Не искушай себя в борьбе
Понять меня совсем.
Ты знай, что все стихи – тебе,
Но о тебе – не все.
Любовь – две копейки. Плати – пожалуйста!
Монету автомат глотает, смакуя,
И, сколько влезет, хоть плачь, хоть жалуйся —
Кричи телефону: – люблю, люблю я!
Будка телефона кровавит плечи,
Связь надёжная рвётся, как нить.
За душой ни гроша. Звонить
Совершенно нечем…
Не узнаешь, что несу с собой.
Рву телефонную трубку с мясом.
Сам донесу свою любовь,
Часом позже, раньше часом.
Иду, шаркаю подошвами стёртыми,
Вздымаю ноги, мозолями натерты,
А двух копеек, хоть стой на паперти,
Не подают, не веруют. Тёртые.
Из-за поворота, тупее скотин,
Трамвай красной меди. И хоть трясёт,
Две копейки брось – и кати.
Надёжно – прямо в любовь везёт.
Широкой улицей – чуть позови —
Зелёной медью – глаз такси.
Две копейки брось – погаси —
Удобно и быстро – прямо к любви.
Пешком иду улицей менял.
Есенина б сюда – он их раскусил:
Продаётся всё – лишь бы покупал.
Меняется всё – только попроси.
Любовь – кусками. Капли – копейками.
Сколько нужно – приди, отпустим.
Немного тоски, чуточку грусти,
Любви с Луной, вздохами, скамейками.
Достаю капитал из своей груди.
Двери менял замками увешаны.
Щель замка – две копейки – входи.
Окна сияют медью двухкопеечной.
Режут сердца. Руки в крови.
Нет, не берём то, что навеки.
Не разменять мне по две копейки
Чистый самородок моей любви.
Ноги чугуном. Жутко и страшно.
Некуда прислониться.
Осторожно – окрашено,
На каждом заборе тетрадной страницей.
Лечь. Забыть день вчерашний.
Красная скамейка в аллее.
На скамейке белеет: —
Окрашено…
Ночь спускается. Фонари – медяками.
Словно только откованы.
Дома мигают дверными глазками,
Луна – двухкопеечником – новая.
Как грешник, молюсь на светлый лик.
Слипаются веки. Поздно.
В канаву лечь. Уснуть под звёздами,
Сияющими, как глаза твои.
Свои стихи пишу тебе одной,
И каждый день от счастья просыпаюсь,
Что в этом мире ты живешь со мной,
Загадочно и нежно улыбаясь.
Движенье глаз навстречу человеку,
Движенье рук, движенье губ, сердец.
Я прихожу к тебе, как будто в реку
Ручей впадает россыпью колец.
Движенье глаз: – Ну, здравствуй, дорогая.
К тебе пришел я: – Ты меня ждала?
Движенье рук – тебя я обнимаю,
Давай присядем рядом у стола.
Движенье губ – и крепким поцелуем
В движение приводим в сердце кровь.
Движением сердец ознаменуем
Движением начатую любовь.
Пускай я ухожу, но век от веку
Останется с тобою, наконец
Движенье глаз навстречу человеку,
Движенье рук, движенье губ, сердец.
Ты раскрыла вдруг дверь и вошла.
Легкий ветер окно распахнул,
И взлетели, сплетясь, занавески.
Тень ёжится у ног
И тычется мне в пятки,
Как маленький щенок
Под брюхо своей матки.
Грех искупить большой,
Дать грешникам отсрочку,
Я снова в мир пришёл
От Девы Непорочной.
Придя вторично к вам,
Я, на исходе суток,
Являюсь рыбакам,
Ворам и проституткам.
Ждать на осле езду
Вам стыдно. В век прогресса,
Я в город ваш войду
На белом «Мерседесе».
И так же, не признав,
Распнут меня без правил.
Зачем, опять, меня,
Ты, мой Отец, оставил?
Безвинно пострадал.
Болит под сердцем рана.
Другие города
Мне прокричат: «Осанна»!
Но, как в блаженном сне,
Прекрасна и невинна,
Омоет ноги мне
Мария Магдалина.
Пусть мой приход в веках
Сотрёт людская память,
На ваших языках
Любовь я буду славить.
След на земле простыл,
Небо – моя обитель.
Вы говорите: «Был…»,
Я говорю: «Любите…»!
Я жил в лесу, как дикий зверь,
Под шум дождя и ветра вой.
В людском жилье к порогу, в дверь,
Лежал, уткнувшись головой.
А люди приходили в лес.
Я вскакивал навстречу им;
С оглядкой полз наперерез,
Пугаясь голосам чужим.
Меня пытались приручить
И в клетке комнатной держать;
Ласкать, и глупостям учить,
И сладко пить, и сытно жрать.
Но дикий нрав держал меня
Вдали от сытного жилья.
Ночами вскакивал, дрожа,
Почувствовав, что в клетке я.
Но вдруг пришла меж них одна…
В тот мир, где жил я, затаясь,
С улыбкой вторгнулась она,
С каким – то странным блеском глаз.
Ей нравился мой дикий вид,
Блеск ярких глаз моих в ночи,
Когда луна, дрожа, блестит
В плесах озёр, в стволах осин.
Мы игры затевали с ней,
И пляски в солнечном огне
Любили мы среди полей.
И в клетку захотелось мне.
И я приполз к ней, весь дрожа.
Мой вид был жалок и смешон.
Я выл под дверью, чуть дыша,
Она меня прогнала вон.
Добрёл до первых я берёз,
Упал под сенью их ветвей.
Луна, свидетельница грёз,
Взошла над зеленью полей.
Поднявшись, выл я на луну,
И понял вдруг, что я ручной.
Я знал из всех людей одну,
Я диким буду ей одной.
Наутро вновь она пришла.
Я гордо вынес встречу с ней.
Она не знала, что была
Свидетель гибели моей.
Оскалив зубы, как всегда,
Рыча, я бросился за ней.
Но мир бы отдал я тогда
За ласку, за тепло речей.
– Люблю тебя, мой дикий зверь, —
Она воскликнула, смеясь.
С восторгом понял я теперь,
Как жалок был я, притворясь,
Я следовать за ней готов,
И на глаза не попадусь.
Но с первым звуком нежных слов,
Как тень пред нею я явлюсь.
И вязнет мысль, и голос будто скован.
Я все же до конца не расколдован.
Ты знаешь, как меня расколдовать —
Мне нужно всю, всю-всю тебя узнать.
Рассвет тенями заострил сугробы,
Позолотил жемчужной тканью воздух,
Прокрался в осторожные чащобы,
Тетеревов развесил на берёзах.
В окно: – «Пора» – стучит сосед охотник.
И, ружья за плечо, стволами вниз,
Идём мы с ним читать немые строки,
Лесным зверьём исписанных страниц.
Собаки рвутся. В бой идти готов
Храпит Индус, Пират хватает пастью.
Срывая петли заячьих следов,
Уходят вдаль, в стремительном полазе.
Недвижны сосен стройные колонны,
Недвижен воздух. Тихо и морозно.
На ветке ели, дочерна зелёной,
Повисло солнце шариком мимозы.
Лесная тишь взорвалась вдруг октавой
Собачьих голосов. Колоколами
Залились гончие, и эхо величаво
Заколоколило сосновыми стволами.
Вдали стихают гона погремушки,
Срываются на сметках, снова. Вдруг,
По просеке, среди кустов опушки,
Мелькает заяц, замыкая круг.
Ружьё к плечу. Стремительный дуплет.
Расколотый, смолк колокольчик гона.
По снегу кровь – багряных роз букет,
И тишина в ушах протяжным звоном.
Редеет медленно короткий день.
Устали гончие. Охотники устали.
Перемахнув поваленный плетень,
Ушёл последний заяц. В воду канул…
Оттянутые плечи чуть горят,
Лицо обветрено морозной вьюгой.
Идём домой. В деревне говорят:
Ко мне сестра приехала с подругой.
Пусть. Будет чай вечерний, разговоры
И карты за обеденным столом.
Улыбки, анекдоты, смех и споры
Помолодят сегодня старый дом.
Провожая на гибельный бой,
Прошептала отцу моя мать:
На земле мы родились Тверской —
И в землице Тверской нам лежать.
Помни, милый, единственный мой —
Это чёрное время пройдёт.
На земле ты родился Тверской
И тебя она любит и ждёт.
Возле Ржева в землице сырой
Оборону держали отцы.
И вставала землица стеной,
Зарывались в окопы бойцы.
С неба сыпался огненный шквал
И отца моего подкосил.
Грудью встретив осколок, упал,
Простонав: – мать – землица, спаси!
С белым шрамом под левым соском
Он дошёл до земли до чужой.
Под Тильзитом, пройдя марш броском,
Вновь снаряд встретил правой ногой.
В госпитальном вагоне, в бреду,
Обнажением нервов, больной,
Слышал, как батальоны идут
И ложатся в землице чужой.
И стонали в землице чужой
Души павших, взывая к живым:
Как нам быть без землицы родной,
Как вернуться к могилам родным?
Не окончится эта война,
Пока будем в землице чужой.
Привезите, родимые, нам
Хоть по горсти землицы родной.
Возвратившись с Победой домой,
Свои раны отец залечил.
На земле я родился Тверской
И с отцом всю её изучил.
Много лет, позабыв про покой,
Ярче делая жизнь для людей,
На земле я тружусь, на Тверской,
Создавая энергию в ней.
В День Победы, душой отдыхать,
На тенистый погост я иду.
Здесь лежат и отец мой, и мать
И в землице Тверской меня ждут.
Пролетит много вёсен и лет,
Но огнём невечерней зари,
Несказанный, немеркнущий свет
Над землёю Тверскою горит.
Не приеду к тебе на машине,
Не одену костюм дорогой.
Никогда я не был мещанином,
И, наверно, не стану ханжой.
Прихожу всегда полуголодный,
И оборванный, словно босяк.
Молодой, и с душою, свободной
От житейских больших передряг.
Прихожу среди жаркого лета,
По весне, или в зимней тиши,
У тебя оставляя столетья
Своей юной, бессмертной души.
Я любовь свою, капля за каплей,
Из груди своей медленно лью.
И, на строки её разбивая,
Свои песни тебе я пою.
И спасибо, за то, что не гонишь,
Что даёшь мне душой отдыхать,
Уходя от тебя ночью поздней
Я порой забываю сказать.
Никогда не ходил в октябре за грибами…
И, какие там, к чёрту, грибы в октябре!
Костыльком самодельным листву разгребая,
Озираюсь кругом. Вся трава в серебре.
Голы ветви деревьев, с ледком на коре.
День субботний, а, значит, ждёт водка и баня!
А, как сяду за стол я, с подругой своей —
На закуску грибков очень хочется ей.
Еле движется воздух. Огнём обжигая,
Холодит, попадая на руки роса.
Осторожно кусты впереди раздвигая,
Добираюсь до места в заветных лесах,
И молю об одном: – не попасть бы впросак,
Ломанувшись вглубь леса, до самого края.
В этом ельнике частом, где лапы густы,
Осторожные рыжики прячут хвосты.
Каркнет ворон, морозную высь рассекая,
Торопливым крылом, чёрно-синим пером —
Я в удачу поверю, примета такая —
Будет полной корзина, удачным залом;
Развернётся делянка осенним столом.
Едким, рыжим, густым молоком истекая,
Закружат хороводом в лесном колдовстве
Аккуратные шляпки в пожухлой траве.
Где такое увидишь, в каком сновиденьи?
Рдяно-красные кисти рябин и калин,
И, последние враз отгоняя сомненья,
Бархатистые шляпки на донце корзин.
А, на круглой полянке, над листьев кипеньем,
Мухомор, как тарелка пришельцев парит,
И дождём золотым паутина горит.
О проекте
О подписке