Он поднимает на меня замутненный взгляд, а у меня подкашиваются ноги. Поймет. Сейчас поймет…
7 глава
Марк
Смотрю на дату рождения мальчика и понимаю, что она забеременела практически сразу после моего отъезда. Если не до…
Черт! Мерзко-то как! Так вот почему они так быстро поженились. А я, идиот, еще не понимал, чего она из мухи слона раздула. Устроила истерику на пустом месте. Ей просто нужен был повод, чтобы типа меня козлом сделать. А я рвался назад. Выяснить, поговорить. Хорошо, что остановили. Угробил бы свою карьеру! Ради кого? Ради чего?
Стискиваю зубы, заставляю себя выдохнуть, но на душе все равно погано. Тяжеленный камень в груди и горечь во рту. Я же думал, что научился жить один, Катька! Нет. Не так. Я думал, что научился жить без тебя! Но вот стоило тебе появиться рядом…
Отворачиваюсь, заставляю себя посмотреть на ребенка. Забавно. Мальчишка мне кажется симпатичным. Может, потому что в нем нет ничего от отца? Светловолосый, сероглазый. Я бы не сказал, что вылитая Катя, но явно не Свиридов.
Присаживаюсь перед ним на корточки.
– Привет, – стараюсь ему улыбнуться. – Тебя как зовут?
Карапуз, насупившись, молчит и с опаской на меня поглядывает.
Еще раз смотрю в карту. Парню неполных три. Может, он еще не говорит? Оборачиваюсь к Кате.
– Он разговаривает?
– Что? – у той даже глаза на пол-лица распахнулись. – Да! Конечно!
Понятно. Значит, ты натерпелся столько, что всех белых халатов боишься. Ну да. Мало того, что нога болит, так и анализов из тебя еще сегодня выкачали.
Оглядываюсь, беру стул, сажусь напротив него.
– Я – Марк, – закатываю рукава халата, чтобы не быть похожим на типичного доктора.
И взгляд мальчишки тут же падает на мои татухи! Класс! Бинго! У меня тут еще один художник завелся!
– Нравится? – спрашиваю его.
Катин сын по-прежнему молчит, но глаза блестят. И уже уползти от меня не пытается.
– Давай меняться, – прищурившись, предлагаю ему. – Я тебе дам посмотреть свои руки, а ты мне дашь посмотреть свои ноги!
Катя у меня за спиной, кажется, икнула от неожиданности, но ее сын после секунды раздумий резко кивает. А мне только того и надо.
Быстрым движением скидываю халат. Под ним спортивная майка, руки видны почти полностью. Миша тут же принимается выискивать привычные ему образы, а я, не привлекая к себе лишнего внимания, берусь за его коленку.
Отек явный, но не обширный, с четко очерченными границами. Ну да. У малышей чаще всего так. Очень похоже на обычный ушиб колена. Аккуратно проверяю однородность. Оп!
– Ай!
Шишка! Ему больно. Зараза…
– Прости, – убираю руки от коленки малыша, виновато смотрю ему в глаза. – Но чтобы вылечить твою ножку, мне придется ее трогать.
Он шумно сопит и смотрит на меня обиженно.
– Давай как мужчина с мужчиной, – чуть придвигаюсь к нему, понижаю голос до заговорщического шепота. – Приятного будет мало, – я карикатурно морщу нос, а мальчишка мне отвечает вдруг совершенно такой же гримасой.
Так смешно! Только смеяться мне сейчас нельзя. Склоняюсь еще чуть ближе к нему, аккуратно касаюсь коленки.
– Но я обещаю тебе вот эту гадость убрать, – смотрю ему прямо в глаза. – Я обещаю! – а когда на детском личике появляется оживление, добавляю самое противное. – Но тебе надо будет мне помочь! Готов?
И мальчишка кивает. Ну конечно! Ты же классный мальчишка. На секунду даже забываю, что он – Свиридов. Для меня это просто еще один совершенно классный мальчишка. Чья жизнь в моих руках.
Катя
В груди все обрывается, ладони потеют. Как же так вышло? Почему из всех врачей Москвы нам попался именно этот?
Я не смогу с ним, просто не смогу! Врачу надо верить. Доверять. Я должна доверить этому человеку самое дорогое. Человеку, который может просто взять и променять любимую на деньги. Любимую? Любил ли он меня когда-нибудь? Наверное, нет! Еще одно доказательство, что ему верить нельзя!
Нет! Я сегодня же пойду к главному. Нам нужен другой врач. Выдумаю что-то. А не поверит – напрямую расскажу! Моему сыну… Сыну…
Ой, как он с Мишкой-то говорит! Выдыхаю и забываю, как вдохнуть… А ноги становятся ватными. Сидит рядом с ним на корточках, в глаза ему смотрит.
Сынок мой сегодня столько натерпелся. Нет, он у меня стойкий товарищ. Он почти не плачет. Костя ненавидит, когда он плачет. Но тут… Ему дважды кололи пальчик – кровь никак не хотела идти. Он же не пил и не ел ничего. А когда дошли до забора крови из вены…
Стоп! Что происходит? Марк… Александрович… Он скидывает халат и садится перед Мишкой на стул. Очень близко. Ай, какие же у него плечи!
У Кости совсем не такое тело. Он… Он тощий, сутулый. Если честно, когда уехал Марк, я думала, что больше никогда не буду с мужчиной. Мне все были противны. А Костя… Костя не настаивал.
И даже когда мне запретили половую жизнь в беременность, он уверял меня, что потерпит. Подождет. Что не это для него главное. А потом были тяжелые роды и восстановление после них. Потом я поняла, что меня раздражает, а не возбуждает вид моего мужа.
В общем, я решила, что у меня, наверное, гормональный фон изменился и я теперь того… асексуальная. Я серьезно так думала. До этой минуты.
Но вот сейчас я стою и, задержав дыхание, смотрю, как мой сын несмело трогает рисунки на руках своего отца. И понимаю, что готова многое отдать, чтобы вот так же касаться его предплечья, чтобы вести кончиком пальца по вот этой линии, ведущей на плечо, уходящей на шею…
Ах! Марк! Что же ты наделал, Марк? Как же теперь жить?
И тут он что-то шепчет Мишке и морщится. А тот гримасничает в ответ. И у меня все замирает внутри. Боже! Как же вы похожи!
Как же хорошо, Захарский, что ты не видишь сейчас вас со стороны. Хорошо? И тут я впервые думаю… А что было бы, если бы Костя мне не рассказал?
8 глава
Марк
– Так, – поднимаюсь со стула, поворачиваюсь к Катерине.
Черт! Ну что ж ты такая… Стискиваю зубы, отворачиваюсь вроде как за халатом. Не могу ее видеть. Ее расстроенные глаза, ее дрожащие губы, тонкие пальцы, которыми она нервно царапает свою ключицу. Катя! Коза ты…
– Так, – начинаю снова, – вам медсестра рассказала план на завтра?
– Д-да, – она судорожно кивает и тут же отрицательно машет головой. – Нет! Нет, еще не успела. Наверное, – смотрит на меня жалобно и с надеждой.
Что ты хочешь услышать, Катя? У твоего сына рак. Одна из худших его форм. Я уже сейчас могу сказать тебе, что ты сюда приехала месяцев на восемь. Это если тебе повезет, и там нет неоперабельных метастазов.
– Значит, анализы будут готовы сегодня после трех, но там, скорее всего, ничего неожиданного, у вас же из поликлиники свежие, – надеваю халат, убираю руки в карманы.
Так легче бороться с желанием обнять ее, прижать к своей груди и рассказать ей, какая она сволочь. Надо же, как меня кроет… А ведь мы с ней так нормально и не поговорили тогда. Выдыхаю. Продолжаю:
– Если ничего страшного мы не увидим, то завтра берем вас на биопсию и, скорее всего, постановку зонда.
– Постановку чего? – Катя хмурится.
– Зонд, – повторяю ей. – Ты наверняка видела у детей здесь, через подключичную вену выведено.
– А, подключичка, – хмурится Катя.
– Нет, – качаю головой. – Мы ставим зонд напрямую в сердце. Это для химиотерапии. Так эффективнее.
– Что? – Катя медленно оседает на кровать. – Но… – вскакивает. – Марк… Александрович…
Запинается! Твою ж… Я для нее Марк Александрович! Не могу…
– Катерина, – стискиваю руки в кулаки, опускаю взгляд, нет, не буду называть ее по отчеству. – Точный диагноз вашего сына вам назовут завтра, – смотрю куда-то в стену над ее головой, не могу смотреть в глаза. – Но химиотерапия ему понадобится. Не переживайте, – набираюсь сил и перевожу взгляд на ее лицо, – операция по постановке зонда – это несложная отработанная процедура. Лично я их делаю не меньше трех каждый день.
– Но, Марк… Александрович, – опять спотыкается на отчестве, – это же просто ушиб! Почему вы так уверены? Наши врачи нам ничего такого не сказали…
– Я без биопсии не могу вам сказать ничего более конкретного.
Могу на самом деле. Почти все сказать сейчас уже могу. Только политика отделения такова, что объясняться с ней будет завтра Борисов. Думаю, что, наверное, попрошу у него поприсутствовать при разговоре как лечащий врач.
Катя всхлипывает. Смотрю на нее и понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас взять ее в охапку и прошептать ей в макушку: «Успокойся. Ты должна быть сильной!» Пообещать, что буду рядом. Черт. Да я и так, и этак буду рядом!
Нет… Не могу. Разворачиваюсь, иду к выходу из палаты.
– Марк Александрович, – кричит мне вслед.
– Катя, – замираю, оборачиваюсь, – не зови меня по отчеству, пожалуйста.
Катя
«Не зови меня по отчеству». Да как же… Как?
Оседаю на кровать рядом с Мишуткой, прижимаю его к себе и мысленно улетаю в те времена, когда вот этот татуированный дядька доктор был для меня просто Марик. Он всегда злился, когда его так называли другие. Разрешал только мне. Наедине. Шепотом.
Грудь больно обжигают воспоминания, желудок завязывается в тугой узел, а из горла сам собой вырывается болезненный вопль. Сын смотрит на меня недоуменно, а я, стараясь скрыть слезы, беру его на колени.
– Все будет хорошо, малыш, – чуть покачиваю моего красавчика, – дядя доктор сказал, что все будет хорошо.
– Дядя холосый, – тянет Миша, а я плотнее прижимаю его к себе, вдыхаю запах его волосиков.
Дядя… «Не зови меня по отчеству…» Он вечно ссорился со своим отцом. Из-за мачехи.
Мама Марка умерла от рака легких, когда тот был подростком. Отец почти сразу привел в дом другую женщину. Марик был уверен, что эта связь началась еще при жизни матери… Винил отца, что именно из-за его измены мама не хотела жить, не хотела бороться с болезнью.
Не знаю, была ли в этом хоть доля истины, но мачеху Марк люто ненавидел. Особенно когда она, как покойная мать, пыталась звать его Мариком.
Озлобленный на весь мир подросток, кажется, все совершал не благодаря, а вопреки. Но как совершал!
Его отец был простым водителем. Вечно отсутствовал дома. Мачехе до него не было никакого дела. Марк был полностью предоставлен сам себе. И он очень специфически пользовался своей вседозволенностью. Кажется, в четырнадцать он заявил, что будет великим ученым и найдет лекарство от рака.
Наверное, так и началась его карьера. Все кружки в школе, все дополнительные занятия, все возможные бесплатные курсы при городском центре образования. Он собрал все. В одном из таких кружков мы, кстати, и познакомились. Мы со Светкой занимались перед областной олимпиадой, Костя просто так вечно терся рядом с нами, а Марик… Марик, кажется, знал ответы на все вопросы. И был так не похож на всех, кто меня окружал.
Уже в девятом классе решил, что будет поступать в медицинский. И действительно же подал документы. Ох, как тогда орал на него отец! Мужчина, накрученный второй женой, кричал, что ни копейки не даст на поступление. И ни дня не будет содержать тунеядца-сына.
Марк просто молча сходил на экзамены. А потом, когда уже стало ясно, что он прошел, поехал, прописался к своей бабке в область и подал заявку на общежитие. Он был настолько ярким студентом, что ему не отказали. Переехал в общагу и больше, насколько я знаю, ни разу не разговаривал с отцом. Никогда.
Хотя… Все ли я о нем знаю? Тогда, в детстве, мне казалось, что вся его жизнь у меня как на ладони. Учились в параллельных классах, гуляли в одной компании, потом вузовская тусовка, зависания на квартире. Сколько я себя помню, рядом всегда были Марк, Светка и Костя. Но того, что потом случилось, я не могла предположить.
В страшном сне не могла себе представить, что Марк променяет меня на деньги. Хотя это же было так очевидно. У него была великая цель, и он рвался к ней изо всех сил. И это был просто очередной этап. Конкурс и ординатура в Лондоне. Ординатура, за которую он заплатил отказом от меня…
Ирония заключалась в том, что он продал два по цене одного. Думал, что бросает меня, а бросил еще и сына, о котором тогда не знала даже я. Но теперь я ему уже не скажу. Теперь Мишенька Свиридов для него просто пациент.
Всхлипываю, утираю со щек слезы.
– Обед! – несется из коридора.
– Мишка, – сжимаю сына с шутливым восторгом, – еду принесли!
Марк
Не могу выкинуть ее из головы. Ну что такое? Ну зачем ты снова в моей жизни? Какой еще урок я не прошел? Что нельзя верить женщинам? Вообще их лучше в свою жизнь не пускать? Пока они там не разгромили все, не растоптали и не испепелили…
В нагрудном кармане вибрирует телефон. Мелодия с личной симки. Кого ж там?.. Достаю, смотрю на дисплей. А-а-а-а… Понятно. Вот он и урок.
Дергаю зеленую трубку на смартфоне:
– Да, Марина?
9 глава
Катя
Сижу в кабинете главврача и пытаюсь заставить себя слушать.
– Самое страшное в этой форме рака, что она развивается стремительно, но вам повезло, – у меня звенит в ушах, все плывет перед глазами, – вы на ранней стадии, – приободряет меня бородатый мужчина с умными добрыми глазами. – Я уверен, что химия даст положительный результат…
Марк тут же, в кабинете. Стоит позади меня, не вижу его, но чувствую. Была бы одна, наверное, уже бы сознание потеряла.
– В ближайшее время вам назначат КТ и радиоизотопное исследование. На него достаточно длинная очередь, скорее всего, придется подождать, но химиотерапию вы начнете получать уже завтра…
Я оглядываюсь на Марка. Он сложил руки на груди, склонил голову, уперся губами в свой же кулак. На меня не смотрит. Но по его виду я совершенно точно понимаю, что это все не шутка. Что мне никто уже не скажет: «Мамочка, да у вас просто ушиб!»
Из кабинета главврача выхожу пошатываясь. Во рту все пересохло, не могу сглотнуть, но при этом к горлу подкатывает тошнота. Откуда? Как? Почему с нами? Опираюсь на стену, поднимаю взгляд на Захарского.
– Марк, – произношу почти шепотом, – а у твоей матери был же рак?
– Кать! – он хватает меня за плечи, встряхивает. – Да, у моей матери был рак, но она могла выжить, если бы лечилась! Она боялась, понимаешь? Испугалась! На химию не пошла, от операции отказалась. Ее никто не поддержал!
Я чувствую, что из моих глаз текут слезы, а Марк вдруг шумно выдыхает и прижимает к себе.
Боже! Только не отпускай! Только держи! Мне безумно страшно. Я без тебя не справлюсь! Тычусь носом в его сильную большую грудь, всхлипываю.
– Кать, – он проводит рукой по моим волосам, кажется, дышит мне в макушку, а мне от этого так хорошо.
Впервые за эти три года я чувствую, что я не одна.
– Кать, это трудно, но надо бороться! Понимаешь, не прятаться от болезни, а бороться! И в нашем случае быстро! Шанс есть! Мы победим!
«Мы»… «Наш случай»… Боже, Марк! Если бы ты только знал…
Он чуть отступает, трет меня ладонью по спине, пытается заглянуть мне в глаза.
– Ну? – чуть улыбается. – Надо быть сильной! Ради сына!
Ничего не стесняясь, приобнимает меня, и мы медленно возвращаемся в отделение. У него под мышкой настолько уютно, что мне, пока он рядом, все кажется возможным. Почему же он тогда так поступил?
Сами собой вспоминаются слова Кости: «Не вини его. Это была его мечта… Ты же понимаешь, мать…» Тогда я ничего не понимала. Тогда я схватила телефон, набрала Марка…
Даже не помню, что орала. Что он бросил меня, что я никогда ему этого не прощу, что пусть подавится своей учебой, только меня он уже не получит! Не помню, говорил ли он что-то в ответ. Кажется, он не понял ничего. Ну да. Он же не был готов к тому, что я узнаю…
В тот же день я занесла его телефон в черный список, и если он звонил с других номеров, то я сразу же бросала трубку. А потом… Потом я узнала, что беременна.
Хотела поделиться со Светой, но… У нее уже был Димка. Ей было не до меня. А вот Костя был рядом. Он всегда был рядом. Тогда… Не сейчас…
– Пойдем, шов посмотрю, – вздрагиваю.
Мы уже около палаты. Оглядываюсь, ловлю удивленные взгляды медсестер, но Марку, кажется, все равно. Он распахивает дверь палаты и подходит к кровати.
Мишка выглядит страшно. Колено все разворочено, выведен дренаж. Когда его только перевели из реанимации, бледного, заплаканного, я думала, сорвусь в истерику. Сейчас чуть лучше. Хотя эта капельница, к которой он подключен… Капельница, по которой без остановки подается обезболивающее. Не могу видеть своего сына, утыканного трубками. Мне хочется все их сорвать и увезти его отсюда. Хочется забыть разговор в кабинете главврача. Хочется убедить саму себя, что это просто ушиб!
Но… рядом Марк. Марк, который говорит, что шанс есть, только если бороться. И у меня больше нет выбора. Я обязана ему доверять.
– Привет, боец, – Марик присаживается на корточки у изголовья кровати, чтобы смотреть Мишутке в глаза. – Как настроение?
Миша молчит и обиженно сопит.
– Тебе больно, я знаю, – Марк усаживается на пол по-турецки, протягивает руку, гладит сына по волосам. – Я знаю, – повторяет чуть тише, и Мишка вдруг рвано всхлипывает.
– Ну, – Марк утирает ему слезы, сжимает его плечо, – придется потерпеть, брат… Деваться некуда.
Мишутка еще раз всхлипывает, но не плачет.
– Можно я посмотрю? – вдруг спрашивает у сына Марк.
Миша напрягается, но, нахмурив бровки, кивает. Марк аккуратно откидывает одеяло и… И точно так же хмурит брови.
Боже ж ты мой! Не могу это видеть. Отворачиваюсь.
– Это ты зря, – совершенно не поняв меня, тихо проговаривает Марк, – тебе за швом следить надо.
Он чуть придавливает место вокруг дренажа, аккуратно пробует опухлость.
– Пока все в порядке. Дренаж в ближайшее время снимем.
– Она не плосла, – лопочет Мишутка.
– Не прошла, – поджав губы, тянет Марк. – Это только начало, – его голос, его взгляд – все полно сочувствия, и Мишка не плачет.
Он лишь тяжело вздыхает.
– А ты вылечишь? – серьезно спрашивает мой сын.
– Вылечу, – уверенно кивает Марк, и даже я ему сейчас верю.
Мишка облегченно вздыхает, наш врач встает.
– К тебе сейчас придут онкологи, – Марк отошел от кровати. – Первую химию мамам пережить тяжелее всего, – он не смотрит мне в глаза. – Но я зайду, – зачем-то обещает он. – А вы пока выздоравливайте! – поворачивается к Мишке. – Тебе сейчас надо набираться сил! – подмигивает ему.
– Он не ест ничего, – поджимаю губы я.
Марк хмурится. Смотрит на моего сына.
– Чего хочешь? – спрашивает его. – Шоколада? Мармелада? Сейчас тебе можно все! Даже мороженое!
– Албус, – несмело произносит Мишутка.
– Что? – Марк удивленно смотрит на меня.
– Арбуз, – я пожимаю плечами, качаю головой. – Миш, ну где я тебе тут возьму арбуз? Нет их сейчас! Да и…
О проекте
О подписке