В 1888 году Алиса Стокгэм (1833–1912), доктор медицины и женский врач из Чикаго, случайно прочитала статью «Count Tolstoi on Education» («Взгляды Толстого на образование»). Стокгэм интересовалась вопросами воспитания детей. В том же году вместе с дочерью Корой она основала журнал The Kindergarten for Teachers and Parents («Детский сад для учителей и родителей»), посвященный санитарии и педагогике. Может быть, Толстой захочет написать что-либо для американской публики? Стокгэм решила изложить эту просьбу в письме, вместе с которым отправила пробный номер The Kindergarten и новое издание своей книги «Tokology: А Book for Every Woman» («Токология: книга для всех женщин», 1888).
«Токология» представляла собой подробное руководство по беременности, родам, детским болезням, женским болезням и вопросам диеты. Вероятно, отправляя книгу в Россию, Стокгэм предназначала ее жене и дочерям Толстого, но первым начал листать книгу именно он. Название главы «Chastity in the marriage relation» («Целомудрие в браке») заставило его остановиться. Вопросы сексуальности (он уже работал над «Крейцеровой сонатой») были актуальны для него как в общем, так и в личном плане. Думая о физическом и психическом здоровье женщины и ребенка, Стокгэм ратовала за сексуальную умеренность и воздержание во время беременности. Целомудрие и половые контакты она в идеале рассматривала только в репродуктивных целях. Молодые мужчины, равно как и молодые женщины, обязаны учиться сдерживаться и владеть собой в сексуальном плане. Американка рекомендовала избегать употребления кофе, яиц, устриц, мяса и не есть тяжелую пищу вечером.
Толстой немедленно написал своему другу и соратнику Владимиру Черткову:
Книгу вообще превосходную в отношении гигиеническом, но главное трактующую в одной главе о том самом предмете, о котором мы с вами переписывались, и решающую вопрос, разумеется, в том же смысле, как и мы. Радостно видеть, что вопрос давно поднят, и научные авторитеты решают его в том же смысле28.
«Токологию» нужно обязательно издать на русском языке.
В ответном письме к Стокгэм Толстой игнорирует вопрос о статье для The Kindergarten, но дает высочайшую оценку ее книге. «Токология» – это не только женское чтение; это книга для всех и каждого. Особенно важна одиннадцатая глава, в которой говорится об этике сексуальных отношений. О собственном видении этого вопроса Толстой сообщает без обиняков:
Половые отношения без желания и возможности иметь детей хуже проституции и онанизма и фактически являются и тем и другим. Говорю – хуже, потому что человек, совершающий эти преступления, не будучи женатым, всегда сознает, что поступает дурно, но муж и жена, отдающиеся тому же греху, воображают, что они вполне нравственны29.
В конце письма Толстой выражает готовность всячески содействовать Стокгэм, чтобы распространить «Токологию» и в России.
Стокгэм отозвалась через полгода, когда собралась в Европу, чтобы рекламировать собственную книгу. Если русский перевод действительно возможен, то она бы хотела приехать в Москву и обсудить детали. В любом случае, «Токологию» следует переработать с целью адаптации к российским условиям30.
Путь в Россию лежал через Финляндию. В Гельсингфорсе (Хельсинки) ей устроили пышный прием. За примерно десять дней пребывания Стокгэм в финской столице Союз женщин Финляндии организовал в ее честь «коалицию» в районе Альпхюддан. Стокгэм познакомилась с преподаванием труда в школе совместного обучения, посетила магазин любителей рукоделия, а на собрании Женского гимнастического общества представила так называемый объединенный костюм (unionsuit), разработанный в Америке в рамках реформы одежды31. Тот факт, что Стокгэм одна направляется в Россию, поражал публику. К восточному соседу ее новые финские друзья относились с предрассудками и опасениями:
Финны, долгое время проживавшие там с родственниками и знакомые с обычаями, постоянно делали устрашающие прогнозы в связи с предстоящим визитом; придется преодолевать всевозможные трудности, ужасные дороги, неудобства в пути, невежественный народ, мелкие и крупные неприятности! 32
Двадцать шестого сентября на вокзал прибыли делегации Союза женщин и Женского гимнастического общества Финляндии, чтобы попрощаться со Стокгэм и вручить ей сувениры33. Когда поезд тронулся, одна из дам, возможно глава Союза женщин Александра Грипенберг, прошептала ей на ухо последнее предупреждение: «Помните, что в России есть грабители!»34
В Петербурге ей помогал опытный переводчик и гид, «культурный джентльмен», который представил ее местному женскому обществу. Вскоре для нее уже была готова недельная программа. Деятельность, увлеченность и европейское образование русских женщин произвели на Стокгэм глубокое впечатление. А имя Толстого открывало любые двери: «Мне постоянно давали понять, что мое восхищение Толстым, и как социальным реформатором, и как писателем, вызывает особое уважение у его соотечественников»35.
Но в России Стокгэм оказалась не одна – в Москве ее ждала прибывшая из Стокгольма шведская подруга Хульдине Бимиш.
Бимиш (1859–1931) родилась в Ирландии. Ее отцом был ирландский офицер, а матерью – шведка Хульда Мосандер. Хульдине жила в Швеции и с 1880 года была замужем за бароном Карлом Александром фон Фоком. И если Стокгэм специализировалась на заболеваниях младенцев и женщин, то страстью Бимиш был спиритизм. В год своего визита в Россию она опубликовала под псевдонимом Edelweiss (Эдельвейс) небольшую книгу «Spiritismen i dess rätta belysning» («Спиритизм в его истинном свете»)36. В книге описывался тернистый и долгий путь, который заставил автора истово поверить в спиритуализм. Сеансы столоверчения, психография и медиумы убедили ее в существовании невидимого духовного мира, с которым можно коммуницировать. У Бимиш был личный опыт автоматического письма – собственный ключ к сокрытой духовной сфере. Она говорила не о спиритизме, а о спиритуализме – ее деятельность служила Богу, а контакты с духами давали людям силу и утешение.
Толстой сообщил Стокгэм адрес своего московского друга Александра Дунаева, который в свою очередь представил обеим дамам Сергея Долгова, русского переводчика «Токологии». Толстой просил извинить его за отсутствие в Москве, поскольку семья решила провести эту осень в Ясной Поляне. Дам радушно приглашали в имение погостить, а также предлагали заехать в московский дом Толстого, где к их услугам был двадцатилетний сын Толстого студент Лев Львович37. В ответном письме из Москвы Стокгэм рассказывала о встречах с Дунаевым и Долговым, извещала, что перевод Долгова идет по плану и она надеется приехать в Ясную Поляну в следующем месяце. Она будет не одна:
Со мной путешествует моя приятельница г-жа Бимиш, шведская дама, муж которой – англичанин. (Здесь Стокгэм ошибалась: Фок был шведским джентльменом. – Б. Х.) Это очень одаренная и интересная женщина. Подобно мне, она живо интересуется религией и новыми направлениями религиозной мысли, которые, кажется, приобрели ныне универсальный характер. Мы обе очень хотели бы услышать от Вас рассказ обо всем том замечательном, что Вам пришлось пережить, и о Ваших теперешних убеждениях38.
Поездка из Москвы в Тулу «на неторопливом поезде» (по словам Бимиш) заняла шесть с половиной часов. В Туле они остановились в хорошем отеле, где, к радости дам, персонал говорил по-немецки. Следующим утром (2 октября 1889) они обнаружили, что Толстой заботливо прислал за ними экипаж. Все полтора часа езды по ухабистой дороге длиной около пятнадцати километров Хульдине Бимиш размышляла о личности Толстого. Что за человека она вскоре увидит? В «Исповеди» Толстой изображал себя «очень беспокойным, деспотичным, эгоистичным грубияном, который относится безразлично к моральным и правовым вопросам», когда как в «В чем моя вера?» поддерживал «учение лишения и подчинения почти до абсурда»39. Резко свернув, экипаж внезапно остановился между двух каменных колонн, обозначавших место, где когда-то были ворота. По пышной аллее коляска подъехала ко входу в дом. Первой навстречу гостям вышла восемнадцатилетняя дочь писателя Мария с младшими детьми и племянниками40. Потом сразу показался сам Лев Толстой, статный и могущественный41. Супруги не было: она ушла на прогулку в лес с Ваней, младшим сыном.
Путешественниц горячо поприветствовали и проводили по лестнице в гостиную. Бимиш извинилась за собственную медлительность – боль в боку затрудняла движения. Однако русский доктор сказал ей, что недомогание можно устранить «силой разума». Толстой нашел это абсолютно возможным: «Почему бы и нет? Вся жизнь от духа; разум и тело неразделимы; ничего, кроме силы духа, не существует. Без неотразимой жизни духа мы не могли бы дышать, ходить, говорить, шевелить пальцем, видеть глазом»42.
В гостиной быстро развернулась оживленная беседа. Все Толстые прекрасно владели английским. Это объяснялось тем, что в Ясной Поляне, помимо няни-немки и домашнего учителя-француза, служила также гувернантка-англичанка. Английское произношение Толстого было, впрочем, не столь безупречным, как у молодого поколения, и он часто обращался к Марии и ее кузине с просьбой подсказать верные слова для собственных метафизических мыслей. Толстой был прекрасным собеседником. Собственные взгляды – какими бы утопическими они ни казались – он излагал с заразительным энтузиазмом. Вращая между пальцами ручку, он легко говорил на том же богатом языке, на котором писал, его реплики являли собой блестящие образцы «умственной гимнастики», в которой смешивалось серьезное и юмористическое. Стокгэм считала, что его глубокий голос, спокойные манеры и горящий взгляд служили подтверждением тому, что этот человек обрел Христа и «пожимал руку Богу»43.
Толстой был не только безусловным духовным авторитетом – Стокгэм нашла в нем нечто и от военного. Несмотря на крестьянскую одежду, внешность и осанка убеждали, что перед вами дворянин, рожденный отдавать приказы. Бимиш, со своей стороны, отметила высокий рост и мужественную внешность. В шестьдесят лет походка Толстого была «плавной и быстрой». Никаких проблем с установлением контакта не было: «Он вел себя так просто, непринужденно, с дружеской симпатией, а прочие члены семейства так преданно следовали его примеру, что мы быстро почувствовали себя как дома и недоумевали, что еще несколько часов назад были незнакомы с этими дорогими людьми»44.
Толстой более широко прокомментировал вопрос о недуге Бимиш:
Я согласен с некоторыми из ваших западных писателей в том, что всё есть дух. Согласен, что человек исцеляет тело мыслями. Я могу понять, как мысли успокаивают боль. Я знаю это по опыту; всякий раз, когда у меня бывает приступ боли, я привожу себя в состояние непротивления и приветствую боль как друга. Я немедленно начинаю думать, что это хорошо, очень хорошо, это знак установления гармонии; и чем сильнее боль, тем лучше. Это соглашение с противником; и по закону соглашений, боль быстро стихает. О, да, любая боль благословенна!45
Затем все разместились за столом, где «приветливо пыхтел» самовар и ждал простой обед. Мария была за хозяйку и разливала чай: для мужчин с долькой лимона в стаканы, а для женщин со сливками в чашки. Самовар с кипятком у Толстых был готов всегда. Толстой мог выпить двенадцать-тринадцать стаканов чая подряд46.
Появилась Софья Андреевна с полуторагодовалым Ваней на руках. Между ней и Бимиш немедленно установилась душевная гармония, «немое сообщество восхищения», цитируя Стокгэм. «Две эти прекрасные женщины, заглянули друг другу в глаза, одна душа узнала другую, и они тотчас же стали близкими друзьями»47. Софья Андреевна позднее напишет в воспоминаниях о новой подруге: «Очень изящная, благообразная и, по-видимому, из высшего круга шведского общества»48. Обе гостьи стали желанным исключением – обычно к Толстым приезжали те, кого Софья Андреевна называла «темными», мрачные личности, обеспокоенные серьезными религиозными вопросами, а Стокгэм и Бимиш были образованными дамами с теми же культурными ориентирами, что и у Софьи Андреевны.
Разговор принял еще более оживленный оборот, говорили обо всем: «радостно, непринужденно, приятно»49
О проекте
О подписке