Земля осени

 
Сижу до трёх
И после
Не засыпаю.
 

 
Крутит – это одна ситуация
а вертит – другая
и из другой комнаты
в третью
с опорой на новые смыслы
живая вода общения
надежда
не тает
а
риторическая фигура
то есть слова и реальность
расходятся
 
 
просто дождь.
 

 
На стыке болотца и леса,
Между стихом и прозой
Хрустальный день.
 

 
По отражению дерева
Перебегаю на ту сторону
 

 
Птица: там-там ау
Там-там ау
До Калоги
Так и иду.
 

 
Долгая беседа с собой:
А не дурак он.
 

 
Ой-ой-ой!
Каконькать захотелось
 
 
Хорошо, что в лесу
В любом месте.
 

ВОЛЕЙБОЛ НА СНЕГУ

 
Лес дальнего поля
о-и
и лыжня
о-я-о
в ожидании волейбола
yes
внутри проигрываешь
красивый пас
через себя
я-я
и удар
о
я-о-и
весеннего субботнего дня
в лесу
 

ПАРАМЕТРЫ СТИХА

 
От солнца до
Вселенского паладина звука
В ущелье беды
Или долины счастья
От – до
Это касается пищи,
Среды обитания,
Геометрии внутреннего «Я».
 

 
Давление скачет. Затылок.
Немного осталось опилок
Квадрат пузыря головы
 
 
Стучат без конца молоточки
И точки – и кочки, и кочки,
И кочки, и волны травы.
 
 
Лекарство – одно разоренье
И радости старость – старенье
Давление скачет, увы.
 

 
Да неплохой он мужик
и бэкграунд лёгкий, арбатский.
Только болтает всё время.
Достал.
«Володя, – нахмурю брови, – молчим
пять минут».
И молча кроем крышу в Завидове.
Квартира в Москве у него йок,
продал, а деньги – в песок.
Нету денег.
И здесь на птичьих правах,
на честном слове.
Пенсию до сих пор не оформил,
лет восемь как собирается,
да всё недосуг.
Всё фантазии на
двадцать пять лет вперед:
заняться фотографией,
выстроить дом в виде шалаша,
стать плотником, садоводом.
В сельском храме у Володи родня:
дед на стене изображен
в лике святого —
расстрелян в тридцать восьмом.
 

СТИХИ ИЗ МОЛЧАНИЯ, ИЗ ДОЖДЯ:

 
Диски
Вперемежку с книгами и тетрадями.
Низкое небо – продолженье стола.
 
 
Дождит – и в деревьях движется сок
Навстречу словам.
Они кружатся над талыми водами.
 
 
Старый способ записи:
Бумага и ручка.
Лень подойти к компьютеру,
Нажать кнопку.
 
 
Небо низкое, без просветов, и хочется
просто лечь.
 
 
Но внутри
Движется слово
Словно сок в дереве.
Стихи из молчания, из дождя.
 

 
Есть во всем такое вот
отчего душа поёт
грузди – лужицы на шляпках
прижимаюсь плотно – зябко
и за шиворот – отвесно
так торжественно – и тесно
одесную и ошую
мысли умные шинкую
и гляжу – тропинка вроде
(это, кстати, о свободе)
и – и длинно, длинно – и
полетели-и.
 

Отношения

 
Всё время на поверхности —
cheese —
улыбается
а внутрь не пускает.
А может
и нет
ничего у него
внутри —
один cheese?
 

 
Единственная зацепка —
боковые пути общения…
И по касательной,
по касательной
новые смыслы
внутри
и копейка-судьба
сзади
 

 
С виду
такой весь из себя
а случись что – не обопрёшься
 

УЛЬТИМАТУМ

 
Пожил здесь на халяву – и хорош,
вымётывайся
а он всё крылышками, понимаешь,
машет —
жук такой!
 

 
За передёрнутой
в пустой квартире
занавеской
сдвинут мир
в обрез впечатлений
живого пространства,
в память
о прошедшем завтра
 

 
Лежать
проветривая яйца
и наблюдать как неба круг
легко и просто
превращается
в змею
она ползёт
и нету места
от занавесок
 

ТОРЖЕСТВО ТЕХНИКИ

 
Через каскады труб
и завалы
чешут машины – дачное направление.
«Спой про машины», – просит сын.
Мы засыпаем
в нашем завидовском доме
с окнами в сад,
за которым
шипит шоссе точно змей.
Солнце садится
и туча, как бабочка над селом,
хочет его закрыть.
«Я расскажу лучше про бабочку.
Она дружит со змеем», —
пытаюсь я перевести разговор.
«Про машину», – требует он.
 

 
На краю одиночества
и полной невозможности ничего
за границей себя
сам
за вертолетом и синевой
ТО ТВАМ АСИ
 

 
Проснуться
просто в другом месте
с другими возможностями,
и токи творчества,
зов свободы:
пошли, полетим.
Человек – это не только «Я».
Это овраги и пустыри,
камни культуры
и «мы» общения.
Другое место.
Проснешься —
и полететь
 

 
Я ищу параллельную плоскость —
ускользнуть от бреда работы
и заняться своим по жизни,
погрузиться в покой субботы,
то есть выйти на край обрыва
и отдаться полёту – шире —
эта странная неба жёсткость.
Дважды два, конечно, четыре.
 

 
Он просто весь задёрган и растрачен
и жёсткими штрихами обозначен,
закатан в обстоятельства сует.
 
 
Но в нем ещё живет наивный мальчик
и прыгает в словах веселый зайчик
и мы по телефону tet-a-tet
 
 
И мы по телефону проговоры,
Набухших почек серые узоры
И бег на месте – на зелёный свет.
 

 
Неуверенный, неприкаянный
добавим:
как ошпаренный
стоит у
у – какой грозный дядя
сколько в нем благодати —
один живот чего стоит
а в сущности – ребенок
крутит белками
и не понимает:
сюда не пускают
 

 
Эти люди не дадут подвинуться
и упасть и просто опрокинуться
а по струнке: я – не я
тоненький зазор и из туннеля
вроде, легкая неделя
тополя
пух, и полетел, смяли
мы бывали, иногда бывали
запятой
бесконечно занятой.
 

Костерок моего сюжета

 
Путем огня моя сторонка
На поле Куликовом сил
Символика восстала звонко
И меч – из ножен и могил
 
 
За мифом миф в просторах серых
Лишь солнце выглянет на час —
Святая сила армий белых
Сияй доспехами на нас
 
 
На вас, на вы – Непрядва к Дону
И устоять – не устоять
И ангелы восходят к трону
И в силе мышцы – благодать
 
 
И у Прощеного колодца
Они собрались и вокруг
Миф распустился словно солнце
И я, и ты, и он – сам-друг.
 

 
Внутри меня всего немало
и утро бьется как попало
и не хватает ерунды
живой воды
 
 
и перечеркнутый на слове
всегда во всем и наготове
уйти неведомо куда
и навсегда
 
 
я остаюсь в своей берлоге
я у экрана при дороге
в пустыне вечных новостей
но нет вестей.
 

Д. Авалиани

 
Митя крутит стертые слова
Разрывая оболочку смысла
Прочитаешь: солнце и трава.
Повернешь листок – и зверя числа.
 
 
Митя бродит возле и вокруг
Прочитаешь: Таня или Коля.
Повернешь листок и видишь: «друг»
Или «воля». Закорючек воля.
 
 
Митя сядет на воздушный шар
Потеснит горбом седое небо
И уйдет – культуро-слово-вар,
Словно вовсе не летал и не был.
 
 
Но в круженье ночи, в час живой
Митина игра над головой.
 

 
Закрылись желтые страницы
Державы титульный разор
И ветер – ястреб заграницы
До самых потаенных нор.
 
 
И отступая в день нездешний,
Продлить пытаюсь полотно:
Сюжет пути и крик потешный,
И утро синее окно.
 
 
Но в тишине давно условной
Летит прощание – прощай
И небо серостью просторной
И снег валит на слово май.
 

 
Из т. д. масс-медиа бетона
в лес – размыть знакомо грусть
головой пошатываясь клена
хоть на миг обратно повернуть
ходит он – но несть ему возможность
мягких мхов и золота в горсти
и опять стреляют сколько можно
отойди – из Фета – отпусти.
 

 
Вот – точка это. И точка опять.
Утро туманное – долго молчать.
Утро незрячее, без запятой,
бродишь по комнатам – слабый, пустой
прочий – в тумане легком своём:
прочерки, точки, и все – ни о чём.
 

 
Я помню, милая, с тобой
мы выходили в час ночной
гулять.
 
 
Мы выходили в темный сад
лет сто, наверное, назад
скучать.
 
 
Мы выходили, может быть.
Перечитай, чтоб не забыть
Фета.
 
 
Впереди лето.
 

 
Лютой плоти
взор напротив:
страсть, затиснутая в жест —
в беспокойном повороте
головы —
вдогонку чресл.
 

 
В час беспечности далекой
возле у какие сны
мы с тобою, друг широкий,
в беспокойствии луны
 
 
мы с тобою, друг просторный,
перед – что там впереди? —
говорим: рукав узорный
отмахал давно в груди
 
 
мы с тобою, друг склерозный,
после, за, давно назад
слышим весело и звездно
колокольчики звенят
 
 
декадентские напевы
бормотанье старой девы.
 

 
За – не знаю зачем и сколько —
за эпитет, за просто – ой!
улыбнулся герой – и всё тут!
полетел, исчез за горой.
 
 
На границе меня и мира
есть дела, семья и квартира,
и привычный полет в метро,
и словечко-намек: зеро.
 

 
Солнечный лед реки разбега
Детская радость первого снега
И лесопилки пронзительный гул
Я убегаю, и утонул
Лес вековой за краешком света
И костерок моего сюжета
 

Касание к последним вещам

 
Нервы едва щекочут паркета
не сквозняка
мягкая линия онкоцентра
рассвета
можно
на краешке глаза подвигать предметы
и не заметить шагов
упрямой бессонницы
явного продолженья
вчерашнего.
 

 
Из нечувствия
ибо окаменело сердце моё
и не радеет о спасении душа:
сохрани в ограде Церкви Твоей
от помышлений суетных
отврати
и —
долгое бабушек пенье
записочки
поминальные
за десять
и за пятьдесят
со-средо
точива
медо
молитва
душу питает.
 

 
Сегодня во мне совершалось движенье
похожее на вдевание
нитки в иголку
с непременным промахиванием:
не туда
и опять возвращенье
пока не
прошел в игольное ушко
и поспешил к вечерне.
 

НАЧАЛО МЫТАРСТВ

 
Русский север олень охоты
Разбивает прозрачный лед
Я оставил свои заботы
И скрылся за поворот
 
 
Уплывают белые горы,
Слева, справа барашки волн
Я оставил земли проговоры
И направил в струю челн
 
 
Конь и пешка, и мат в два хода
Варианты игры земной
Я оставил безумье рода
И нырнул за синевой
 
 
Но за краешком неба, в сказке
Меня встретили неба маски.
 

 
И люди словно деревья
на остановке
без всякого
бого-
подобья
паденья
парус
и тот вдали —
веселый такой отшельник
 

 
Охотники на машине поколесили
пык-мык – обгоняют ребята
                                      с корзинками или
облака – не спеша – в свой черед.
Хорошо здесь, в ельнике,
прогуливаться взад – вперед
по мхам глубоким: пОхрусты и постУки,
«с легкой печалью», заламывая руки.
Но за этим пейзажем
не возникает души пространство:
ни трудов новых, ни преодолений,
ни любви даже,
а так – постоянство
усилий на выживание:
посадил, уехал,
легкое недомогание,
слег – пепел.
Затухает традиция, определилась
               жизнь и заключилась в рамки:
и не понесутся под горку санки.
«Пройтить – пойдем», —
повстречался, наверно, леший
                                                  с ружьем
и растворился в отчетливом,
фотореальном пейзаже,
и даже… чего, собственно, даже?
 

 
Чистый Понедельник
ты меня прости —
возьму веник
подмести
 

 
На кухне вымыта посуда,
и, подметая пол покуда,
я слышал как внесли сосуд:
благоухающее миро.
А небо было сиро-сиро.
Мария – слышалось – зовут.
Она у ног Его сидела,
ловила слово и глядела,
и миро в волосах ее.
 

 
Провалы быта. Бытие.
Душа готова, как Мария.
Ах, эти помыслы благие.
Но я, как Марфа. Боже мой!
Не завлеки меня гордыня.
Не упрекну. И сам отныне
не в суете, но с суетой.
 

 
«Путь, который выбрал, —
совершился», —
так сказал – и в яму провалился:
в темную, пуховую кровать.
 
 
В тупике, в заторе молишь Бога:
«Помоги!» И вот тебе – дорога,
глина, грязь, но надобно шагать
напрямки в какие-то канавы
под какой-то близкий и лукавый
смех.
 

 
Давно уже страсти промчались
                                          мордасти:
старушка к трамваю с клюкой
                                          от напасти
к трамваю и сумочка полная – сеть,
продукты, и пуговки, пуговки – медь
в кармане пришпиленном. Вос-
поминанья.
Заполненный шкаф. Пыль мирозданья,
трясение чашек, шорох речей.
Отверзи ми двери
                   связкой ключей.
Тело согбенное, но горяча
ярово воску в небе свеча.
 

 
Пере-вопля перевода
много всякого народа
пробегает в уходящем
и совсем не настоящем
бритва ровненько прошла
и осталась буква «А»
где-то за.
Просто «Я»
со знаком вопроса.