«О доблестях, о подвигах, о славе…»

 
     О доблестях, о подвигах, о славе
     Я забывал на горестной земле,
     Когда твое лицо в простой оправе
     Передо мной сияло на столе.
 
 
     Но час настал, и ты ушла из дому.
     Я бросил в ночь заветное кольцо.
     Ты отдала свою судьбу другому,
     И я забыл прекрасное лицо.
 
 
     Летели дни, крутясь проклятым роем…
     Вино и страсть терзали жизнь мою…
     И вспомнил я тебя пред аналоем,
     И звал тебя, как молодость свою…
 
 
     Я звал тебя, но ты не оглянулась,
     Я слезы лил, но ты не снизошла.
     Ты в синий плащ печально завернулась,
     В сырую ночь ты из дому ушла.
 
 
     Не знаю, где приют твоей гордыне
     Ты, милая, ты, нежная, нашла…
     Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
     В котором ты в сырую ночь ушла…
 
 
     Уж не мечтать о нежности, о славе,
     Всё миновалось, молодость прошла!
     Твое лицо в его простой оправе
     Своей рукой убрал я со стола.
 

30 декабря 1908

Осенний день

 
     Идем по жнивью, не спеша,
     С тобою, друг мой скромный,
     И изливается душа,
     Как в сельской церкви темной.
 
 
     Осенний день высок и тих,
     Лишь слышно – ворон глухо
     Зовет товарищей своих,
     Да кашляет старуха.
 
 
     Овин расстелет низкий дым,
     И долго под овином
     Мы взором пристальным следим
     За лётом журавлиным…
 
 
     Летят, летят косым углом,
     Вожак звенит и плачет…
     О чем звенит, о чем, о чем?
     Что плач осенний значит?
 
 
     И низких нищих деревень
     Не счесть, не смерить оком,
     И светит в потемневший день
     Костер в лугу далеком…
 
 
     О, нищая моя страна,
     Что ты для сердца значишь?
     О, бедная моя жена,
     О чем ты горько плачешь?
 

1 января 1909

«Весенний день прошел без дела…»

 
     Весенний день прошел без дела
     У неумытого окна:
     Скучала за стеной и пела,
     Как птица пленная, жена.
 
 
     Я, не спеша, собрал бесстрастно
     Воспоминанья и дела;
     И стало беспощадно ясно:
     Жизнь прошумела и ушла.
 
 
     Еще вернутся мысли, споры,
     Но будет скучно и темно;
     К чему спускать на окнах шторы?
     День догорел в душе давно.
 

Март 1909

«Как тяжело ходить среди людей…»

Там человек сгорел.

Фет

 
     Как тяжело ходить среди людей
     И притворяться непогибшим,
     И об игре трагической страстей
     Повествовать еще не жившим.
 
 
     И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
     Строй находить в нестройном вихре чувства,
     Чтобы по бледным заревам искусства
     Узнали жизни гибельной пожар!
 

10 мая 1910

В ресторане

 
     Никогда не забуду (он был, или не был,
     Этот вечер): пожаром зари
     Сожжено и раздвинуто бледное небо,
     И на желтой заре – фонари.
 
 
     Я сидел у окна в переполненном зале.
     Где-то пели смычки о любви.
     Я послал тебе черную розу в бокале
     Золотого, как небо, аи.
 
 
     Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
     Взор надменный и отдал поклон.
     Обратясь к кавалеру, намеренно резко
     Ты сказала: «И этот влюблен».
 
 
     И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
     Исступленно запели смычки…
     Но была ты со мной всем презрением юным,
     Чуть заметным дрожаньем руки…
 
 
     Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
     Ты прошла, словно сон мой легка…
     И вздохнули духи, задремали ресницы,
     Зашептались тревожно шелка.
 
 
     Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
     И, бросая, кричала: «Лови!..»
     А монисто бренчало, цыганка плясала
     И визжала заре о любви.
 

19 апреля 1910

На железной дороге

Марии Павловне Ивановой

 
     Под насыпью, во рву некошенном,
     Лежит и смотрит, как живая,
     В цветном платке, на косы брошенном,
     Красивая и молодая.
 
 
     Бывало, шла походкой чинною
     На шум и свист за ближним лесом.
     Всю обойдя платформу длинную,
     Ждала, волнуясь, под навесом.
 
 
     Три ярких глаза набегающих —
     Нежней румянец, круче локон:
     Быть может, кто из проезжающих
     Посмотрит пристальней из окон…
 
 
     Вагоны шли привычной линией,
     Подрагивали и скрипели;
     Молчали желтые и синие;
     В зеленых плакали и пели.
 
 
     Вставали сонные за стеклами
     И обводили ровным взглядом
     Платформу, сад с кустами блеклыми,
     Ее, жандарма с нею рядом…
 
 
     Лишь раз гусар, рукой небрежною
     Облокотясь на бархат алый,
     Скользнул по ней улыбкой нежною,
     Скользнул – и поезд в даль умчало.
 
 
     Так мчалась юность бесполезная,
     В пустых мечтах изнемогая…
     Тоска дорожная, железная
     Свистела, сердце разрывая…
 
 
     Да что – давно уж сердце вынуто!
     Так много отдано поклонов,
     Так много жадных взоров кинуто
     В пустынные глаза вагонов…
 
 
     Не подходите к ней с вопросами,
     Вам всё равно, а ей – довольно:
     Любовью, грязью иль колесами
     Она раздавлена – всё больно.
 

14 июня 1910

Ночь, улица, фонарь, аптека…

 
     Ночь, улица, фонарь, аптека,
     Бессмысленный и тусклый свет.
     Живи еще хоть четверть века —
     Всё будет так. Исхода нет.
 
 
     Умрешь – начнешь опять сначала
     И повторится всё, как встарь:
     Ночь, ледяная рябь канала,
     Аптека, улица, фонарь.
 

10 октября 1912

Анне Ахматовой

 
     «Красота страшна» – Вам скажут, —
     Вы накинете лениво
     Шаль испанскую на плечи,
     Красный розан – в волосах.
 
 
     «Красота проста» – Вам скажут, —
     Пестрой шалью неумело
     Вы укроете ребенка,
     Красный розан – на полу.
 
 
     Но, рассеянно внимая
     Всем словам, кругом звучащим,
     Вы задумаетесь грустно
     И твердите про себя:
 
 
     «Не страшна и не проста я;
     Я не так страшна, чтоб просто
     Убивать; не так проста я,
     Чтоб не знать, как жизнь страшна».
 

16 декабря 1913

«О, я хочу безумно жить…»

 
     О, я хочу безумно жить:
     Всё сущее – увековечить,
     Безличное – вочеловечить,
     Несбывшееся – воплотить!
 
 
     Пусть душит жизни сон тяжелый,
     Пусть задыхаюсь в этом сне, —
     Быть может, юноша веселый
     В грядущем скажет обо мне:
 
 
     Простим угрюмство – разве это
     Сокрытый двигатель его?
     Он весь – дитя добра и света,
     Он весь – свободы торжество!
 

5 февраля 1914

«Я – Гамлет. Холодеет кровь…»

 
     Я – Гамлет. Холодеет кровь,
     Когда плетет коварство сети,
     И в сердце – первая любовь
     Жива – к единственной на свете.
 
 
     Тебя, Офелию мою,
     Увел далёко жизни холод,
     И гибну, принц, в родном краю
     Клинком отравленным заколот.
 

6 февраля 1914

«Рожденные в года глухие…»

З. Н. Гиппиус

 
     Рожденные в года глухие
     Пути не помнят своего.
     Мы – дети страшных лет России —
     Забыть не в силах ничего.
 
 
     Испепеляющие годы!
     Безумья ль в вас, надежды ль весть?
     От дней войны, от дней свободы —
     Кровавый отсвет в лицах есть.
 
 
     Есть немота – то гул набата
     Заставил заградить уста.
     В сердцах, восторженных когда-то,
     Есть роковая пустота.
 
 
     И пусть над нашим смертным ложем
     Взовьется с криком воронье, —
     Те, кто достойней, Боже, Боже,
     Да узрят царствие твое!
 

8 сентября 1914

«На улице – дождик и слякоть…»

 
     На улице – дождик и слякоть,
     Не знаешь, о чем горевать.
     И скучно, и хочется плакать,
     И некуда силы девать.
 
 
     Глухая тоска без причины
     И дум неотвязный угар.
     Давай-ка, наколем лучины,
     Раздуем себе самовар!
 
 
     Авось, хоть за чайным похмельем
     Ворчливые речи мои
     Затеплят случайным весельем
     Сонливые очи твои.
 
 
     За верность старинному чину!
     За то, чтобы жить не спеша!
     Авось, и распарит кручину
     Хлебнувшая чаю душа!
 

10 декабря 1915

Эллис

Эллис, настоящее имя Лев Львович Кобылинский (1879–1947) – русский поэт, теоретик символизма, переводчик, историк литературы, христианский философ. Формируясь под влиянием Соловьева, Брюсова, Бальмонта, в начале 1900-х стал одним из активнейших деятелей символизма, считая его высшей формой творчества.

Сблизившись с Андреем Белым, Эллис участвовал в создании и работе поэтического кружка молодых символистов «Аргонавты», стоял у истоков московского издательства символистов «Мусагет». Разрабатывал теорию символизма, его книга «Русские символисты» (1910) – первая в России попытка показать философские и эстетические истоки европейского и русского символизма. Для Эллиса символизм – это жизнетворчество, выходящее за пределы искусства, это «мессианизм, глагол о новом Боге, великая религия будущего».

Страстный поклонник французского символизма, и в особенности Шарля Бодлера, Эллис стал одним из лучших его переводчиков на русский язык. Он стремился и внешне подражать этому французскому денди – экстравагантные костюмы и парадоксальный ум Эллиса неизменно приковывали к нему внимание. «Эллис незабываем и неповторим, – писал в книге „Два года с символистами“ Н. В. Валентинов. – Этот странный человек, <…> превращавший ночь в день, день – в ночь, живший в комнате всегда тёмной, с опущенными шторами и свечами перед портретом Бодлера, а потом бюстом Данте, обладал темпераментом бешеного агитатора, создавал необычайные мифы, вымыслы, был творцом всяких пародий и изумительным мимом».

Начиная с 1910-х годов Эллис жил преимущественно в Швейцарии, увлекался антропософией, писал литературно-философские труды. Умер в 1947 году.

Эллис

В рай

М. Цветаевой

 
     На диван уселись дети,
     ночь и стужа за окном,
     и над ними, на портрете
     мама спит последним сном.
 
 
     Полумрак, но вдруг сквозь щелку
     луч за дверью проблестел,
     словно зажигают елку,
     или Ангел пролетел.
 
 
     «Ну, куда же мы поедем?
     Перед нами сто дорог,
     и к каким еще соседям
     нас помчит Единорог?
 
 
     Что же снова мы затеем,
     ночь чему мы посвятим:
     к великанам иль пигмеям,
     как бывало, полетим,
 
 
     иль опять в стране фарфора
     мы втроем очнемся вдруг,
     иль добудем очень скоро
     мы орех Каракатук?
 
 
     Или с хохотом взовьемся
     на воздушном корабле,
     и оттуда посмеемся
     надо всем, что на земле?
 
 
     Иль в саду у Великана
     меж гигантских мотыльков
     мы услышим у фонтана
     хор детей и плач цветов?»
 
 
     Но устало смотрят глазки,
     щечки вялы и бледны,
     «Ах, рассказаны все сказки!
     Ах, разгаданы все сны!
 
 
     Ах, куда б в ночном тумане
     ни умчал Единорог,
     вновь на папином диване
     мы проснемся в должный срок.
 
 
     Ты скажи Единорогу
     и построже, Чародей,
     чтоб направил он дорогу
     в Рай, подальше от людей!
 
 
     В милый Рай, где ни пылинки
     в ясных, солнечных перстах,
     в детских глазках ни слезинки,
     и ни тучки в небесах!
 
 
     В Рай, где Ангелы да дети,
     где у всех одна хвала,
     чтобы мама на портрете,
     улыбаясь, ожила!»