Сергей Морейно
Земля осенью

Это совершенно удивительная книга. Она прозрачна, как бывает осенью прозрачна Земля. Когда видно не только «от Москвы до Хабаровска», как в августе (известные слова известного поэта, слегка нахрапистые, хоть поэтически точные), но от земного ядра и до стратосферы. Видно иначе, другой взгляд: как «корабль – /бесконечности последней навстречу».

Богатый и верный язык, очень спокойный, и много слов – что непросто, учитывая минималистскую закваску – стоят хорошо и благодатно. И есть в них сила; не знаю, как обходиться с этим словом в родном языке, уж больно страшна сила на Руси – но сила есть. «С виду/такой весь из себя/а случись что – не обопрешься», – так тут не так. От чтения делается легче. И вот скажите, не покривив душой, от чтения чьих стихов – десятых ли, нулевых годов – становится легче?

Мы познакомились в Вентспилсе, зимой. Начинался Великий пост, он много ходил по церквям. Вспоминаю, по воскресеньям – отказывался или нет – от рюмочки? Я думал: в чем его вера, каким Бог видится – и видится ли – ему в топких февральских снегах? Потом, из стихов (кажется) понял. «Но в тупике, в самом, казалось бы, да. Вдруг вспоминаешь возникшую некогда вершину и делаешь как бы всегда первый шаг».

Разумение Господа отложу в сторону, а вот что он действительно принимает разумно – так это то, что в мире есть сатана. Видит поле (деятельности) его – и не ерничает, не отшучивается, не богохульствует и не бежит. Берет лопату и окапывает поле по кромке, как окапывают место пожара, чтобы огонь не шел дальше. И ты тогда можешь встать у рва и смотреть: страх, ужас, река огня. Но есть и река воды; ты – в «междуречье надежды».

Это силуэт, наведенный пальцем на мокром от дождя стекле – снаружи, или – реже – на запотевшем, изнутри. Светлый вытопленный дом, правда удобств минимум. За дверями лес, но нет ничего в руках – ни кола, ни кайла. Хорошо, если шапка: добрый человек – приветить, а злой – пугнуть. И помогает. «И перед образом владычицы ему, как когда-то, как из другой жизни, пришла теплая, слезная молитва. И он попросил: «Заступись!»

Предельно точно схвачен пейзаж. Подмосковный, приволжский, приморский. Точен до слез, до приторности – вот-вот растворишься, как сахар в чае. Спасает ирония. Вдруг постмодернистским штрихом врывается Тютчев: «…я лютеран люблю богослуженья». Это – Виндава, Вентспилс. И опять серьезно: «А в узком немецком окошке – на грани чего-то с чем-то – даль. Она, Маргарита то есть, и Мефистофель. Звуки органа – высоко-высоко – зовут. И не про меня – а все-таки…» Это – Раушен, Светлогорск.

Два вектора, ведущие к холодному морю – выход или побег? А еще Таллинн, рыбья кожа. Вечная тяга смешать свою живую воду с нашей мертвой. А, может, наоборот: «Давай, брат, пойдем весной в Иерусалим и разобьем наш шатер у хладных вод». Курс – на глубину, на ее пульсацию, показания термометра не существенны. Если затягивает в водоворот, ныряй глубже (здесь можно цитировать бесконечно).

Прекрасная книга. «…И на земле осеннего стыда, – некогда написал я, – я ни псалмов Давида не услышу, ни дудочек ужасного суда». И вот, смотрите-ка: «Давид/улыбается улыбкой/грустного человека/и объясняет/как найти развалины крепости». И вот, теперь говорю (о Земле) – и осенней славы!

Земля осени

Кочевое утро

 
кочевое утро
и нулевое
по всем параметрам
кроме
пульсации глубины
 
 
оставь это дело на час
и отвори двери сердца
 
 
я не готов убираться там
 
 
оставь,
чтобы принять гостя
 
 
я брошу все
и уйду в поход
в междуречье надежды
 
 
оставь и иди
дело внутри тебя
 

В. Месяцу

 
Люди питались светом
и детей зачинали от радуги
а искусства мужчин,
в нашем смысле,
не было,
потому что мужчины были монахи
и не порхала мысль
бабочкой,
а пребывала в сердце
восьмым созвездием
в лето воды-овцы
 

 
За поворотом летит слово судьбы
но я оставляю его в ноль
я радуюсь погожему дню
и шоколаднице на бархатцах
шоколадница двигает крыльями
и яблоко, прорезая листву,
гулко стукается о землю
вода сводит яйца
но я все равно окунаюсь
и бегаю в лес.
За поворотом
Колесо убило моего сына.
Вспоминаю – и стекленею
превращаюсь в ноль.
Но обратное ничто
еще не ничто
еще не конец
я радуюсь
тихо тающей жизни
и надеюсь на встречу.
 

 
Это луна
Или не луна?
Нет, фонарь.
Нет, окно
На самом верху
Окно и луна.
 

 
Широкая тень
одинокого мельника
по берегу
XIX век
где черти были
кузнечики цок-
цок – лекарство
июльская вата воды.
 

 
Ни и не
В твоем окне
Тополь быстро облетел
А на яблоне
Еще красные яблоки
Соблазна.
 

 
И в одиночестве последнем
едва ли не
заключены
за северной рекой
осеннем
пределе месяца-луны
останется едва ли но
земля прекрасная – на дно
но обернемся —
и с весельем
за легким платьем новизны
и в одиночестве последнем
не будет месяца‐луны.
 

Абхазия

 
У лианы стена не пройти берега
по обрывам цветенье и гул
раздвигают веселые струи долину
и упрямо волами блестят
и скопленье камней обтекают, левей
боевое оружье – шипы
наступает десант, убегают войска
по кустам рассыпаются жители гор
все селения – доты,
осколки сознания старой вражды,
распахнули ворота – встречают
туристский поток.
 

 
Ночью волк
отогнал жеребенка
от стреноженной кобылицы
и задрал
обычная история
Давид
улыбается улыбкой
грустного человека
и объясняет
как найти развалины крепости
в горах
Давид —
ветеран войны
маленькой страны
пришпиленной к морю –
доит корову
животные здесь
ходят с колокольчиком
и небо звенит —
вперед!
 

 
Вынырнуть
из потока образов
и полноты переживаний
выскользнуть
из постели
по нужде
к несильному солнцу
и защебетать
пауза
пожмуриться
в зоне перехода
из аквамарина
в реальность гортанного дня
 

 
Ручей пересох
и только цветущая яблоня
в русле
еще беседует
со струей.
 

 
Я полечу – узнай весну с обрыва
Я полечу— последний шепоток
Последняя листва в струе обрыва
И корни вверх – на запад и восток.
 
 
И ветер – круг, открыто – для кого-то,
И круг воды за камнем обливным,
И неба круг – блаженная суббота,
Воды и солнца вечная работа
У поворота к дальним и родным.
 
 
Я прочерчу в воде изгибы линий
И места дам расти – кому расти.
А неба круг – и серенький, и синий.
И стрелка – шаг навстречу, без пяти.
 

 
Птицы пощебетали
пока не включили
бетономешалку
и мир превратился в объект
 
 
мне нравятся щуплые рабочие
в замызганной униформе
их голоса —
лай дворовых собак
их передвижения —
ритм стройки
и элемент стабильности:
работа есть!
 
 
а рядом руины
дворцов для рабочих
башенки и колоннады
куски арматуры
с бетонными набалдашниками
на связке
железнодорожной ветки
геометрия рая вчера
 
 
всё живет в своем времени
я делаю глоток зеленого чая
и убегаю в горы – дышать
 

 
Мы все заполнены
штрихами ночи
мы все похожи
на огни без точек
и мусульманский месяц тетивы
рассвет не даст
пока устали мы
пока по склонам мрака
сердце кружит
и ничего внутри не обнаружит
но резки сны, сопутники зари,
толкают в бок – проветриться сходи
и вот идешь на раз, на два, на три
и утренние звезды близко
 

 
На рассвете, в полмазка
брешут собаки и петухи достали
за мандариновым садом тропа узка
проще лететь, раньше летали
 
 
женские формы освоил юг
умри фантазия – неба круг