Умение драматизировать

 
Мне не приходилось бежать за воздушным змеем,
Мой китайский фонарик сгорел на взлете,
На мягких подушках из ветром вырванных перьев
Я разлагаюсь, точа об обои когти.
 
 
Не строил шалаш на ветках толстого клена,
Не рисовал зеленкой котов на икрах.
Я жег в керосине жуков у ручья под домом
И пропустил все злые детские игры.
 
 
Мне не приходилось лежать и смотреть на звезды,
Там, где я жил, у меня был Луны кусочек.
А через щели Солнце пугало монстров
С черной стены пунктиром рыженьких точек.
 
 
Я иногда забываю скрипеть и злиться,
Я столько лет провел на листах тетрадных.
Я воплощаю упадок: убью за пиццу
И за любовь. Но за пиццу – вдвойне приятней.
 

«Кажется, раньше – память уже не та…»

 
Кажется, раньше – память уже не та,
Я плохо помню, но знаю наверняка —
Все проблемы решались прыжком с моста
Или хотя бы жаждой того прыжка.
 
 
Нет, все, правда, было как-то легко,
Раз – пожелал, и твои кошмары истлели,
Даже неважно, насколько шутя, и кто
Был свидетелем этим жалких истерик.
 
 
Ну а теперь – хочешь сорвать замки,
Глянуть через перила узкой Фонтанки,
Только здесь – знаешь – нет ни твоей реки,
Ни веры в магию этой самообманки.
 
 
Кажется, раньше – память уже не та,
Подводит, наверное, верить в такое сложно —
Все проблемы решались прыжком с моста,
Воображаемым плеском и мокрой кожей.
 

«Инспектор по делам этого мира…»

 
Инспектор по делам этого мира,
Приезжай, пора навести порядок.
На главном канале в прямом эфире
Скажи, что комиссия уже в сборе.
Что всем на орехи…
Зря?
Но мир выглядит более чем тревожно.
Даже зеркалу нужно увидеть допуск,
Прежде чем отображать кислую рожу.
Правда проворовалась до истощения.
Стены черепа больше не держат крышу,
Каждый греет сердце отросшей шерстью,
Но бреется гладко.
Инспектор, слышишь?
Инспектор, есть там в вашей конторе
Кто-нибудь по делам несовершеннолетних?
Цивилизация впала в детство
И верит только в безумие.
Готовь клетки,
Инспектор. Готовь протоколы,
Больше расстрелов, больше огня,
Больше внимания к миру, хватит уже проколов.
Только быстрее, пока я не умер от страха
И не отозвал эту жалобу.
 

«Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема…»

 
Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема;
Тошно, и кровью пропитано небо.
Знали бы раньше про риск неотъемлемый —
Стали себя выбивать бы из гроба?
 
 
Трогать за горло звенящими пальцами
Можно, пока тебя слушают мышцы.
Совесть закручена в жгут. Как скитальцы мы:
Знаем про дом, но о нем только слышали.
 
 
Нет ощущений и нет преимущества,
Только спокойствие холода дикого,
И, в темноте, одиноко, могущество
Шепчет: «Приди ко мне». Плачет: «Приди ко мне».
 
 
Чувствуешь в венах текущую вялую
Смесь вискаря с раскаленным металлом?
Слева – направо, но… слева ли? в праве ли?
Текст бы расползся, когда б нас не стало.
 
 
Жить: неприемлемо; жизнь: неприемлема;
Жрешь с отвратительным хрустом стеклянные
Капсулы. И, зычным воем колеблемо,
Все бытие распадается в данные.
 

«Половинки мозга под ударами грома…»

 
Половинки мозга под ударами грома
Дрожат, как желе, и скрылась давно луна.
В предвкушении перед новым циклоном
Рифмуются точно «наука» и «тишина».
 
 
Я давно уже сплю в обнимку с плюшевой бритвой
И больше не думаю, что из меня вырастет.
Я всегда перед сном читаю одну молитву:
«Выброси это, выброси это, выброси».
 
 
Мне раньше хотелось двигаться по касательной,
Но я двигаюсь по кривой, метаясь мыслями.
А перед самой волной
Молитва меняется, и вдруг слышишь: «Выстрели».
 

«Окна дышат темной пленкой…»

 
Окна дышат темной пленкой.
Лезут в будущее руки.
Скрип костей и голос звонкий.
 
 
Имена – пустые звуки.
Шея в ожерелье бега —
Врозь коралловые ножки.
На тебе пальто из снега
И из пластика подстежка.
На тебе наряд из боли.
На игле – стекляшки страхов.
 
 
Обманули. Искололи.
Напугали. Чертит знаки
Проповедник подзаборный.
Ересь – разновидность гриппа.
Окна дышат. Стонут горны.
Чепуху бормочет сипло
Сон,
Такой пастельно-черный.
 

«Я выбился из сил – и высших, и подземных…»

 
Я выбился из сил – и высших, и подземных;
Я не слагаю вирш – и даже вишлистов,
Зимой бесснежной я лежу, уткнувшись в стену,
И слышу, как хрустят семь шейных позвонков,
И, клетчатым ковром завесив подоконник,
Пытаюсь обмануть простуду и судьбу.
Я составляю свой – не очень верный – сонник:
Орда знакомых лиц и кто-то-там-в-гробу.
Не знаю, как там вы, а я залез в бутылку:
Как склизкий конденсат, ничто не красит склеп…
Тут: звуковой волной – и прямо по затылку;
Урон плюс пять дэ шесть, гитара-бас-бэкстэп.
 

«Традиций древних дело – отвечать на вопросы…»

 
Традиций древних дело – отвечать на вопросы,
Что может быть надежней легенд?
Что, съев врага печенку, станешь храбр, как опоссум,
А почку – быстр, как муравьед.
Но вдоволь наглотавшись этих тонких ответов,
Ты все равно не можешь понять,
Где грудами лежат идеи новых сюжетов,
И как бы их оттуда достать.
Не надо биться грудью о кинжальную совесть —
Закон письма прост, как алфавит.
Когда две части жизни не срастаются в повесть,
Ты просто нажимаешь delete.
И нет никаких спросов, никаких предложений,
Лишь нечто порождает ничто.
Взгляни на белый лист. Не делай резких движений.
Вот видишь. Этот текст – не про то.
 

Категоричный сонет

 
Когда, проснувшись и взглянув в окно,
Мы видим, что там склизко и темно,
Как видели вчера – мы все равно
Наивно верим, что настанет рай.
 
 
Когда меня влечет железный ритм,
Я прячусь, потому что дух болит
От башен, блоков, тротуаров, плит —
Я не могу так глупо проиграть.
 
 
Это наивно – верить небесам,
И стройка жизни, что досталась нам, —
Мой самый неудавшийся контракт.
 
 
Но если пожелавших не найду
Гореть на этом свете и в аду,
Я просто отменю горенья факт.
 

«Привычный шум воды – как древнее сказанье…»

 
Привычный шум воды – как древнее сказанье.
Листаю струи строк, низвергнутых из туч.
И знает ли сам черт… но что такое «знанье»?
Воспитанный водой, ум тоже стал текуч.
И ветер в голове, и тонкий вкус корицы,
И мокрого песка неведомый покров.
А я закрыл глаза, и задрожали жрицы
Пред Голосом во мне вещающих богов.
 

«Эй, капитан, береги эту темную воду…»

 
Эй, капитан, береги эту темную воду,
И смотри на нее, только если уверен, что спишь.
Слушай ее, только если уверен, что молод,
А не то ненароком от жалости горькой сгоришь.
 
 
Будь осторожен, ныряя за сказочным кладом:
Под твоим отражением битых ракушек стекло.
Песни сирен это шутки в сравнении с сладким
Разбивающим сердце неискренним шорохом волн.
 
 
Рук не тяни, задирай подбородок повыше,
И по ветру – хвосты; сколько б ни было их, все давай!
С каждой милей разрезанных волн – ближе, слышишь,
Сердцевина, исток. И порядок, и хаос, и рай.
 

«Ты думал, что эта победа будет легка?..»

 
Ты думал, что эта победа будет легка?
Но – видишь, какой у нашей войны конец.
Ты должен быть красавцем, командир полка
Миллионов маленьких кровяных телец.
 
 
Поправь фуражку, расправь плечи – за дело!
Перед парадом будет сезон расстрелов.
Подходящее время, чтобы вступать в должность,
Командуй, братец. Увидишь, это не сложно.
 
 
Забудь про совесть, хватит уже вертеться,
Делай все, как привык. Только не ной.
Теперь отдавай приказы своему сердцу:
Налево, направо; левой, правой. Огонь.
 
 
Ты думал, можно выйти сухим из любви,
Когда все нервы сточились о кость врага?
Как бы душа ни была тебе дорога,
Забудь. Ты победитель – ты и живи.
 

«Я знаю: космос – светлый, он белее снегов…»

 
Я знаю: космос – светлый, он белее снегов,
И звезды в нем тверды, словно лед.
Я знаю точно, в космосе не встретишь богов,
Я знаю точно, в космосе нет звуков у слов,
И только изо рта пар идет.
 
 
Я знаю точно, космос защищает своих,
Что не отдашь за вьюжный уют!..
Я знаю точно, космос не впускает живых…
Но, может быть, в порядке исключения, двоих
Он приютит в холодном раю?
 

«Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин…»

 
Расскажи о своих видениях, сын гипнотических женщин,
Расскажи о своих сомнениях и о далеких снах,
Сколько бы ни было в них, в этих историях, желчи,
Сколько б ни длились они, даже если считать в веках.
 
 
Где тот счастливый бог, что вылепил все из глины:
Маленьких злых людей и то, на чем им писать?
Расскажи мне свои стихи – я на табличках выбью,
И так, пока хватит воли, глины и сил молчать.
 
 
Я? Я так прост! Меня породил философский диализ.
Я молюсь Аполлону. Втайне тащу Дионису жертвы,
Правда, ни тот, ни этот не любят психоанализ…
Расскажи, у тебя есть столько слов в голове! Ты первый.
 

«Что-то, отдаленно похожее на смерть…»

 
Что-то, отдаленно похожее на смерть.
Не сметь.
Эхо сердцебиения катит по венам,
Чувствую боль, но не вижу проблемы.
В красной рамке – на стену —
Подмена.
Подмена понятий или подмена смыслов.
Я не представляю, что бы с себя отчистить,
Горько, гнилостно – быстро.
Отворись!
Что-то темно-зеленое заливает метро.
Мятная горечь во рту, пульсирует лоб,
Не знаю, когда – конец, но будет смешно.
Молись.
 

Чувство вины

 
Темная жидкость в венах – не кровь, что-то другое.
Холодно – кутайся в плед, только не лезь под крыло.
Хочешь – свернись, медитируя, в темном покое,
Хочешь – взорви свое сердце, и станет светло.
 
 
Тянешь из прошлого нити безумств и волнений,
В твоем мироздании слезы надежней штыков.
Пока ты решал, приговор приведен в исполнение.
Помнят слова больше, чем ты помнишь слов.
 
 
Тени ползут с потолка, след оставляя блестящий,
Но ты привык, тебе хочется этой войны.
Наедине сами с собой, до зари – настоящие,
Немилосердны твои разномастные сны.
 
 
Пялится бездна из каждой секунды и скалит
Зубы, когда ты пытаешься прятать глаза.
В детстве играли в «а если меня не станет?».
Так все трагично, даже смешно рассказать.
 
 
Хочешь – стены раздвинь и шагай по звездной дороге,
Хочешь – налей до краев страх в ожиданья бокал.
Я не сказал, что свободы не сыщешь в итоге.
Но, если так посмотреть… я, возможно, не знал.
 

«Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих…»

 
Я просто не знаю стихов. Уже. Ни своих, ни чужих.
Помню, когда-то давно. Кажется. Кем-то другим.
Видимо, это оно – то, что мешает мне жить, —
Видимо, это оно сделало горло немым.
 
 
Помню, болели глаза. Мутный слезящийся взгляд.
Грязное зеркало снов. Снова – внутри как вовне…
Что-то. Похоже на то. Да. Обернуться б назад.
Кажется, было стихов – много. В моей голове.
 
 
Это так странно теперь. Было. Вопрос только – как?
Свежим печатным листом пахнет моя голова.
Раз – собираешь свои остатки сознания в кулак,
И – только память о том, как превращаться в слова.