Читать книгу «Земля осени» онлайн полностью📖 — Бориса Колымагина — MyBook.
image

Back in the USSR

 
Старухи в очереди жмутся,
столовая дрожит как блюдце,
к подносу тыркает поднос.
 
 
Пролился суп, но стол достойно.
Я примостился, мне довольно —
от пота, запахов зарос.
 
 
Но лето – резвая комета,
глядит как лозунг с того света,
сопит и крутится всерьез.
 
 
Я выбираюсь своевольно
к троллейбусу и – пшел! – спокойно
по шару-шарику вразнос
лечу как блюдце, как поднос.
 

 
В берете синем у крыльца
стоит товарищ без лица
и шепчет громко: «Подлецы!»
 
 
Уснула очередь за ним.
 
 
А два могучих продавца
в ответ кивают без конца
и повторяют: «Подлецы!»
 
 
И выпускают дым.
 
 
Душистый дым от сигарет.
Товарищ – да, товарищ – нет.
 

 
«В храм намедни детей носили». —
«Скользко, поди?» – «Потихонечку
                                                          шли.
Младшего, надо давно, причастили,
с старшим водицы святой испили,
просфорку съели, к кресту подошли».
 
 
«Ох, хорошо! Лишь бы в школе
                                                   не знали».
«Знают, вот горе, позавчера
отца к начальству-то вызывали,
говорили, вишь, объясняли,
а то, мол, с работы уйти пора.
 
 
И учительница, ах, я не знаю…
детей поставила, давай ругать,
о ин-кви-зиции… не понимаю…
до трех часов ведь… Бог с ней,
                                                   какая…»
«Ну что ты, что ты, мать!
 
 
Все ничего! Господь спасёт,
Пресвятая Дева покровом покроет,
святой Пантелиимон исцеление
                                                     принесёт».
 

 
Утро плотное, утро совсем
цып-цып-цып – прибегут – им мало
каша манная
духота
наступает
и растет.
Подберу слова:
«плоть» и «смерть»
наколю дрова
на крылечке присяду
«Мда, —
сосед —
то да сё —
в коммунию
(палец вниз)
собираюсь.
 

 
И не зная ни утра ни света
беспокойства весеннего для
я в вагоне сижу без сюжета
и глазею на девушек бля.
 
 
А калека подносит открытки
всяких тварей: купине хотишь?
завяжу шнурок на ботинке
потянусь и того – поспишь.
 

 
В дружественной обстановке
я шагаю по Петровке,
где аптека, где музей,
где троллейбус-бармалей.
И с веселою толпою,
с газированной водою
всё мечтаю, всё спешу,
одиночеством дышу.
 

 
Несутся школьники по кругу
вдоль по решеток и дворцов.
Я осень – тихую подругу —
спокойность синяя цветов.
 
 
Здесь пил вино, здесь целовались,
вдоль по, вдоль за – канала за
такая жизнь, такая малость,
экскурсионные глаза.
 
 
Сейчас присяду на скамейке
и – осень, Болдино – на старт.
Но нет! Прохожий в телогрейке
стоит «подвинься» тут как тут.
 

 
Ни декабрьским ледоходом
ни волненьем tete-a-tete
в передряге дальних лет
Блоком ни иль теплоходом
 
 
греет не, томит нисколько
навевает никуда
а – отчетливые строки
петербургская судьба
 
 
не чахоточный, возможно
а закрученный, затем
не сумняшеся ничтоже
между всех и – между тем
 

 
Дачи – их много – в сосновом
за Щучьим – трасса, перегоняют
коньковым
шагом мечтающего, цепляет взгляд —
компания поддатая – к Ахматовой
лыжи громкие – по шершавому —
                                                          к даче
мимо колодца – и не иначе
картошка с селедкой, водка
(Ахметьев добавит: молодка)
возле залива, да-с, культурно,
недалеко от Санкт-Петербурга
непонятно что там дальше
и как там дальше:
семью стихами не прокормить.
 

 
Возникали чувства всякие,
выходили люди важные
и читали по бумажке,
 
 
и играла всюду музыка,
развеселая такая.
 
 
Друг за другом наблюдали —
как одеты и обуты.
 
 
Улетали в небо шарики,
громко хлопали ладоши
и, казалось, все хорошие.
 

 
Молоток неугомонно,
свежесть краски – обновленье,
новых парт столпотворенье,
теплый дождик – на сентябрь.
 
 
Я – всем новый – оживленно,
класс – от шуток, и косички —
засмотрелся. «А, отличник!» —
Колька выполз как дикарь.
 
 
Чинят стенд – пошел на помощь.
Колька сбоку снова тянет,
а Наташка и не взглянет,
что-то пишет в дневнике.
 
ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
 
Звезда послушною кобылкой
глядела сумрачной опилкой,
труба раскинула дымы.
 
 
Вторая смена шла забором,
помято избы косогором,
и перетявкивались псы.
 
 
Шоссе носилось, притухая,
Кузьмич пыхтел возле сарая,
и на крыльце скучали мы.
 

 
Солнечко мое солнечко солное,
грибков бы тебе еще баночку,
посиди, погляжу, Машенька,
схожу в погреб принесу квашеной.
 
 
Пойдем завтра пораньше к вырубке,
там малины, чай, бабы ведрами,
и лукошко возьмем, белых-то.
Вот какая ты стала, поди узнай!
 
 
А тут ходит Кузьма, спрашивает,
я ему, стало быть, в городе.
Хорошо не забыла нас, ладно что,
попей простоквашки ещё.
 

Вентспилские записки

 
Labrīt! Labdien! Labvakar! Sveiki!
И полынья между домами
общины русской
и латышской
ее словами не закрыть
но улочки ведут безбедно
к заснеженному побережью
и точки, точки, запятые:
гуляет публика,
а море
обозначает корабли
и рай неведомой земли.
Uz redzēšanos! Sveiki!
 

 
Я полюбил мерцающие купы
искусственных дерев
на берегу бульвара
и дворника с лопатой у окна
бежит тропинка сна
в приморском парке
бесплатно – снег
и классика органа
я лютеран люблю богослуженья
хотя прохладно в церкви Николая
ментальный ветер гонит в неизвестность
вот девушка из Вентспилского замка
стрельба из лука – древнее занятье
и сердцем понимаешь: пригвоздит
 

 
Это пространство их жизни
легкое и не обязывающее
ни к чему
прикосновений
почти не бывает
только улыбка
понимаемых интересов
воспроизводство среды
 

 
Церковь белых эмигрантов
что осталось – не осталось
два штыка в живот буржую:
близко родина моя
и стоят суда у мола
ритуал воспоминанья
по-латышски ектенья
 

 
У мола лениво жует
траву воды винт сухогруза
суда пасутся
ждут своего часа
захода в Венту
скульптура «Корова матрос»
в объективе
они подойдут, заговорят
и я не пойму в чем дело
подержу ребенка
вытряхну мелочь
«Сходи в магазин», – попрошу сына
и постепенно дойдет:
здесь мертвые и живые.
Ничего страшного.
Только что это значит?
Умереть легко
в здравом уме
накануне еще причаститься.
Но я говорю не о переходе
а о новом пространстве
просто реальность
такая же, как прогулка на рынок
и суета
обыкновенная проза жизни.
Тихо суда проходят плечо задевая
зеленый маяк гонит их
к терминалу
 

 
Поля снегов, поля души
Недвижны, только заяц пляшет
И хутора глядят антеннами
На запад снов
Автобус заберет в ближайший городок
Не рынок – шопотерапия
Капуста квашеная четырех сортов
Сметана – ложку ставь, не упадет
А рыбный погребок – весь соль и
Запах.
Обратная дорога в темноте
По тоненькой кишке от остановки
По отраженью Млечного пути.
 

 
Начало поста за границей
В портовом, заснеженном городке
Толстой, старопечатной страницей
Служба тянется, свечка тает в руке.
Бабушки пух и дамы-квадратики
Мужчины-спички, углы носов
И это – род избранный, харизматики
Освобождаются от оков
Не к совершенным пришел Господь
Преобразится и наша плоть
 

 
Что такое
касание к последним вещам
без пафоса и нажима
в режиме обыденной жизни?
Или быт совсем запрещен?
И только огонь
символы его,
вроде пайки хлеба
блокадного Ленинграда?
А если просто больное горло
И все равно
ребенка в садик вести
и на работу к восьми
условный конвейер
и он же, смею думать,
корабль —
бесконечности последней навстречу.
 

 
Всегда радуюсь
когда вижу морскую даль
вчера
солнце говорило со льдинами
а сегодня
волна разбивает остатки припая
небо брызнет весенним лучом
и сомкнется
на море ветрено и свободно
оно как бы открывает
пространство в душе
и оставляет зазор
между бытием
и быванием
 

 
Тропа через дюны
к побережью
всегда пробита
 

Конец ознакомительного фрагмента.