И вот ещё что меня гнетёт, из-за чего я не люблю рассказывать про войну. Хоть и служил в рембате, но за все четыре года войны всё-таки убил трёх немцев. Может быть и больше, но вот этих троих убил точно, потому что видел и знал, что это их убил Я. Первых двух – это при выходе из окружения. Одного с винтовки в упор застрелил, а второго штыком запорол. И ты знаешь – ни фига не сожалел и даже не заморачивался по этому поводу. А вот третьего убил в конце апреля 45 года, в Германии и до сих пор в глубине меня сидит вина за его убийство. Всё понимаю – враг. Не убил бы его, то он меня грохнул, не задумываясь и судя по его внешности, наверняка и не переживал бы по этому поводу. А вот я переживаю, да ещё, чёрт побери, виноватым чувствую. Мы ж тогда стремительно двигались вперёд, вернее наши передовые части, а мы еле за ними поспевали. И часто получалось так – они вроде бы заняли очередной немецкий городок или деревню и пошли дальше вперёд. А как только наши уходят, туда непонятно откуда заходят немецкие подразделения. И вот так же у нас получилось с небольшим городишком. Наши танки и пехота проскочили через него без всякой стрельбы и без задержек. А мы следом сунулись и нас тут же обстреляли. Да так плотненько. Две машины сожжено, пять убитых и семь раненых. Во как. Ну и решили мы их там зажать и уничтожить. Хоть и ремонтники, но конец войны и опыт-то был у нас. Это ведь не сорок первый год. И вот нашему отделению достался какой-то небольшой заводишко на самой окраине. Если в центре города постоянно слышалась стрельба, то у нас тут была тишина. Потом уже поняли, оказывается наше отделение, даже не подозревая, потихоньку втягивалось в огненный мешок. Идём настороженно, цепью, крутим головами во все стороны – тишина и никого не видно на огромном дворе. И тут сержант мне говорит: – Ты, Петро, вон с той стороны зайди за здание. Погляди и постой там. А мы с этой стороны зайдём и если тут кто-то есть, то они в твою сторону побегут… Ну.., а ты там их или вали… Или в плен бери. Сам там по обстоятельствам действуй….

И вот я отбегаю в сторону, заворачиваю за угол, а там такой небольшой уютный закуток, шириной так метров в десять. И с одной стороны забор двухметровый и каменный, а с другой вот это здание цеха. И в конце тоже каменный забор. И всё тут чистенько, аккуратно разложено. Ну…, никак у нас у русских. И никого и даже места для манёвра или засады нет. Всё насквозь просматривается. Но самое главное из-под стены цеха выходит облицованная булыжником неглубокая канава, пересекает закуток и ныряет под забор, а там… до густых кустов метров тридцать.

Вот тут я прямо сразу врубился – если наши кого-то там шуганут, то именно здесь те и полезут, чтобы смыться. Встал плотно спиной у стены цеха, ноги широко расставил по краям канавы, винтовку со штыком приготовил и замер. А погода, ну прямо летняя – тепло, солнце, ветерочек такой лёгенький вдоль земли тянет. Вообще изумительная погода, когда нужно думать о чём-то приятном и хорошем.

Чуть расслабился и только подумал, что для нашего отделения всё также хорошо и закончится – как началась жуткая стрельба с той стороны здания. Блин!!! Я даже дёрнулся в ту сторону, чтобы бежать на помощь своим, но сразу вспомнил приказ сержанта – Держать эту сторону и валить всех, кто не сдаётся. А там ведь мочилово нехило идёт. Стою, жду, а самого прямо распирает, чтобы бежать туда, потому что дело уже до гранат дошло. Но стою. Сержант ведь надеется, что я тут их буду встречать. И точно. Минут через пять боя, слышу в канаве под стеной сильно зашуршало и послышался тихий немецкий говор. Лезет кто-то. Сначала показались руки, автомат в левой руке, потом показалась голова, плечи. И вижу, что лезет молодой парень. Белокурые и потные волосы на голове, крепенький такой весь из себя. Поднимаю винтовку, чтобы его штыком запороть и тем самым не дать остальным вылезти и смыться. А тот уже наполовину вылез из-под стены и видать что-то почувствовал и мгновенно… Я даже глазом не успел моргнуть, как он перевернулся на спину и увидел меня, винтовку со штыком, уже занесённую над ним… И надо бы колоть его…, а я застыл. Как щёлкнуло у меня в голове. Прошло двадцать лет, а до сих пор помню всё, до мельчайших деталей вот тот момент. Как на фотографию смотрю. Немецкий парень, лет двадцать-двадцать один, китель у него на груди расстёгнут и видно майку мокрую от пота, грязное лицо и глаза. Совершенно не испуганные, даже не удивлённые от внезапного обнаружения здесь русского солдата, а сосредоточенные и мысль в них прямо стоит: – Надо успеть опередить русского…, – и рука, так медленно начинает шевелиться у него, поудобнее перехватывая автомат.

А я стою над ним, занёс для удара винтовку и как под гипнозом, смотрю на его волосы. Часть волос прилипла к потному лбу, а те что повыше… С ними лёгкий ветерочек играет, колыхает так ласково – туда…, сюда… А тут чуть сильнее дунул и прядка волос падает тому на глаз и он чисто машинально, уголком губ резко дунул и волосы обратно на лоб ему упали. И как-то это так непосредственно получилось, совсем по-детски, что я взял и улыбнулся ему и он мне тоже улыбнулся, по-хорошему и открыто. Мы на какое-то мгновение забыли про войну и что мы друг для друга враги.

Не знаю, чем для него всё это закончилось, если он был один. Наверно, сдался. А тут его с той стороны стены затеребили за ноги, типа – Чего ты там остановился? Давай быстрей…

И он очнулся быстрее чем я, резко поднял автомат, даже успел дать короткую очередь, но я его опередил. Ему не хватило какой-то полсекунды и я ударил штыком прямо в сердце.

На этом всё и закончилось. Пятерых немцев мы взяли в плен, этот был единственный убитый с их стороны. У нас тоже один убитый и двое раненых, но легко. И в городе всё в принципе для батальона закончилось малой кровью. И может быть, я не особо этого последнего немца и вспоминал, и не переживал. Но наш батальон на следующий день остановился в другом городе уже на постоянку. Мы там простояли до конца войны и после войны стояли, обустроившись. Оттуда я и демобилизовался через полгода. Так вот наше отделение определили на постой к немецкой пожилой паре. Дом богатый и просторный, сад ухоженный тоже присутствовал. Муж и жена уже в почтенном возрасте, лет так под семьдесят. Он работал инженером по коммунальному хозяйству, она учительница в городской гимназии. Уважаемые в городе люди. Отношение к нам с их стороны было подчёркнуто вежливое. И мы к ним не лезли. Отделение заняло три комнаты, у нас был свой отдельный вход. У них своя половина и пересекались мы только во дворе или в саду. Да ещё когда надо им что-то было забрать или наоборот принести в наши комнаты.

А тут прошла неделя и непонятно за каким чёртом меня занесло на их половину. Не помню – Чего туда пошёл? И пока там шатался в поисках хозяев, увидел на каминной полке фотоальбом. Машинально листанул и заинтересовался. Вдруг стало интересно взглянуть на мир врагов – Как они жили до нас?

Тут же сел за стол и стал листать, с любопытством рассматривая семейные фотографии. Фото были подобраны с любовью и тщательно, раскрывая историю этой немецкой семьи. Начинался альбом с фото самих мужа и жены в детстве, со своими родителями, в старомодных одеждах и напряжённых позах. Школа, юношество… Это всё отдельно, но вскоре пошли и совместные фотографии, где они целомудренно гуляют, общаются. Свадьба. Дети. Трое мальчиков. Двое явно погодки, а третий младший и лет так на пятнадцать младше. Но как всегда это бывает – самый любимый. И опять серия фотографий отдыха уже всей семьи.

Листаю, а в душе шевелится некое подобие зависти. Чего я? С деревни. Никуда до армии не ездил, жил в избе. В принципе и не жалел о своей жизни, но тут была совершенно другая жизнь – чистая, богатая, в холе, в ухоженности, в интересных путешествиях. Я уж не говорю про совместные, семейные велосипедные прогулки в выходные. Опять же взять меня, моих деревенских товарищей, моих родителей – да мы и сотой части этой жизни не жили. Одна сплошная пахота. Из развлечений – вечерние посиделки при керосиновых лампах, да под гармошку, тисканье девок по углам и выпивка. Я только благодаря армии увидел другие края и до сих пор на велосипеде не умею ездить. А тут… Я раньше не задумывался, что есть другая жизнь. Но здесь совсем другая. Так вот… Не о том хочу рассказать. Листаю, вижу дети пошли в армию в форме. Листаю дальше и замираю. С фото на меня смотрит убитый мною молодой немец. Ёлки-палки… Я прямо замер над альбомом. Мне бы захлопнуть альбом и смотаться из комнаты. Ну…. Убил я его. Ну…, что поделаешь? Война. Меня он тоже мог убить. Ну…, попереживал немного, да и забыл со временем. А пока сидел истуканом, заходит в комнату хозяин. Сначала он испугался, видя что я смотрю на фото его детей в немецкой форме. Потом начал несмело лопотать, рассказывая какие у него хорошие дети. А я сижу и молчу, не зная, как самому выйти из этого положения. А немец осмелел, пододвинул к себе альбом и уже сам начал листать и рассказывать про детей. Вот поверишь, Антоныч, да я немецкого языка и не знал. Знал только несколько расхожих военных фраз… Там – «Руки вверх», «Стой, стрелять буду» и ещё пару других, как и остальные бойцы нашего батальона. А тут сижу, слушаю и к своему ужасу понимаю его и всё, что он говорит. Понимаю, что все трое сына благополучно прослужили тоже с сорок первого по настоящее время во Франции и удачно избежали боевых действий и пули из засады партизан. Старшие служил вместе в одной части, а младший, самый любимый, в другой и вдалеке от братьев. Месяц назад пришла весточка, что оба старших сына живы и попали в плен к американцам. А младший, две недели назад неожиданно заявился ночью тайком домой и сказал, что дезертировал из армии, чтобы остаться в живых. Заскочил буквально на два часа, помылся, покушал и ушёл обратно в ночь. Вот за него, они с женой больше всего и беспокоятся. Незаметно в комнате появилась хозяйка и тоже присоединилась к беседе. Вернее, они оба говорили, с любовью рассказывая про детей, а мать ласково гладила фото младшего, а я сидел истуканом и, глядя на эту мирную пару стариков, чувствовал себя убийцей. Потел, с ужасом ощущая, как горошины пота катятся по спине.

Когда остался один, чуть с ума не сошёл от переживаний, а вечером рассказал командиру отделения и попросил, чтобы тот сходил к командиру батальона и нас на другую квартиру поставили. Но видимо в неудачный час он пришёл к командиру, у которого в тот момент были свои служебные неприятности и заморочки. Он в пол уха выслушал сержанта и пообещал выполнить просьбу, да так и не дошло у него до дела. А я избегал встречи с хозяивами, но после той встречи они прониклись ко мне симпатией и старались любыми способами и при удобном случае выказать её, что для меня было как серпом по яйцам.

Вот так, Антоныч, до дембеля и прослужил под одной крышей с ними. И что делать с этим – не знаю. Вот такая у меня Победа…..

Мне на всю жизнь запомнился этот рассказ. А затем наступило лето. Надо сказать, что лето, осень, а затем наступившая зима запомнилась мне к сожалению лишь фрагментально. Конечно, мы гуляли, играли, но запомнились мне лишь несколько эпизодов. Походы с матерью за грибами и малиной, пионерский лагерь и один поход за молоком.

За грибами мы ходили недалеко, за узкоколейку. Переходили её, ещё километр и попадали в гущу молодого березняка. Мать садилась где-нибудь в затишке, а мы с братом с удовольствием и азартом бегали по ближайшим затравенелым берёзовым чащобам и тащили грибы к матери, которая тут же их чистила. Ведро грибов мы набирали таким образом минут за сорок и шли домой.

Но вот с малиной были проблемы. За малиной мать брала только меня, брат для этого ещё не созрел и не дорос. На горлышко трёхлитровой банки туго накручивалась верёвка, банка вешалась на шею и я уныло получал строгий наказ: – Ты должен собрать три литра малины. Пока не соберёшь, домой не пойдём…

Блин…!!! А что поделаешь. Против матери не попрёшь, да и сладких пенок с варенья вечером тоже хотелось поиметь на большой кусок хлеба, да ещё и ни на один. Тяжело и горестно вздохнув, приступал к чертовски неинтересному и нудному действу. Да ещё колючему. Лазаешь по кустам, буреломам, где она, малина, буйно растёт и упорно цепляется к тебе. И самое обидно, когда всё-таки наберёшь литр малины, обязательно зацепишься за какую-нибудь корягу и упадёшь, да ещё этот литр из банки высыпится. Возмущённые крики, психи, детские матюки, а тут ещё мать подойдёт и даст хорошую затрещину, призывая тем самым к сдержанности и ты снова приступаешь к сбору ненавидимой ягоды. Но в конце концов приближается победный миг над пузатой банкой и остаётся чуть-чуть, когда эта стекляшка будет полной… И это самый опасный момент. И не оттого что ты можешь упасть. Тут ты настороже и ноги свои переставляешь как опытный разведчик или таёжник. Просто это чёртово горлышко никак не наполняется, потому что ты изо всех своих детских сил терпел и ни ел ни единой ягодки, только бы быстрее собрать банку. А тут ты не выдерживаешь и начинаешь потихоньку опускать вниз ладошку и есть малину горстями и именно из банки. И самое хреновое – не можешь остановиться. Вернее, тебя всё-таки останавливает очередная хорошая материнская затрещина, напоминающая об приказе, и ты снова начинаешь бороться с банкой, старательно пытаясь её наполнить. Но каждый раз проигрываешь и под недовольное зуденье матери – в кого ты уродился, такой лентяй? Которая за это время собрала целое ведро. И после хорошей нотация, тщательно скрывая радость, плетёшься домой.

Но самым ярким воспоминанием была поездка в пионерский лагерь на целый месяц. В одно прекрасное и солнечное утро, мы с матерью и своим другом Вовкой сели на мотовоз, на удивление быстро доехали до Бубыла и сразу пошли на берег Колвы, где у деревянного причала стоял белый речной трамвайчик, рядом с которым уже клубилась приличная толпа детей и родителей. Я даже стал бояться, что нам не хватит места и придётся возвращаться на Вижаиху, а я так уже настроился на пионерский лагерь…!!!

Но ничего, после небольшой суматохи, все благополучно загрузились на судно, отчалили и поплыли вверх по течению. Для меня это было новое приключение и если мать всю недолгую дорогу сидела и разговаривала с другими женщинами, то я и остальные пацаны носились по небольшому судёнушку, как угорелые и по-моему не смотрели на проплывавшие мимо нас живописные берега только с коротенькой мачты над рубкой то ли капитана, то ли рулевого. Минут сорок хода и мы причалили уже к крутому, песчаному берегу и с жизнерадостным шумом и гамом быстро высадились. Поднялись вверх и вот он – пионерский лагерь, мечта многих советских детей.

Конечно, это были не международные пионерские лагеря «Артек» или «Орлёнок» с их красивыми и светлыми спальными корпусами на солнечном Черноморском побережье, которые обычно показывали в документальных фильмах, рассказывающих о счастливом детстве советских пионеров и где отдыхали отличники учёбы. Тут уровень был гораздо ниже, но для нас, обычных поселковых пацанов и девчонок, открывшийся пионерский лагерь, хоть и без моря, был кусочком счастья, неотделимым от нашего счастливого детства.

На высоком берегу реки Колва, за невысоким забором из светленького штакетника, под сенью мощных сосен с раскидистыми кронами, живописно расположились около десятка деревянных зданий лёгкой конструкции, каждое из которых были разделены на две части – спальни для девочек и спальни для мальчиков. Посередине располагались две комнаты для вожатых. Была здесь и большая столовая, летний кинотеатр со сценой, в сторонке стояла баня. В другой стороне и поодаль от наших расположений стояли ещё несколько деревянных зданий уже капитального вида – дом сторожей, медпункт, дом директора лагеря и ещё один дом побольше для остального персонала. Здесь же жила и охрана лагеря – четыре солдата из Ныробского гарнизона, патрулирующие окрестности вокруг лагеря. Реалия жизни ссыльного края и края лагерей были суровые. И чуть ли не каждый день по местному радио сообщались сводки о побегах – кто ушёл в побег. Вооружённый или нет. Одиночный, парный или групповой побег, а после этих сводок произносилась просьба – быть в лесу осторожными и наблюдательными. Или рекомендации, как то при встрече в лесу с незнакомцами или подозрительными лицами, затаиться, а потом немедленно сообщить об их ближайшему посту.

Месяц назад мой младший брат Миша с таким же пацаном убежали далеко за посёлок и увлечённо играли на узкоколейке, не забывая поглядывать по сторонам, всё-таки кругом тайга. И в один из моментов увидели, как в кустах, рядом с железной дорогой переодевался в цивильную одежду сбежавший заключённый. Они-то его заметили, а вот тот хоть и был настороже, постоянно оглядывался, их не увидел. Может быть на их месте были бы взрослые и он их мигом их увидел!? А тут мелкие пацаны, которые даже в таком детском возрасте, зная жестокие реалия жизни, успели спрятаться. А то бы вряд ли остались в живых. А как только заключённый скрытно стал уходить вдоль железки в сторону Бубыла, побежали обратно в посёлок, прибежали в казарму и сообщили о беглом. Сразу по тревоге подняли дежурный наряд и вместе с пацанами на мотовозе поехали к тому месту, где они видели заключённого. Нашли брошенную казённую одежду, пустили собаку по следу и уже через час задержали совершившего побег. За что брат и его друг в награду получили по кульку конфет. А Миша промолчал об этом, справедливо понимая, что получит хорошую взбучку от родителей за то, что так далеко ушёл от посёлка. И это ведь в пятилетнем возрасте, ничего не боясь – ни зверья, ни того что могут заблудиться. Что невозможно представить с нынешними изнеженными детьми.

Сидим мы на обеде, кушаем. Приходит отец, задумчиво поглядел на нас и зовёт на кухню маму и деда: – А вы знаете, что с помощью Миши был задержан заключённый, совершивший побег? – Немая сцена. После чего брат сбивчиво рассказал о происшедшем и принёс из сарая заныканный кулёк с конфетами, которые он хотел съесть в одиночку. Вот тогда мы с ним налопались этих конфет от пуза. Но всё равно Мишке попало. Да и мне заодно, чтоб не лазил где не попадя…

Так что охрана лагеря была совершенно не лишней.

Меня с Вовкой Золиным и ещё несколько человек с Вижаихи и Бубыла определили в четвёртый отряд и показали нам и родителям где будем жить и спать, после чего мать с остальными успокоенными родителями, ушла на речной трамвайчик, пообещав приехать на родительский день через две недели, а для нас начались увлекательная жизнь в пионерском лагере, благо этому способствовала и погода.