Историографическая увертюра

Такая поразительная судьба не могла оставить равнодушными историков и беллетристов. В России, Англии и Польше насчитывается больше сотни трудов, посвященных Виткевичу. Возможно, есть они и в других странах. К сожалению, сам герой не оставил после себя ни мемуаров (кто в молодости увлекается таким скучным занятием!), ни дневников, проливающих свет на его жизнь и раскрывающих связанные с ней секреты.

Писать не любил, это всеми отмечалось. Правда, любил рассказывать о своих путешествиях и находил благодарных слушателей. Одним из них был Иван Федорович Браламберг, талантливый ученый, военный инженер, картограф, геодезист и дипломат, служивший одно время в русском посольстве в Персии. «Виткевич очень много рассказывал нам о своем пребывании в Кабуле и Кандагаре, но, к сожалению, он не вел дневника и вообще не любил писать. Несколько раз я запирался с ним в моей комнате, приказав слуге никого не впускать, и Виткевич диктовал мне свои воспоминания, а также описания маршрутов, которые я впоследствии включил в свою книгу о Персии»^[7].

Если Виткевич и «диктовал», то эти записи не сохранились. В воспоминаниях Браламберга не более десятка страниц имеют отношение к Яну. Тем не менее, они многое говорят нам о характере Виткевича, о некоторых подробностях его пребывания в Персии и Афганистане. В другой труд Браламберга, «Статистическое обозрение Персии»^[8], действительно вошли описания маршрутов Виткевича, однако вне связи с его миссией. Возможно, Браламберг решил, что рассказ о ней, неизбежно политически заостренный, будет неуместен в труде, носившем сугубо научный характер. Раздел «Сведения о Персии и Афганистане, собранные поручиком Виткевичем в 1837,1838 и 1839 годах» содержит исключительно географические, экономические и этнические наблюдения. Как видно, значительную часть его рассказов Иван Федорович оставил «за скобками». Можно ли его судить за это? В конце концов, он, прежде всего, писал о себе, а не о своем польском приятеле.

Мемуарные источники всегда субъективны и не всегда точны, их авторы подчас вольно обращаются с фактами, и воспоминания Браламберга тому подтверждение. Приведем один абзац:

«Иван Викторович Виткевич родился в Гродненской губернии. Воспитание получил в кадетском корпусе в Варшаве. 17-летним юношей из-за необдуманных поступков, совершенных по молодости, был сослан тогдашним наместником великим князем Константином в солдаты в Орск (Оренбургская губерния)»^[9].

В Варшаве Виткевич никогда не был, в кадетском корпусе не обучался, а в Сибирь угодил, когда ему не исполнилось и 16 лет.

Справедливости ради уточним: Браламберг упоминал о Виткевиче преимущественно в связи с их общением в Персии в 1837–1839 годах, детством и юношеством Яна особо не интересовался, тем более, его антиправительственной деятельностью, темой скользкой и сомнительной. Обо всем этом он знал понаслышке и не утруждал себя проверкой фактов.

Немалую роль в жизни Виткевича сыграл один из его ближайших друзей – Василий Иванович Даль, благодаря которому мы располагаем отчетом о путешествии Яна в Бухару в конце 1835 – начале 1836 года. Даль, который впоследствии приобрел известность как ученый-лексикограф, знаток российской словесности и писатель, в 1833–1836 годах служил вместе с Виткевичем в Оренбургском крае. Прибыл туда вместе с губернатором Василием Алексеевичем Перовским в качестве чиновника для особых поручений.

Из-под пера Даля вышла «Записка, составленная по рассказам Оренбургского линейного батальона № 10 прапорщика Виткевича относительно пути его в Бухару и обратно»^[10]. По сути, у этого произведения два автора: Виткевич, поведавший о своем путешествии, и Даль, записавший этот рассказ и придавший ему литературный блеск. «Записка» обычно публикуется вместе с отчетом о состоявшемся несколько ранее посещении Бухары Петром Ивановичем Демезоном.

После отъезда Яна из Оренбурга, они с Далем не теряли друг друга из виду, пересекались в северной столице и постоянно переписывались, даже в то время, когда Виткевич странствовал по Афганистану. Сохранившиеся письма Яна (их семь) хранятся в Отделе рукописей Института русского языка и литературы РАН (Пушкинского дома)^[11]. «Письма эти, написанные прекрасным литературным русским языком, четким и разборчивым почерком, много говорят об их авторе, о его смелом и мужественном характере, презрении к опасностям, мрачноватом юморе, с которым Виткевич относился к любым превратностям судьбы. В то же время письма рисуют нам совсем еще молодого, полного сил, очень любознательного человека, который радостно принимает новые впечатления, умеет ценить прекрасное, с большой любовью вспоминает Оренбург и оставленных там друзей»^[12].

В Архиве внешней политики Российском империи МИД России (АВПРИ) находятся несколько писем Даля, адресованных Виткевичу^[13].

Уместно добавить, что Владимир Иванович посвятил своему другу несколько страниц повести «Бикей и Мауляна»^[14].

В своих воспоминаниях рассказал о Виткевиче его школьный товарищ Алоизий Песляк, еще один «черный брат», отданный в солдаты^[15]. Вспоминали о нем и другие оренбуржцы, не только ссыльные и пораженные в правах поляки. В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (РГБ) хранятся мемуары Константина Андреевича Буха, инженера-прапорщика, а затем поручика Оренбургского корпуса^[16]. Их автор описал свое знакомство с Виткевичем в 1833 году в Оренбурге, их встречи в российской столице^[17]. Упоминали о Виткевиче русские дипломаты, посланники в Персии (чрезвычайные и полномочные министры) Иван Осипович Симонич и Александр Осипович Дюгамель^[18].

Свой интерес представляют беллетризованные отчеты русских путешественников XIX века, в которых содержатся факты, оценки и наблюдения, воссоздающие обстановку в Афганистане и Центральной Азии в XVIII–XIX веках. Отметим труды Е. К. Мейендорфа и И. Л. Яворского, князя А. Д. Салтыкова, декабриста В. С. Толстого и др^[19].

Наглядное представление о действиях России в Средней и Центральной Азии дает «Записка о русской политике в Средней Азии» крупного российского государственного деятеля и политика графа Михаила Николаевича Муравьева^[20].

Не оставим без внимания источник, который с натяжкой можно назвать «художественно-документальным». Это рассказ «Предатель» почти забытого сегодня писателя Якова Яковлевича Полфёрова, посвящавшего свои произведения Оренбургскому краю, зауральской степи и казачьей жизни^[21].

По утверждению автора, в основу рассказа он положил записки полковника Петра Ивановича Сунгурова, служившего в Оренбурге и Орске. Сунгуров – личность реальная (дослужился до начальника Актюбинского уезда Тургайской области в 1880-1890-е годы), но, похоже, его свидетельства (если «записки» вообще существовали) не отличались достоверностью или носили слишком фрагментарный характер. А возможно, Полфёров многое добавил от себя и переиначил. Во всяком случае, его рассказ выглядит надуманным и во многих отношениях недостоверным.

В нем жизнь Виткевича представлена весьма поверхностно и схематично, с грубыми ошибками. Он попал в Оренбургский край в 1824 году 16-летним юношей, а у Полфёрова его отправили в Сибирь за участие в ноябрьском восстании (так в Польше называют восстание 1830–1831 годов). До этого он якобы проживал не в Литве, а в Польше, в Варшаве, и был тогда офицером. «Еще недавно в аристократических салонах Варшавы появлялась стройная фигура молодого офицера Виткевича. Он всех очаровывал своим остроумием и изящными манерами. Ему пророчили блестящую карьеру и счастливую жизнь с графиней Потоцкой, с которой он был помолвлен незадолго до мятежа»^[22]. Все это не имело ни малейшего отношения к действительности, являясь плодом воображения автора, который, не потрудившись изучить реальную биографию Виткевича, сочинял ее на свой манер, щедро расцвечивая собственными фантазиями.

Тем не менее, рассказ Полфёрова любопытен, поскольку в нем дается свое объяснение трагическому завершению жизни Виткевича.

В круге источников, представляющих важность для изучения биографии нашего героя, одно из приоритетных мест занимает переписка Томаша Зана – талантливого польского поэта, друга Мицкевича, сосланного в Оренбургский край в одно время с Виткевичем. Она хранится в Польше в «архиве филоматов», существовавшего в Виленском университете тайного общества «любителей науки», к которому принадлежал Зан и которое было разгромлено царскими властями. Возможность частично ознакомиться с этой перепиской дает книга польского исследователя В. Евсевицкого «Батыр. О Яне Виткевиче 1808–1839»^[23], единственное обобщающее исследование его жизни и деятельности.

Евсевицкий подробно цитирует письма Зана и других современников Виткевича. Этот труд открывает доступ и к другим польским документам и материалам, не переводившимся на русский язык и не издававшимся в России. В этом ряду выделяются дневники племянниц Яна Виткевича, Эльвиры и Марии, свидетельства других членов его семьи.

К слову сказать, многие польские источники, имевшие отношения к Виткевичу, пропали во время Варшавского восстания 1944 года. То, что удалось спасти, бережно собрал и упорядочил Евсевицкий.

Наконец, упомянем архивные источники, прежде всего, документы АВПРИ^[24]. В 1836 году Виткевича прикомандировали к Азиатскому департаменту Министерства иностранных дел, его служебная командировка в Персию и Афганистан готовилась и осуществлялась по линии этого ведомства. Мидовские материалы – это разного рода официальные письма, ноты, рабочие справки, заявления, отчеты и пр. В фондах АВПРИ сохранились отдельные служебные донесения и записки Виткевича.

К сожалению, в 1941 году, во время эвакуации архива, были уничтожены или безвозвратно утеряны некоторые документы, имевшие отношение к Виткевичу, в том числе те, которые, возможно, могли пролить свет на загадочные обстоятельства его ухода из жизни. В архивных реестрах шифры соответствующих дел указаны с пометами: «сдано в макулатуру» или «отсутствует по описи».

В ГА РФ хранится коллекция документов, освещающих важные эпизоды пребывания Яна в Оренбургском крае.

Источники британского происхождения включают материалы парламентских слушаний, переписку английской дипломатической миссии в Тегеране, министра иностранных дел Великобритании Генри Пальмерстона, генерал-губернатора Индии Джорджа Окленда, его политического секретаря и советника Уильяма Макнотона, британского агента в Лодхиане^[25] Клода Уэйда, посланника в Тегеране Джона Макнила и прочих официальных лиц, гражданских и военных, действовавших во второй половине 1830-х годов на афгано-персидской региональной сцене^[26].

Не менее познавательны британские мемуарные источники: произведения, оставленные нам очевидцами описываемых событий: два тома записок офицера и разведчика Александра Бернса, труды путешественника-археолога, выполнявшего также задания правительства Британской Индии, Чарльза Мэссона, жизнеописание одного из соперников Виткевича – Генри Роулинсона, воспоминания Макнила, а также биография эмира Дост Мухаммед-хана, принадлежащая перу Мохана Лала, дипломата, путешественника и писателя^[27].

Особую ценность представляет то, что в британских мемуарных источниках полностью или фрагментарно цитируются важные документы, как английские, так и российские: письма, донесения, договоры и соглашения. Российские документы даются в переводе на английский язык и в случаях, когда нет возможности отыскать первоисточник, ссылка на них вполне оправданна. Это касается, например, отдельных посланий Виткевича, которые он отправлял из Кандагара и Кабула и которые не сохранились в российских архивах. Их перехватывали англичане, располагавшие сетью осведомителей и агентов в афганских ханствах, и незамедлительно пересылали в Лондон и Калькутту (где находилась резиденция генерал-губернатора Британской Индии), сохраняя, таким образом, эти документы для дальнейшего изучения. С точки зрения такого «документального содержания» наибольшим подспорьем являются труды Лала и Мэссона и изданная в 1839 году «Переписка, имеющая отношение к Персии и Афганистану» (официальная, разумеется).

Лал и Мэссон являлись непосредственными очевидцами политических событий, связанных с пребыванием Александра Бернса и Яна Виткевича в Кабуле в конце 1837 и начале 1838 года. Лал находился на службе Ост-Индской компании в качестве коммерческого и политического агента и участвовал в миссии Бернса. Мэссон, с 1833 года проводивший археологические раскопки на территории Афганистана, в том числе неподалеку от Кабула, был вхож в ближайшее окружение эмира; его принимали при дворе, что позволяло ему, помимо научных изысканий, заниматься разведывательной работой в интересах Британской Индии. В известном смысле Бернс воспринимался им как конкурент, и это отношение наложило свой отпечаток на труды Мэссона.

Англичане, как и русские, не могли не быть субъективными в восприятии событий, которые их разводили по разные стороны баррикад. Для русских Виткевич был почти героем, для англичан – тем, кто путал все карты и угрожал помешать расширению владений Ост-Индской компании. Но те и другие отдавали должное предприимчивости и талантам русского дипломата и разведчика.

Что до научных исследований, имеющих отношение к нашей теме, то перечислять их занятие неблагодарное: перечень всегда будет оставаться неполным и со стороны читателей неизбежны упреки: этого историка не включили, а у этого не все произведения упомянули… Тем не менее несколько слов об этой литературе должно быть сказано.

Преимущественно имеются в виду работы, рассматривающие общие вопросы русско-английского соперничества в XIX – начале XX века, азиатской экспансии России и Великобритании. О Виткевиче в них говорится, но он не является центральной фигурой этих исследований. Укажем на фундаментальный труд Н. А. Халфина «Политика России в Средней Азии (1857–1868)», затрагивающий также предыдущий период и воссоздающий политическую и историко-культурную атмосферу тех лет^[28], двухтомник русского военного историка XIX века М. А. Терентьева «История завоевания Средней Азии»^[29]и исследование британца Дж. Моргана «Англо-русское соперничество в Центральной Азии»^[30].

В Польше после издания труда Евсевицкого (с тех пор минуло около 40 лет), не появилось сколько-нибудь значимых работ, посвященных Виткевичу или перипетиям международной политики в Центральной Азии в начале и середине XIX века. Имеется только ряд статей и брошюр, причем нередко довольно предвзятых. В Польше Виткевич так и не стал в полной мере национальным героем, его юношеский подвиг заслонила последующая служба на благо Российской империи, что поляки, понятное дело, расценивают негативно. Чтобы как-то разрешить это противоречие и «свести концы с концами», выдвигаются не всегда обоснованные гипотезы, о которых частично уже говорилось и еще предстоит поговорить^[31].

В Советском Союзе и России книги о Виткевиче не издавались, а из исследований малого формата отметим содержательные статьи Н. А. Халфина – «Драма в номерах “Париж”», и В. А. Шкерина – «Ян Виткевич и Оренбургский губернатор Василий Перовский»^[32].

Историографические пробелы некоторым образом восполнялись художественными произведениями. Судьба Виткевича настолько удивительна и богата авантюрными коллизиями, что было бы странным, оставь она равнодушными писателей.

В третьей части поэмы Адама Мицкевича «Дзяды» есть отсылка к аресту и ссылке Виткевича и его друзей, попавших в жернова царского правосудия. Томящиеся в тюрьме узники-поляки спрашивают нового заключенного, Яна Соболевского, преподавателя гимназии, в которой учился Виткевич: «Эй, Ян, какие новости?» Тот печально отвечает: «Нехорошие – сегодня – в Сибирь – кибиток двадцать – увезли», и уточняет, что речь идет об «учениках из Жмуди».

Жмудь, Жемайтия, или Самогития – область на северо-западе современной Литвы, входившая в начале XIX века в Виленскую губернию.

Мимо такой колоритной фигуры, как Виткевич, не прошел Питер Хопкирк, опубликовавший серию художественно-публицистических книг о Большой игре и ее участниках. В одной из них, «Большая игра против России», появляется и Виткевич^[33].

В схожем жанре написана книга Михаила Гуса «Дуэль в Кабуле», в которой прослеживаются биографии Виткевича и Бернса, их политическое и психологическое противостояние в течение нескольких месяцев зимы 1837–1838 годов^[34]. Это мастерски написанный документальный роман, построенный на тщательной проработке архивных материалов, к нему с полным основанием можно обращаться в поисках фактов и оценок.

В отличие от Гуса, Юлиан Семенов весьма вольно обходился с историческими персонажами и событиями прошлого, однако повесть «Дипломатический агент» подкупает умело выстроенным и напряженным сюжетом, завораживающими приключенческими коллизиями^[35]. Что объединяет Гуса и Семенова, так это стремление убедить читательскую аудиторию в том, что Виткевич стал жертвой англичан. Пусть достаточных доказательств тому не имеется, но литераторы имеют право на вымысел, а в советскую эпоху, когда писались их книги, во всем обвинять «империалистов» считалось хорошим тоном.

Несколько ярких страниц посвящены Виткевичу в повести В. Сафонова «На горах – свобода», о выдающемся немецком натуралисте и путешественнике Александре фон Гумбольдте, повстречавшимся в Орске с ссыльным поляком^[36].

Еще один беллетристический опыт – роман В. Врубеля «Три невезучие богини» (сетевое издание), в котором афганская эпопея Виткевича интерпретируется как продолжение его борьбы с самодержавием^[37].

Сколь бы хороши и увлекательны ни были все эти романы и повести, они не могут заполнить лакуны в историографии интересующего нас вопроса. Столь же неуместно в этом плане ссылаться на обилие публикаций о Виткевиче в Интернете (в основном, в русском и польском сегментах). Кто о нем только не пишет! Графоманы, историки спецслужб, блогеры… Очерки, заметки, эссе, порой занимательные, но большей частью поверхностные, с неточностями, огрехами и откровенными ляпами. Список подобных публикаций был бы столь велик, что составлять его – дело безнадежное. Впрочем, это лишний раз доказывает популярность этой исторической фигуры, интерес к ней не исчезает и, по всей видимости, никогда не исчезнет.

Автор настоящей работы поставил своей задачей в какой-то мере удовлетворить его, предприняв исследование, которое свело бы воедино известные факты жизни и деятельности Виткевича, нарисовать более полную и объективную картину тех обстоятельств, которые предопределили судьбу этого пионера Большой игры, его трагическую гибель и посмертную славу.