После трех пополудни Толстой удалился писать, но вскоре вернулся. Работа не шла, мысленно Толстой находился с гостями. Бимиш осталась с Софьей Андреевной в гостиной, а Стокгэм с Толстым и Марией отправились в деревню навестить смертельно больного крестьянина. Американский доктор медицины сразу поняла, что конец близок и сделать ничего нельзя. Прогулка также дала Стокгэм возможность создать представление о жизни русских крестьян; с помощью Марии как переводчика она расспросила крестьянок об их работе.
В шесть часов настало время ужина. На боковом столике были выставлены закуски: маринованные грибы, сыр, икра, сладости, а за обеденным столом сервировали простые, но вкусные основные блюда: суп и рис с овощами, а также конфеты, фрукты и кофе на десерт. Толстой был вегетарианцем и трезвенником, но следил, чтобы на столе стояли и мясо, и вино. «Он достаточно велик, чтобы не обижать и не сердить тех, кто не разделяет его взгляды», – пишет Бимиш50.
Во время еды сообщили, что крестьянки, которые удобряли яблони в саду, пришли за оплатой. По предложению Марии их пригласили в столовую спеть иностранным гостям русские песни. На Стокгэм выступление произвело яркое впечатление: сильные голоса, ритмичные движения и красочные костюмы.
Позже вечером все собрались в столовой у самовара, чтобы пообщаться. Толстой то и дело возвращался к своей главной мысли – принципу ненасилия, который следовало применять и в личном, и в государственном плане: «Если вы один раз признаете право человека вершить насилие по отношению к тому, что он считает неправильным, вы разрешите и всем другим защищать собственное мнение тем же способом и тем самым получите универсальное царство насилия»51.
Только последовательное соблюдение принципа ненасилия может сделать реальностью великую утопию – царство Божие на земле. В том, что грядут великие перемены, Толстой не сомневался: «Я считаю, что мир в огне и мы должны сами гореть. А если мы будет поддерживать связь с другими горящими точками, искомая цель будет не такой уж далекой»52.
На следующее утро, в девять, подали завтрак, состоявший из хлеба и чая или кофе. Потом Стокгэм отправилась на прогулку в сопровождении Марии и ее младших братьев Андрея (двенадцати лет) и Михаила (десяти лет). На почте их ждала посылка с копиями «В чем моя вера?», сделанными на гектографе. Стокгэм не смогла сдержать удивления: российская цензура работала так, что печатные экземпляры книги были под запретом, но рукописные и гектографические свободно пересылались по почте!
На обратном пути в Ясную Поляну они встретили печального Толстого. Крестьянин, которого они навещали накануне, скончался. Толстой прокомментировал это так: «Минувшей ночью больной человек пережил опыт, который все мы переживем в свое время. Сегодня он мудрее нас, ибо уже точно знает, что будет после смерти»53. Впрочем, в загробную жизнь Толстой верил едва ли. «Жизнь или дух для него вечны, но сознание индивида – нет», – подытожила Стокгэм54. Здесь в Бимиш пробудился спиритуалист. Доказательством загробной жизни может служить фактическая возможность общения с ушедшими! Толстой мягко отверг ее аргумент: если души продолжают существовать, зачем им оглядываться назад и искать контакты с миром, который они покинули?
Софья Андреевна убеждениям поддавалась легче. Во время совместных прогулок Бимиш проявляла большой интерес к детям Толстых. Софья Андреевна не упоминала о четверых, умерших в младенчестве, однако шведка о них знала. Как только она вошла в гостиную, она заметила их в виде ангелов, круживших вокруг Софьи Андреевны. Они защищают свою мать в этой жизни и встретят ее на пороге иной. Бимиш нашла, что Софья Андреевна «от Бога наделена какой-то святостью добродетельной и духовным даром»55. У Стокгэм подобные речи вызывали улыбку, но Толстой вполуха шведку слушал. Возможно, в некоторой мере и спиритуализм может служить подтверждением универсальности религиозных преобразований?
В своей небольшой книге, рассказывающей о встрече с Толстым, Хульдине Бимиш умалчивает о темах разговоров, которые велись в Ясной Поляне на протяжении двух дней. Но отмечает, что все гости и члены семьи имели право на собственное мнение: «Он возражает, но как благородный человек, который никогда не покажет свое превосходство»56. Толстой выслушивал и давал оценку мыслям других, прежде чем излагать собственные, казавшиеся подчас «немножко преувеличенными взгляды».
После обеда у Толстого была назначена встреча километрах в двадцати от Ясной Поляны. Стокгэм села в коляску вместе с Марией и ее кузиной. Толстой ехал рядом верхом. Разговор в пути продолжился. Толстого интересовали американские социальные отношения. Существуют ли какие-либо религиозные секты с радикальным взглядом на вопросы мира? О квакерах он знал, но то, что их роль теперь столь незначительна, вызвало у него удивление. А как обстоит дело с унитаристами, христианской наукой, последователями Сведенборга и прочими сектами? Услышав, что для большинства религиозных движений Америки «ненасилие» остается периферийным вопросом, Толстой испытал разочарование.
На встрече Толстого ожидали около пятидесяти крестьян из ближайших деревень. Радушие, с каким его встретили, подтверждало крестьянскую любовь и уважение. Несколькими годами ранее Толстой получил три тысячи рублей, которые по своему усмотрению должен был использовать с максимальной пользой для крестьян. Бóльшая часть денег была выдана крестьянам в виде ссуды, и теперь речь шла о ее возможном возвращении, чтобы средства можно было использовать на школы, библиотеки и прочие общественные нужды. Толстой описал ситуацию «в весьма простой манере» и «подчеркнуто доступно, прямо и детально», что доказывало его близость к крестьянам57. В ходе дискуссии приняли решение, что крестьяне оставляют у себя полученные средства, а общественные мероприятия будут проведены за счет той части, которая осталась у Толстого.
Толстой, воспользовавшись ситуацией, произнес речь с наставлениями против водки. Деньги следует тратить на благо семьи, сказал он, и вообще нельзя дурманить свои чувства с помощью табака и водки. Стокгэм казалось, что она видит в глазах крестьян полное понимание и решительное желание бросить пить. А сам Толстой написал в дневнике: «На сходке говорил о табаке и вине; но получил отпор. Страшно развращен народ»58.
Бимиш осталась под сильным впечатлением от знакомства с семьей Толстых. В воспоминаниях о визите в Ясную Поляну она уделяет несколько строк портрету «благородной, возвышенной супруги», которой удается заниматься практическими делами семьи, заботиться о детях (пятеро из которых взрослые, а четверо несовершеннолетние), помогать супругу в работе и находить баланс между его радикальными требованиями и практическими бытовыми проблемами. Их союз представлялся Бимиш доказательством того, что любые трудности преодолимы, если «брак основан на настоящем фундаменте, взаимной любви и уважении»59. Дети – Мария, Андрей, Михаил, Александра и маленький Ваня – все были «необыкновенно милы и любезны». Илья Львович, который за год до того женился и жил во флигеле рядом с большим домом, казалось, целиком и полностью разделял мировоззрение отца. Сама Софья Андреевна скромно отзывалась об их семейной жизни: «Мы лишь простые люди, обычные, простые люди»60. Завершение книги Бимиш преисполнено восторга:
Знакомство с жизнью этой семьи глубоко порадовало мою душу, ибо никогда ранее я не встречала такого гармоничного соединения различных звеньев в столь прочно скрепленную любовью цепь. Этот дом поистине достоин восхищения, и, испытав на себе его идеальнейшее гостеприимство, немногие могут покинуть его без единственной мысли в своих сердцах: «Господи, благослови Толстого, защити его дом и очаг!» 61
На память она подарила графине свой портрет и книгу о спиритуализме.
А как Толстой отзывался о встрече со Стокгэм и Бимиш? После их приезда он пишет старшей дочери Татьяне: «Тут же сидят и болтают американки [sic!]. Они, т. е. М. Stockham, очень мне была полезна, не в медицинском, а в религиозном, в сведениях о религиозном движении в Америке, которым она сама занята»62. А после отъезда так: «Нынче была и уехала Штокгем американка. Умная и серьезная женщина, бывшая квакерша и желающая писать книгу о религиях Америки. Она во многом дополнила мои сведения об американском религиозном движении, и очень хочется написать мне то, что я о нем знаю и думаю»63.
В дневнике читаем: «Пошел рубить, прекрасно поработал, сел писать письма, приехали Шт[окгам] и Шведка. Стокг[олмец]64 очень мила – спиритуалистка, того духа, совершенно которого World Advance Thought65. Очень это интересно. Вера в связь с миром духов приводит их к истине»66. Далее следует список религиозных движений в Америке: «Универсалисты, 2) Унитарьянцы, 3) Квакеры нового толка с 1836 года – 4) большинство спиритуалистов, 5) Сведенборгиане, 6) Шекеры, 7) Зоариты, 8) Спиритуалисты, держащиеся своих церквей, и наконец 9) Broadchurch, которой представитель от Heber Newton, все это одно и то же. Все это идет к practical Christianity67, к всемирному братству и признак этого non-resistance»68. У Толстого были серьезные намерения (так и не осуществленные) написать статью «О 1000 верах», и, прощаясь, он просил Стокгэм прислать материалы о религиозной жизни в Америке.
Что же до Бимиш, то ее попытки убедить Толстого в истинности спиритуализма оказались тщетны. Следующей зимой Толстой написал комедию «Плоды просвещения», где безжалостно издевался над спиритизмом, что можно рассматривать отчасти и как реакцию на увлечение шведки.
Через год увидело свет русское издание «Токологии», к которому Толстой написал предисловие, датированное 2 февраля 1890 года. В нем Толстой подчеркивал значение книги, которая рассказывает не о том, что всем известно и никому не нужно, а о том, о чем никто не говорит, но что нужно всем. Книга убеждала читателя в необходимости изменить жизнь, придерживаться хороших привычек и всеми способами облегчать собственное существование. Для этого необходимо отказаться от табака и алкоголя, предпочитать вегетарианскую пищу и стремиться к сексуальному воздержанию, в том числе и в браке.
В письме, которое Стокгэм написала Толстому в декабре 1892 года, она передавала привет от Бимиш, в обществе которой недавно провела один день в Венеции – та «была весела и довольна и гораздо лучше себя чувствовала, чем тогда, когда мы были у вас»69.
С мыслью о дочерях Толстого Стокгэм позднее послала ему одну из своих книг «Koradine letters: A Girl’ s Own Book» («Письма Корадины: личная книга девушки», 1893). В форме романа в письмах Стокгэм рассказывает о превращении девушки в гармоничную взрослую личность. Программу метафизического исцеления она с успехом применила и к собственной дочери70. Стокгэм просила Толстого хотя бы бегло ознакомиться и с прилагаемым текстом «Creative Life: A Special Letter to Young Girls» («Творческая жизнь: Особенное письмо молодой девушке», 1893), в котором Стокгэм с профессиональных позиций рассказывала девушкам о женских половых органах, менструациях, оплодотворении, материнстве, сексуальном поведении и онанизме (как обуздать и сублимировать желание, которое, по сути, зов Бога). «Творческая жизнь» сохранилась в библиотеке Ясной Поляны со множеством пометок на страницах, вряд ли, впрочем, сделанных рукой Толстого.
В 1900 году Толстой получил новую брошюру Стокгэм «Food of the Orient» («Еда востока»), «план для вегетарианцев»71. А также воспоминания Стокгэм о визите к Толстому в компании Хульдине Бимиш «Tolstoi: A Man of Peace» («Толстой: человек мира», 1900), которые хранятся в библиотеке Ясной Поляны. Однако еще одну свою книгу, «Karezza: Ethics of Marriage» («Карецца – этика супружества», 1896), Стокгэм по понятным причинам Толстому не отправила. В книге излагался новый свободный подход к вопросам сексуальности, важным компонентом которого был coitus reservatus, отказ от оргазма. Сексуальная любовь рассматривалась как высшее проявление любви, и утверждалось, что карецца, соитие, не ведущее к беременности, способно приносить радость, духовный рост и развитие. Без Толстого не обошлось и здесь: Стокгэм с удовольствием процитировала один абзац из послесловия к «Крейцеровой сонате», зная, что ее великий русский знакомый ей не возразит.
О проекте
О подписке