже. Ведь именно меня выбрали вы своим вождём. Коль скоро не принёс я вины своей за этот мерзкий поступок, значит, каждый из вас будет вправе считать себя убить своего отца и свою мать. И не оправдывает меня то, что сделал я это, спасаясь от каторги и смерти. Все эти годы ни один из вас не упрекнул меня в содеянном, не вспомнил об этом. Но сам я без устали упрекал себя и проклинал, надеясь изменить своё отношение к тем устоям, которые внушил мне мой отец. Ежедневно и ежечасно сталкивались внутри меня вождь сербов и отцеубийца. Тяжело и муторно было мне жить, хотя я не имел права показать вам этого – ведь моя жизнь уже давно не принадлежит исключительно мне. Так разорвём же этот круг молчания, и да простит меня мой народ и моя церковь, моя страна и мой Бог!..

После этого – я видела – ему стало легче. Не мучили периодические бессонницы, не впадал он в приступы периодического частого молчания. Но за годы жизни с ним я слишком привыкла к постоянным потрясениям и потому чувствовала – новая беда не за горами. Новое испытание, которое снова заставит человека войны вспомнить о сражении – на поле битвы или внутри себя.

Надо сказать о тех людях, что окружали его всё то время, пока он находился у власти и до того. Одним из самых близких к нему людей был Милош Теодорович.

Милош Теодорович был похож на Карагеоргия в том смысле, что тоже был готов на жертвы. Был весьма храбрым, отчаянным, смелым, дерзким – сербы очень уж уважают эти качества. Мало кто знает, но именно он придумал здороваться тремя перстами – как теперь делает и стар и млад. Но именно на этом сходство их с Георгием и заканчивалось. Невысокий, коренастый, со сверкающими исподлобья зелёными глазами, он не походил на такого храброго предводителя лесных восстаний, каким был Карагеоргий. В лице его читалось вместе с храбростью умение, если нужно, и предать кого-то. Скажем, если это коснётся его кармана.

Когда я говорила об этом Георгию, он мне не верил. Командир народной дружины, который прошёл с ним бок о бок всё восстание, он пользовался у него практически безграничным доверием. Георгий был человек умный, опытный, прозорливый, но любая женщина обошла бы его – как обойдёт любого из мужчин – в умении читать по лицам. Да и биография товарища моего супруга оставляла желать лучшего. Совершенно неграмотный, глуповатый, бывший пастух, он попал в ряды знатных сербов, принимавших участие в восстании благодаря своему брату Милану Обреновичу. Вот тот был действительно добрый и именитый человек. Будучи сводным братом Милоша (по матери), он воспитывался в лучших домах белградского пашалыка и стал к 30 годам достаточно богатым землевладельцем. Милош завидовал брату подчас чёрной завистью, даже когда работал у него на пашне или в загоне для скота. Ещё бы – пока один пас скот, другой стал купцом и подружился с городской знатью, говорят даже, был вхож к паше. Именно ненависть и зависть к брату заставили Милоша в ночь Сечи Кнезовой присоединиться к беглым сербам и податься в Орашац, во владения Карагеоргия. Велико же было его удивление, когда он увидел здесь же своего брата!..

– Что ты здесь делаешь?

– Могу то же самое спросить у тебя. Сербы не уходят из своих домов по своей воле…

– Уж не хочешь ли ты мне сказать, что твои друзья – дахи – и тебя выгнали?

– Они мне не друзья, и ты об этом знаешь.

– Ну как же! Все вы, богатеи, заодно, готовы стелиться перед иноземными захватчиками. Ты-то чем лучше?

Милан напрягся. Глаза его сверкнули злобой.

– Известно ли тебе, сын пастуха, что дахи убивали сегодня наиболее богатых и знатных сербов? Именно они представляют и всегда представляли для турок наибольшую опасность. Мы, а не вы, пастухи да золотари! Кого вы поведёте за собой? Никого. А вот договориться с вами проще простого: дал бутылку, вы и продали себя, жену да соседа. Разве не так?

– Не так! Мы любим свою Сербию, а вы – своё золото…

В склоку тогда вмешался Карагеоргий.

– Самое время ссориться, братья. Туркам только того и надо.

– Мой брат несправедливо обвиняет меня, – первым выкрикнул Милош.

– И ты требуешь справедливости?

Тот утвердительно кивнул. Карагеоргий был жесток со всеми, этого требовало время, и поэтому сейчас не сделал исключения:

– Тогда оба убейте себя! Здесь собрались только те, кому Сербия дороже жизни и уж тем более – доброго имени! Если намерены так и дальше продолжать, лучше возвращайтесь в пашалык, мне троянские кони без надобности!..

Властность и авторитет Карагеоргия тогда взяли верх. Братья действительно примирились на некоторое время. Но тогда я посмотрела на Милоша и обратила внимание на его взгляд. Он словно змея затаился, словно ждал чего-то.

Потом было восстание – и каждый из братьев проявил недюжинную храбрость в битвах при Пожареваце и Белграде, заслужив любовь и доверие Карагеоргия, но поодиночке. Их всё так же сложно было увидеть вместе, а, встретившись, они старались не смотреть друг на друга.

К моменту окончания восстания Милош женился на простой крестьянской девушке Любице Вукоманович. Не обладая никакими внешними прелестями, была она в то же время очень добра и чисто по-сербски основательна. Такие, как она, не только утешают мужа и служат для него хранительницами очага, но и дают советы по всем жизненным вопросам. Их видно за версту – точно такой была моя покойная мать. Я никогда не стремилась и не умела быть такой – от дел супруга была далека, да и о том, чтобы дать ему дельный совет, у меня не было и мысли. Наверное, поэтому мы сблизились с ней – как сближаются человек и его отражение в зеркале, будучи одновременно такими похожими и такими разными.

Меня занимало в ней то, что она всем и вся давала характеристики. «Этот подлец, тот пьяница, а вот он – неплохой человек». Забавно было, как она, зная всё про всех, раскидывает людей словно грибы по корзинам и каждому предрекает будущее. Вот только на мой вопрос обо мне отвечала она уклончиво и непонятно, наверное, боясь обидеть.

– Ты настоящая. Твоему Георгию нужна такая. Добрая, чистая, светлая. И не меняешься с годами – что бы ни происходило в твоей жизни. Какой была в юности – осталась и теперь. И правильно. Да будет так во веки веков!

– Что же тебе мешает стать такой? Ведь это заложено в каждой женщине? – спрашивала я.

– То-то и оно, что мешает. Если бы не я, мой неотёсанный чурбан так и пас бы свиней. Я в своё время настояла на том, чтобы он пошёл работать к брату, оставив глупую деревенскую гордость – тогда мы ещё только познакомились. Потом, когда начали встречаться, Карагеоргий возглавил движение в Орашаце. Мой сначала не хотел идти, а потом хотел вернуться – опять, видите ли, из-за брата. Ни в один бой бы не пошёл, если бы не толкала его в спину поленом…

Я рассмеялась.

– Твой муж – храбрый воин…

– Таким, как мой муж, – говорила Любица, – чтобы быть храбрыми воинами, нужно постоянно на кого-то смотреть. В поле он смотрел на Георгия, дома смотрит на меня. А перестанешь с ним воевать – и он в плен сдастся.

Несмотря на эти мои характеристики, Георгий был с ним дружен. Приблизил его к себе, а летом 1812 года послал в Стамбул с небольшой торговой миссией. По приезду оттуда мы встретились с Любицей. Она была взволнована.

– У Милоша есть друзья среди богатых и знатных турок, и в эту нашу поездку он говорил с ними…

– Ну и что?

– Они говорят, будто Наполеон собирается напасть на Россию, а турецкий султан разорвал с ним отношения.

– И что это значит?

– Ты правда не понимаешь?

– Нет.

– Пять лет назад Карагеоргия защитили русские – и только потому, что султан был дружен с французами, они были заодно. А теперь нет. И если войско Наполеона ударит по России, она волей-неволей начнёт искать союзников, в том числе и здесь, где столько выходов к морю…

Мудрость Любицы меня поразила. Я не дошла бы до всех эти выводов, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

– И ты думаешь, что им понадобятся турки?

– Им понадобится тот, кто сильнее и чья армия больше. А это турки.

– Они продадут нас ради турок?

– Нет, ради победы над Наполеоном. Султан прекрасно понимает, что это единственный способ возвратить власть над сербами. Хитрый турок, все они хитрые. Сегодня ты их враг, а завтра – незаметно для себя – уже друг. Наполеон ему больше не интересен, его вотчина – центр Европы. А вот у нас он всю жизнь чувствовал себя хозяином. Да и те, кто бежал из пашалыка – думаешь, говорят ему спасибо? А вот теперь скажут.

Я в ужасе рассказала Георгию об услышанном. Он усмехнулся:

– И зачем они всё это рассказали близкому мне человеку? Чтобы тот донёс мне?

– А он тебе говорил?

– Нет, но скажет ещё. Для чего им всё же так рисковать?

– Не знаю, Георгий, но люди зря не скажут.

– Слушала бы ты бабу поменьше. Её место на кухне, а не с мужем на коне. С ней и сама, глядишь, мной управлять станешь – а мне этого допустить никак нельзя.

Тем временем, как мы узнали позже, Милош Теодорович решил навестить своего брата и ему первому поведать о том, что услышал в Порте.

– И что ты хочешь сказать? – холодно спросил Милан.

– Что скоро тут будет новая власть, хотим мы этого или нет. Тебе надо бежать. Всех, кто участвовал в восстании и тем более командовал войсками, казнят.

– Георгий знает?

– Ещё нет, – помотал головой Милош. – Ты первый.

– Но почему? Он ведь вождь.

– А ты брат.

– Ты бежишь вместе со мной?

– Видишь ли, бегут все. Нам не впервой – мы отойдём, переждём какое-то время, а потом снова нанесём удар, как десять лет назад. Смысла оставаться здесь ни для кого нет, это будет значить бессмысленную гибель и плевок в лицо сербской независимости немытыми устами грязного султана. Решайся.

Следом отправился Милош к Георгию.

– Где ты был? – строго спросил вождь, едва тот шагнул за порог нашего дома.

– У брата.

– Что ты там делал? – голос его становился всё более грозным и решительным.

– Мы разговаривали.

– О том, что…

– …что турки снова планируют напасть на нас, когда Наполеон отвлечёт нападением Александра.

– Почему ты мне не сказал об этом?

– Ты сменишь гнев на милость, когда узнаешь, что брат, узнав об этом, решил сбежать.

Георгий забыл заданный ранее вопрос и словно вскипел.

– Ты что?! Откуда ты это знаешь?

– Он сам мне сказал. Орды турок движутся сюда, коль скоро русские войска решили оставить нас и дать отпор Франции!

– Но русские обещали нам…

– Когда опасность подходит к тебе лицом к лицу, любое, даже самое священное обещание, можно забыть. Разве в этом дело? Разве надо сейчас оглядываться назад и рассуждать о том, кто виноват?! Надо решать, что делать! Причём скорее. Решайся же, вождь.

Георгий опустил глаза. Я была охвачена ужасом, понимая, что должно произойти со дня на день.

Милош не давал ему как следует подумать:

– И что же? Что ты решил? Как по мне, так уходить нельзя. Уйдём сейчас – накликаем беду. Первый раз мы уходили от дахи, которые и числом и силой превосходили нас. Они были здесь как дома. А сейчас нам идти некуда и незачем. Мы должны дать отпор туркам. Уступим им свой дом – останемся каликами перехожими!

Милош говорил высокие слова, которые Георгий и сам любил, но сейчас было для этого не место и не время. Когда вождь произносил пламенные речи, он был уверен в своей правоте – им предшествовали часы и дни размышлений и рассуждений. Горячность в принятии решений, связанных с народной судьбой, была ему не свойственна. Тот же всё напирал. Дать сейчас слабину и сказать, что мудрее было бы всё же покинуть насиженные места, Георгий уже просто не мог – его же оружием Тодорович практически убил его.

– Ты прав, – тихо сказал он. – И когда же твой брат собирается покинуть Белград?

– Сегодня ночью. Разреши мне остановить его…

– Остановить?

– Тот, кто оставляет в такой час свою страну – предатель. Или ты считаешь иначе?

– Нет, но… всё же ночью дождись меня. Сам ничего не делай. Я хочу для начала поговорить с ним.

– О чём? Он давно знается с турками, ещё со времён дахии…

– Не спорь. Жди меня у его дома в два часа.

Тодорович ушёл. О том, что произошло в доме Милана Обреновича в ту ночь, я узнала от Любицы.

– Милан и не хотел уходить, метался. Потом они с Георгием стали говорить о том, что не смогут дать отпора туркам, если останутся здесь. Проще сначала уступить, собраться с силами – как это было в Сечу Кнезову, – а уж после нанести удар. Георгий почти согласился с ним, когда Милош выхватил нож и всадил его брату прям в сердце!..

Я вздрогнула.

– Откуда тебе это известно?

– Он сам рассказал мне об этом. Пришёл под утро пьян в стельку и признался.

– А что Георгий? Как он отреагировал? – зная вспыльчивый характер мужа, я больше боялась за его действия, чем за то, останемся мы или уйдём снова, как тогда, в 1803.

– Он велел ему ничего не делать и пока никому не говорить.

В ту же секунду я поняла истинные мотивы его поступка. Ведь накануне он в моём присутствии осудил тех, кто собирается бежать. Это раз. И потом – значит, всё-таки он не был уверен в правильности решения покойного Милана. Умом понимал, что это единственно правильный выход, но что-то останавливало его…

– Я не верю в предательство русских, – тихо говорил он мне, опустив глаза. – Этого просто не может быть. Кто угодно, только не они. Я воевал с ними рука об руку в австрийской войне. Потом они пришли ко мне на помощь, когда султан прислал нового пашу с целой тьмой солдат. А сейчас что? Какой-то Наполеон так сильно их напугал, что они решили впервые за сто лет сдать свои позиции? Бросить своих братьев на произвол судьбы? Делай со мной что хочешь, только я в это не верю!..

Дальше события развивались с рекордной быстротой. Спустя пару дней, подождав нападения турок и ничего так и не дождавшись, Георгий воспарил и выступил перед согражданами, дабы развеять слухи о грядущей войне, которые, с лёгкой руки Теодоровича, уже разнеслись по всему Белграду. Он осудил малодушие Милана Обреновича и выразил сожаление о том, что такой человек много лет прятался в овечьей шкуре… как вдруг Милош Теодорович выскочил вперёд него и закричал:

– Ты прав, Георгий Петрович! И правильно поступил, убив этого негодяя Милана! Не место в наших рядах предателям да изменникам! Никогда сербов не страшила смерть ради свободы! А тот, кто её боится, тот её заслуживает, видит Бог!

Толпа взревела от ликования. Милош посмотрел на Георгия одобрительным и доверчивым взглядом – как преданный пёс смотрит на хозяина. Только я знала – это был взгляд не пса, а шакала. Он избавился от ненавистного ему брата, свалив всю вину на едва отмывшегося от убийства отца Георгия. Тому ничего не оставалось, кроме как принять этот груз и взвалить его на себя – так ловко и умело выставил поступок брата трусостью бывший пастух Милош! Так грязно замарал он чужой невинной кровью человека, который всё и всегда делал только ради Сербии.

Через неделю пришла депеша – турки подступали к Белграду с четырёх сторон. Георгий принял решение уходить. Вместе с ним пошли ещё несколько самых приближённых к нему людей с семьями, но… не было среди них Милоша Теодоровича.

Сначала я не поверила своим ушам – этот малоприятный человек проявил такое мужество и силу духа, коих не проявил даже Карагеоргий. Что это? Глупость или отвага? Ответ на вопрос могла дать лишь Любица, но мы собирались посреди ночи и в такой спешке, что о встрече с ней не могло быть и речи. К утру мы были на австрийской границе, уже так хорошо знакомой и мне, и мужу. В это же время войска Порты вошли в Белград. Что там творится, мы могли только догадываться, а с достоверностью узнали позже. Узнали, что городские ворота для них отворил и встретил их с хлебом-солью не кто иной, как Милош Теодорович.

Вот и ответ! Играя на патриотических чувствах одного героя и воспользовавшись минутной растерянностью другого, он не только показал всем своё истинное лицо, но и добился разом осуществления всех своих целей. Оказалось, что ещё тогда в Стамбуле он договорился обо всём этом с военными советниками из Порты, пообещавшим ему в случае нейтрализации основных вождей восстания наместничество – правда, не над всей Сербией, но над более плодородными её краями.

Которое он и принял, взявшись нещадно обирать и громить бедных сербов. Того, кто не желал ему платить, он бил и подчас лично. Налоги и подати, которые он взимал в свой собственный карман, росли изо дня в день, он пил и занимался грабежами, – что делать, таким уж он был от рождения… Беднякам, как и торговцам, ничего не оставалось, кроме как платить ему по его, крестьянина, поистине барским запросам. Ведь только его волости не подвергались жестоким нападениям турок, в то время как вся остальная Сербия снова начала стонать под турецким игом – точно так, как было это во времена сражения на Косовом поле!

Вот только одна мелочь мешала Милошу Теодоровичу почувствовать себя кнезом – не знатного он был происхождения, и те, что платили ему, делали это с презрением и надменной гордостью. Такого положения дел он допустить не мог. Он вспомнил о знатном происхождении своего бедного брата, которого сам же убил, и принял его фамилию, обвинив Карагеоргия в случившемся. А в доказательство – вот насмешка судьбы! – привёл убийство отца. Человеку, убившему родителя своего, убить другого ничего не стоит!..

Все эти новости дошли до нас, когда мы были уже в Константинополе. Георгий не находил себе места от ярости и всё порывался вернуться, чтобы отправить подлеца на тот свет, но всякий раз был останавливаем мною.

– Ты не захотел умереть от клинка врагов сербского народа, но предпочитаешь смерть от руки братоубийцы и предателя?