Ида Лабен
г. Ростов-на-Дону

Родилась в Севастополе в семье инженеров-кораблестроителей.

По образованию гуманитарий, преподаватель вуза, переводчик философской и социологической литературы. Поэтические публикации в альманахе «Гражданинъ» № 6 (2022), альманахе «День поэзии» № 12 (1918/19), общероссийской газете «Истоки» (сентябрь 2021), на сайтах «Стихи.ру», «Поэзия.ру», в ряде коллективных сборников серии «Живое слово» и «Связующее слово».

Из интервью с автором:

Стихи пишу всю жизнь, но с большими интервалами. Получилось так, что значительную часть моих поэтических публикаций составляют стихи, посвященные родному и любимому городу. Но не только ему, хотя он почти всегда является непосредственной темой. Просто к нему и рожденным им образам присоединились мысли и чувства, родившиеся и выношенные на его улицах, под шум моря, в лучах знойного крымского солнца.

Спаси и сохрани

За веру и любовь, за доблесть, честь и совесть

Спаси и сохрани, спаси и сохрани!

В. Салтанова

Спаси и сохрани стальное благородство
Сердец, бульваров, стен, музейной тишины,
Спокойных крейсеров, проворных миноносцев,
Цветенья миндаля в преддверии весны,
Отвагу, что века крепчала и не гнулась,
И стала как кристалл – прозрачная на свет,
Нахимова, его усталую сутулость
Под тяжестью эпох, прозрений, эполет,
Блестящую в ветвях округлость Панорамы,
Булыжник мостовых и склянок перелив,
Незримые уже следы отца и мамы,
Прозрачность базилик и серебро олив,
Огонь осенних роз и тайны старых улиц,
И амфоры в пыли, и дальние огни, —
У нынешней черты, когда миры схлестнулись,
Спаси и сохрани, спаси и сохрани.

Миндаль

В этом марте опять без меня на бульваре миндаль расцвел.
Сладко пахнет – и пчелы гудят в вышине, наполняя слух.
Узловатой неверной тенью зацепился на склоне ствол.
Под обрывом изгиб шоссе повторяет извивы бухт.

Лепестки заметают редут, налетая, как поздний снег.
Где тропинка, петляя, вилась, склон зарос молодой травой.
В эполетах зеленой бронзы Тотлебен смотрит поверх
Суеты современности. Долу клонится ствол кривой.

А стемнеет под вечер – когда канут в море следы зари —
В амальгаме агатовой вод и небес огни задрожат.
Лабиринтами узких улиц обозначатся фонари,
Тьму разгонят в провалах лестниц и пустотах ночных аркад.

Глажу выгнутый ствол, улыбаясь гудящей юной пчеле.
Ты укроешь меня светотенью, наклонишься, храня мой сон
В каменистой, сухой и чистой, бесконечно родной земле,
Там, где память, ярость и боль затихают под говор волн.

Инкерман

Замерзшая дорога в Инкерман…

Эли Сигельман

Мой странный сон – замерзший Инкерман.
Нет никого и жжет сухая стужа,
И всюду стынут зеркальцами лужи.
От ветра сунь в негреющий карман
Негнущиеся пальцы. В цвет золы —
Ландшафт величественный и увечный:
Глазницы келий смотрят из скалы,
И оплетает их сквозную вечность
Петля норд-оста, ледяной крупой
Швыряющегося, гоня с дороги,
Пока обледенелою тропой
Меня несут, оскальзываясь, ноги.
Чем ближе к дому, тем быстрее шаг;
Куда спешить тому, кто обездолен?
Ему – лишь ветер, рельсы и овраг,
Пещерный монастырь, провалы штолен.
В глазницах этих призраки живут,
Да кто еще бы выжил в этот холод,
И сосланные, умирая тут,
В бреду домой спешили в Вечный Город.
И мной овладевает мерзлый бред,
Повсюду лишь пещеры и провалы,
Мне не дойти домой, и моря нет,
А есть порывы ледяного шквала
И сизый проблеск гаснущего дня,
Колеблющийся занавес метели.
Одышливый иззябший товарняк
Ползет, протяжно воя, из туннеля.
Но путь к себе утрачен – сквозь буран
Не различить заснеженные вехи.
Не узнавая, смотрит Инкерман
Сквозь каменные стылые прорехи.

Лодочник

Факультет исчезнувших вещей
Времени, сбежавшего с откоса:
Лодочник в брезентовом плаще
В сизом ореоле папиросы.

Осень в зыбком воздухе дрожит
И переливается, как будто
Сторожат, мерцая, миражи
Акварельный сон Стрелецкой бухты.

Спит в воде заброшенный понтон.
Здесь – ни корабля, ни пешехода.
Только тишина фантомный звон
Льет в раскрытые ладони лодок.

Механический ящер

Механический ящер над бронзой предутренних вод,
Черепичной грядой городов, пестрой кромкой яйлы,
Там, где в горных лесах можжевеловый ветер поет,
Там, где ястреб парит, где следят за добычей орлы.

В птичьем небе летит над задумчивым морем живых
В винных пятнах восхода на скользких дельфиньих хребтах;
Это небо для птиц, в нем купается чаячий крик.
Можжевеловый ветер, трепавший прожилки куста,

Затихая к рассвету, улегся дремать и ослаб,
Лишь подсохшие листья шуршат, устилая откос.
Это небо – для птиц, для пернатых, их клювов и лап,
Их свободного крика, а дикие скалы – для гнезд.

Металлический коршун взрезает крылом горизонт
Неуклонно и быстро – размеренным взмахом ножа,
И, ловя на себе его тень, заворочался Понт
Сонным зверем, почуяв, что рядом крадется чужак.

Понт не любит чужих и, вскипая, терзает суда,
Но кругом тишина, у нее металлический вкус.
И скользящую тень от себя отторгает вода
Мертвой зыби ознобом, тошнотным скопленьем медуз.

Подзорная труба

М. М.

В подзорную трубу над гладью черепичной
В разбитое стекло чердачного окна
Смотри, смотри, замри, – такой у нас обычай —
В стекающий закат тоску запеленав.
Запеленав ее и дальше пеленая,
Качая на руках, опутав рукавом,
В подзорную трубу смотри-замри у края,
За тесный горизонт расширив окоем.
Подзорная труба, дистанция и зоркость,
Подальше от себя, и, локоть отведя,
Глаза не отводи от жизни бренной, горькой,
От сонных кораблей за шторами дождя.
От листопадов лет, кружащих парашютом
Над блеском мокрых крыш, над лунной мостовой,
От этих вечных бухт, куда текут минуты,
С собой неся поток просодии живой.
Подзорная труба свернула время в трубку,
К груди приблизив так, что пульс эпох в ушах.
Смотри в нее, смотри! Знай, созерцанье хрупко,
И не спугни себя, испуганно дыша.
И если речи нет, молчи – молчанье лечит,
Поется – не взыщи, что ткань стиха груба
И горше прежних строк, иди ему навстречу,
Пока в твоих руках подзорная труба.

Обезьянья баллада

В огромных скругленных окнах уже золотился вечер,
Закатом над бухтой соткан и зыбью морской подсвечен.

Жара теряла на трапах тягучие капли сока
И с ветром соленый запах вливался в проемы окон.

На улочках перевитых дремала древняя память,
Был город ею пропитан насквозь ночными часами.

А там, где в тиши рассветной с причала слышались склянки, —
В окошке стояла клетка с тропической обезьянкой.

И мимо толпы прохожих по тающему асфальту
Брели на жаре, – но все же ее обезьянье сальто

Притягивало их взгляды, смешком освежая лица,
К запущенному фасаду, к окну, где она томится.

И вроде бы отвечала она не в лад и глумливо
На смех внезапным оскалом, но были глаза-оливы,

Как память ее, печальны: корабль и боцман угрюмый;
Кормушка, вода, дневальный; темно в закоулке трюма.

И качка, и воздух с солью, недели мерного плеска,
И долгие дни неволи, и клетка, и занавеска.

Продели тонкие ручки сквозь прорези кофты желтой,
И смотрит с тоской горючей в окно, как чужие толпы

Смеются, проходят мимо, торопятся вдаль, к причалу,
И дальше, жарой томимы, – на пляж, под дикие скалы.

Там равнодушное море – ему никого не жалко —
В кудрявой пене прибоя перемывает гальку.

И только луна, немножко жалея, стелет сияньем
По морю свою дорожку туда, в края обезьяньи.

Лестничное

От тебя наследуя бестелесность,
Бухтами разомкнутый окоем,
Я зависла в зыбком сплетенье лестниц,
В хрупком междумирии голубом.
Мой корабль, бесплотно парящий город,
Вертоград превыше земных преград,
Лестницы – твой рвущийся вверх рангоут
Над зияньем призрачных карронад.
Ярусы домов – нависанье палуб,
Нижняя целует волнам хребты,
Подбегая лестницами к причалам,
К морю наклоняется с высоты.
Кружева перил и полет пролетов,
Светотень акаций и миндаля,
Сквозняки аркад, гулких скал пустоты,
И почти бесплотна внизу земля.
Грань могучих вод и притихшей суши,
Что дано тому, кто рожден на ней?
К соли придышаться да ветер слушать,
Шепот парусов, голоса теней.

Межсезонье

Полувздох, полусвет межсезонья…

Светлана Галс

О, мне бы туда, в межсезонье,
В провал облетевших аллей!
Пройтись бы голодной ладонью
По ржавым крестам якорей.

Увидеть с бульвара, где пусто —
Один под зонтом пешеход, —
Как вниз по мощеному спуску
Промокший троллейбус ползет,

Как в лужу с усталой софоры
Стручки, рассыпаясь, летят,
Как тускло мерцают Бомборы
Окошками кривеньких хат.

О, мне бы на стылую площадь —
Я помню, как будто вчера,
Как ветер платаны полощет,
Как горько гудят катера,

Как, воплям суденышек вторя,
Вздыхает от их кутерьмы
И ждет нелюдимое море
Своей одинокой зимы.

Город

А какого мне счастья, какой мне еще любви,
Если вижу твои берега я, закрыв глаза,
Если путь мой полынью холмов твоих перевит,
Если так и живу я, главного не сказав,
Ибо главная суть – изгиб твоих берегов.
Горизонт не пуст – сторожит его равелин.
В этот город спешу я лестницами веков
В моих снах и яви. Этот город всегда один.
Для того и разлука, наверное, с ним дана,
Чтобы лучше видеть с годами, издалека,
Как в ночи над руиной собора стоит луна,
Светит в море точка сигнального огонька.
Да и я понимаю теперь, для чего нужна:
Я певец твой, во сне идущий на твой призыв,
Я птенец твой певчий, я голос, зурна, струна,
Я поющий стебель, отвод от твоей лозы,
Я пунктир и память, провал, цезура небытия,
Я тоска по дому, я боль надлома, семит, номад,
Я пылинка раскопа, былинка полыни – я.
И когда я иду вперед, то иду назад.

Катер

Как ветер играет, смеясь,
Сатиновым платьем!
Слепящая пенная вязь,
Одышливый катер.

Учкуевка там, в стороне,
Жарой воспаленной,
И солнце играет в волне —
Зеленой, зеленой!

Подросток, черна и худа,
И кисть винограда
В руке зелена, как вода,
Вкусна, как прохлада.

Мотора усталого гул,
Подружки в обнимку,
И розовость мыса Лукулл —
Туманной картинкой,

И палуба – крепкая твердь,
И бездны не видно,
И так далека еще смерть —
И так безобидна!