Она – мой колокольчик, мое спасение. В ней – ты и вся моя жизнь, и все счастье. Сначала его было так много, казалось – из него состоит мир. Потом стали отваливаться кусочки, куски, глыбы. Остались крупицы. Горстка. Только не рассыпать случайно, не забыть, не растерять. А вот – зажать в кулаке…

Рожать – легко.

…Я лежала в палате – обессиленная и совершенно нездешняя – просто еще не успела вернуться оттуда, где выдаются дети. И вдруг ощутила именно его – счастье. Как будто в меня вошел бог, и я – вся свинцовая, измученная, тяжесть во всем теле – могу летать. На самом деле и несмотря ни на что. У нас с тобой родилась – Соня…

Он

Почему мне все-время хочется сказать про нее – была?

Она ведь есть, жива, здорова, это я знаю точно. Я и еще кое-что знаю, даже здесь, даже – отсюда. Потому, что… ну, в общем, олигарх, он и есть олигарх, пусть даже – бывший. Но вот думается мне о ней именно так – была – в прошедшем времени. Синдром – почти. Лагерный синдром…

…Она была солнечной с голубыми глазами. От страсти глаза темнели и делались синими, а в последнее время, когда она уже научилась ненавидеть, светло-светло-серыми, ледяными. А все остальное было просто – мое. Вот… ее цвет, вкус, запах, ее ужимки и жест, которым она закалывала волосы после… Ее голос. Ее ногти…

Мы решили пожениться…

Тому, кто никогда не лишался свободы, мой рассказ может показаться скучным и однообразным. Вот как «Песнь песней».

Что же это такое, – скажет он – Есть ведь и другая жизнь вокруг, нельзя же зацикливаться на одной, пусть любимой, женщине.

Можно.

А другая жизнь… Она существует только – за. Здесь – ее нет.

В тюрьме, в лагере есть только – здесь и сейчас. Мой холод и мой голод. Отсутствие свободы – это не больно, просто начинаешь мыслить, как животное. И чтобы не превратиться в него – и быстро, гораздо быстрее, чем вам кажется – бросаешь сам себе спасательный круг – мысли о ней…

Тот, кто не смог, не нашел, просто ест, спит и выживает. Это не плохо и не хорошо – так вышло. Как в жизни… Потом, на свободе, им гораздо легче, чем нам. Зато, нам гораздо светлее – здесь.

Но всем – одинаково тошно…

Так вот, про – пожениться…

Примерно через неделю после знакомства, мы шли по набережной, и я вдруг сказал:

– Знаешь, чем я вчера занимался?

– Нет. А – чем?

– Составлял список приглашенных…

– Куда?

– На нашу свадьбу…

– Ну и как?

– Много народу получается…

– Это славно, – ответила она, и я понял, что жизнь удалась. И неважно, что будет потом…

И когда наступили кирзовым сапогом – на горло, я не умер и почти, почти дожил.

Этот чертов лагерный синдром. Синдром – почти…

Он

Свидания нам разрешили не с первого раза, не со второго и даже не с третьего.

За это время я успел понять, что время это череда бесконечностей, которые тоже, рано или поздно, заканчиваются. С тобой или без тебя, но – всегда. Моя нынешняя бесконечность должна закончиться завтра. Я не говорю и даже не думаю – «закончится», а именно – «должна закончиться». И это правильно, потому, что «закончится» – это категория определенности, которая здесь неприменима. Ее просто – нет. Впрочем, и многого другого – нет тоже. Зона.

Полтора года назад, за минуту до того, как лязгнула между нами первая из множества тюремных дверей, Марта спросила – одними губами:

– Как ее назвать?

– Реши сама. Я прошу только об одном, постарайся ее уберечь от всего, от чего я не смог уберечь тебя. Больше – ничего.

Она кивнула. Дверь захлопнулась.

Она

Я ехала к нему и видела – его руки…

Не лицо, не глаза, не губы, которые… Руки. Через них я помню – его. Помнит мое тело и мой мозг, и мое сердце, все то, что – я… Я так и скажу: «Я соскучилась по твоим рукам…» И – произнесу его имя. Не про себя, не в мыслях, не во сне, а – просто, возьму и скажу, прямо в его ладони… Ему…

…Меня пропустили, привели, усадили, дали стакан воды и сказали, что ты – умер. И показали какую-то бумагу. И – прочли. «Около четырех часов утра… от острой сердечной недостаточности… врач… дежурный офицер охраны… подписи…»

…«Запомни, ты – это мое сердце…» – твои слова.

И значит, тебе так остро не хватало меня, что ты – умер. Нет, не умер, просто не смог жить дальше. Это ведь совсем не одно и то же…

…Как это чудовищно и глупо звучит: «Ваш муж – умер…»

До сих пор не понимаю, как они смогли это произнести, а я – понять. Но упала я не сразу, а через минуту, когда сказала, что хочу увидеть тебя, хотя бы – твое тело. И услышала: «Не положено»…

Тогда я – упала. Наверное, даже – умерла, потому что это был единственный способ остаться с тобой еще хотя бы… Восемь часов между твоей и моей смертью.

Ведь представить себе твое холодное, брошенное неизвестно кем и неизвестно куда, никому кроме меня не нужное – тело…

…Потом я ожила. Не думать ни о чем – вот единственное, что мне оставалось. А если не получится, придется сойти с ума, чтобы раз за разом не слышать одни и те же слова:

«Ваш муж умер – не положено…»

«Не положено…»

Тогда остается только пустота. И ты в ней тонешь и барахтаешься, и…

Впрочем, вот этого «и» у тебя тоже – нет.

Пустота. Точка…

Он

…Скоро четыре. У меня нет часов, но есть звуки, по которым учишься определять время довольно точно. Завтра уже наступило и превратилось в сегодня. Всего несколько часов и…

Полтора года я не видел женщины, а она, Марта, не видела – меня.

И у меня дрожат руки. Потому, что это – долго. Очень долго. Мы могли бы встречаться гораздо чаще. Но между тем, что говорит закон и лагерное начальство…

Я ее почувствую. Сначала – кончиками пальцев – ее дрожь, ее всхлип, ее кожу. Потом… всю ее почувствую и через нее – себя и время, которое все-таки движется…

– Сколько времени? – шепчет она во сне.

– Без нескольких часов вечность – отвечаю я. – Спи, моя радость. Увидимся завтра.

Увидимся зав…

Здесь текст обрывается.

Эту тетрадь я нашла в почтовом ящике через год и два месяца после Мишиной смерти. Я не знаю, как она там оказалась. Со мной никто не пытался связаться ни до, ни после. Но все тексты написаны его рукой, его почерком. На обложке надпись: «Сказки для Сонечки». Кроме той, которую вы только что прочли, в тетради еще шесть:

«Сказка про почти», «Зимняя сказка», «Дождливая сказка», «Сказка про слишком», «Небесная сказка» и «Счастливая сказка».

Вот они – все. Читайте…

Сказка про почти

…Они-таки вымокли насквозь, до нитки, и теперь, вместо того, чтобы целоваться, почти бежали прямо по лужам, оглядываясь и ища, где укрыться.

– Вон кафе, видишь?

– Ага, побежали…

Внутри было чисто и, самое главное – тепло. У стойки сидел бородатый мужчина и задумчиво смотрел в свой стакан. Стакан был пуст. В дальнем углу – молодая парочка, уставившаяся в открытый ноутбук. Больше никого не было. На бармена, как обычно протиравшего бокалы, они просто не обратили внимания. Они уселись за крохотный столик в углу у окна и сразу же принялись трогать друг друга глазами. Они умели это очень хорошо, и потом, это было приятно – обоим. Когда-то, в самом начале, она даже заикалась от волнения, ощущая на себе его взгляд.

– Ну и что – теперь?

– Не знаю. Хорошо бы выпить чаю. Хочешь чаю?

– Ты же знаешь, я всегда хочу того же, чего и ты. Ну…

Чай был – ничего особенного, зато горячий.

– Хочешь еще?

– Нет, спасибо.

– Тебе пора?

– Если только к тебе…

– У нас с тобой через час свидание. Ты не забыла?

– У нас свидание длиной в вечность. Но я все равно помню…

– Это очень хорошо. Я бы не хотел причинять неудобства и осложнять тебе жизнь.

– Ты и так мое главное осложнение. Непроходящее и неизлечимое…

На мокрый подоконник уселся воробей, отряхнулся и, наклонив голову, уставился на них через окно.

– Жалко, что я не воробей…

– Ты – как раз воробей, а я тебя поймал и держу.

– Отпусти, а?

– Не могу. Правда – не могу. Не из-за себя, из-за тебя самой, понимаешь?

– Понимаю, да…

– Ну вот. То-то же…

За все эти долгие годы семейной жизни они все еще не смогли привыкнуть к обладанию.

Обычные, среднестатистические эгоисты в прошлом, встретившись, они чуть было не прошли мимо, а потом, вдруг прикипев намертво, принялись отдавать себя друг другу с таким исступлением, что это было – мучительно.

Мучительно хорошо. И ужасно нравилось обоим, иначе – какой смысл?

Еще – у них были ночи. Долгие, до краев наполненные желанием. Даже в самые темные и безлунные часы, свет ночника под шелковым зеленым абажуром начинал пульсировать, касаясь их разгоряченных тел. И – это постоянное желание прикасаться друг к другу. Столько лет женаты, а ни намека на сдержанность – везде, повсюду.

Вот и сейчас – он смотрит на нее… Это просто неприлично, так смотреть на женщину – пусть и твою – в общественном месте…

– Не смотри так…

– Почему?

– Потому, что иначе, я сейчас начну раздеваться…

– Именно этого я и хочу…

– Тогда нас арестуют.

– Все равно. Я тебя…

– Потом, ну…

– Но я хочу – сейчас.

– Я знаю, знаю, знаю… – Она плачет.

– Что же ты плачешь, вот еще… Я ведь не тиран какой-нибудь, в конце-то концов. Так и быть, пошли домой, там и разденешься. Все равно промокли насквозь, а?

– А чай? Я хотела еще…

– Дома попьем. Все – дома.

– Но…

– Пошли, пошли, пошли…

…Дождь кончился. Они выходят из кафе, идут по мокрым улицам, взявшись за руки.

Город уже проснулся, начинают просыпаться люди. Первые прохожие смотрят на них с недоумением, ведь чужое счастье, дикорастущее, необузданное, непонятное – всегда внушает опасения. И в самом деле, странная парочка, глаза, конечно, счастливые, но уж больно несолидное выражение лица, особенно, у него – а ведь такой представительный мужчина. Про нее и так все понятно с первого взгляда, про таких в детстве говорят – втюрилась. Ну ладно, она – женщина, а вот он – вообще ни в какие ворота… Идет быстро. Почти бегом, тащит ее за собой, грея на ходу ее ладошки губами, смеется легко, запрокидывая голову, как она, точно, как она – совсем не думая про окружающую жизнь и мир вокруг. Неужели – любовь?

Они идут быстро-быстро и все-таки – медленно. Они идут к расставанию, за которым – встреча.

– Смотри, сколько улиц и все – наши.

– Ага… Я так люблю этот город. Жаль, что его нет на карте.

– Эти карты… Мало ли кто их рисует. Главное, что его знаем – мы. Мы знаем его – наизусть…

– Да, да. Какое хорошее слово – наизусть. Из уст – в уста. Я так люблю – в уста…

– Я знаю. Я знаю про тебя – все. Вот, скажи, почему я всегда тебе рад? Почему ты всегда со мной согласна?

– Наверное, потому, что нам друг с другом – упоительно…

– Да, но есть еще одна причина.

– Какая?

1 2 3

...

Стандарт