Глава 3

Может, я ветивером этим надышалась на ночь, или злую шутку со мной сыграло то, что в Аниной комнате окнами во двор по утрам гораздо темнее, чем в моей. Открыв глаза, я услышала Анино размеренное «взз-взз» рядом и стала шарить под подушкой в поисках телефона. Два-три часика у меня ещё точно есть, чтобы поспать. Но когда я взглянула на экран, часы показывали 11.00. Я и тогда не поверила. Поднесла мобильник ближе к лицу в полной уверенности, что это у меня со сна глаза слезятся. 11.01. И тут в голове что-то взорвалось. Я спрыгнула с кровати, заскользив при этом на непривычно скользком ламинате «под состаренный орех» (дома-то у нас добротный паркет), упала и ударилась коленкой.

– Что?.. – Аня заворочалась.

Я была уже в дверях комнаты. Натянула джинсовую куртку. Сунула ноги в кроссовки.

– Я домой!

– Дверь закрой.

Я бежала через парк, ноги без носков то и дело освежала утренняя роса, а когда я срезала путь, то с веток и в лицо прилетало холодненькое. Очень освежающе. По пути я успела прочесть эсэмэски от папы:

Ты где?

ТЫ ГДЕ? Алё?

Мама уже звонит, я с ней разговариваю. – Пришло в 11.05.

И перед этим четыре пропущенных звонка.

Я написала папе:

Мне нужно ещё пять минут! Пожалуйста! Звонить нельзя, он разговаривает по скайпу с мамой.

У меня и мысли не было, что я продрыхну до одиннадцати, поэтому я не завела будильник и оставила телефон с выключенным звуком. Я наверняка установила какой-то рекорд по скорости, жалко, что никто его не зафиксировал.

Я влетела в квартиру, сорвала курточку, продышалась и появилась в гостиной почти не запыхавшаяся. Тут же пришла эсэмэска: «Я сказал, что ты в ванной». Я всё поняла.

Папа сидел за столом ко мне спиной. С экрана ноутбука, который стоял перед ним, на меня смотрело красивое лицо мамы. Слава богу, улыбающееся. На маме была широкополая шляпа, которая, впрочем, не смогла полностью скрыть открывающегося за ней вида: за балюстрадой балкона пальмы, подальше – зелёные холмы. Когда-то мама в таких поездках ночевала на вокзальной скамейке, чтобы не тратиться на отель, а теперь снимает хорошие гостиницы в живописном месте и с бассейном, чтобы совместить работу с отдыхом. Папа обернулся и послал мне взгляд: «Ты вообще, что ли?» Я ему поморгала: «Не волнуйся, я подыграю».

Заметив меня, мама приветственно подняла крохотную кофейную чашечку.

– Привет, моя растрёпушка! – сказала она. – А ты что всё еще в пижаме?

Вот это да, я бежала через парк в пижаме, а джинсы-то у Аньки. Зато вполне можно поверить, что всё то время, пока мама болтала с папой, я находилась где-то в недрах квартиры.

– Да, что-то ленивая я сегодня. Ты как добралась, мамик?

– Прекрасно добралась и уже на фабрике была. Ну что, мы заниматься будем?

Это риторический вопрос. Я села и заиграла Баха.

– Не, ну это не дело. Ты не проснулась ещё, что ли? Давай-ка сначала. Поувереннее.

Я стала играть «увереннее».

– С ручками у нас что? Их подменили на макаронины, пока ты спала? Звук-то мне давай.

Кое-как настроилась, погрузилась. Мама опускала замечания всё реже, обернувшись в какой-то момент, я увидела, что она откинулась на спинку стула и наслаждается, прикрыв глаза. Я и сама уже понимала: играю теперь почти нормально. Руки, они помнят. Просто время нужно настроиться. Бах гудел, заполняя квартиру. Он был выше всей этой суеты с опозданием. На экзамене по теории музыки среди прочих был вопрос про «уникальность музыки И. С. Баха». Так вот, я точно знаю, как на него правильно отвечать: «Она вызывает ощущение единства всего живого, причастности человека к божественным тайнам». Причем это был не один из возможных вариантов ответов. Отвечать нужно было так, а не иначе, иначе могли снизить оценку на балл. Мы не имеем право судить о музыке Баха и высказывать какое-то там свое мнение. – С этого места почётче. Тут жевать не надо. И легато не надо. – Да, что-то я отвлеклась, но мама сразу улавливает, когда я плыву, и всегда вернёт на землю.

Когда-то, в четвёртом классе, она даже делала со мной упражнения по немецкому. Притом, что немецкого она не знает в принципе. Просто класс поделили на две равные группы, и одна помаршировала учить английский, а другая – немецкий. «Ты чего мудришь с ребёнком, – изумлялся папа, когда видел, как мы, обе злые и красные, штудируем глаголы, – ты же не шпрехаешь». Но мама, полная достоинства, отвечала: «Я знаю, когда она ошибается». И знала ведь. Потом, правда, она сходила к директору, чтобы популярно объяснить, что «наш ребенок больше предрасположен к английскому». Шарфик там был задействован или платье, не знаю, иногда кажется, что подарки просто сыплются по ходу маминого следования, как волшебные звёздочки за феями в диснеевских мультфильмах. Может, просто мамина харизма сработала, но меня перевели в группу к англичанам, хотя шла уже вторая четверть. Потом другие родители спрашивали у маман: «А что, так можно было?»

Но музыкой мама занимается со мною не из упрямства. И в любых командировках она находит время, чтобы послушать меня по скайпу не потому, что хочет постоять над душой. Мама имеет высшее музыкальное образование и диплом со специальностями «Артист камерного ансамбля», «Преподаватель», «Концертмейстер», «Концертный исполнитель (фортепиано)». И хотя сама она садится за пианино раз в квартал, это никак не мешает ей «в совершенстве знать теорию» и наставлять меня. В душе моя погрязшая в импортных шмотках мама по-прежнему музыкант. А я – её новая надежда. Нужно ли говорить, что Мина Георгиевна – самый хороший преподаватель в нашей музыкалке.

А впереди маячит консерватория имени Римского-Корсакова, вполне реальная, если учесть, как отзываются обо мне преподаватели и сколько у меня дипломов с конкурсов. Мама сама училась в Римского-Корсакова и тоже подавала надежды. Но всё те же девяностые свернули её с пути. Если бы не они, мама бы гастролировала по миру в составе именитого оркестра и выходила к полному залу в блестящем платье в пол. Но прежде чем блистать на концертах, нужно было поработать сперва в каком-нибудь доме детского творчества (такой был расклад). И в этом случае мама не прокормилась бы в девяностые. И она отказалась от карьеры музыканта. На время. «А время было такое, что не до музыки, приходилось просто выживать». И моя хрупкая мама стала крутиться волчком, точнее, кататься туда-сюда челноком^[3]. Совсем молоденькая, тонюсенькая ученица консерватории с химическими кудряшками и глазами на пол-лица соблазнилась на поездки с фарцовщиками^[4] в Польшу, откуда привозила огромные сумки, битком набитые джинсами, кожаным куртками и босоножками. Однажды она привезла сумку в восемьдесят килограммов, при своём весе сорок пять. И все товары сама продала на рынке, разложив на ящиках, которые попросила у деда. Теперь-то, конечно, бизнес её выглядит совсем не так.

Мама говорит, что, когда я играю, это всё равно, что играет она. Она хотела себе такой жизни, наполненной ничем не омрачаемым творчеством. Теперь она хочет её уже для меня. Давно уже стали байками истории про девяностые и те ужасы, что переживали челноки. Мама ездит заключать контракты с фабриками в Гонконге, Китае, а теперь и Турции («ближе, надёжнее, менталитет понятнее»), как королева – при параде и на шпильках. У неё куча носильщиков, бухгалтер и много полезных связей на таможнях, среди дистрибьюторов, и не только. Управление её интернет-магазином одежды и торговыми точками уже можно было бы передать кому-то другому. Папа предлагал ей пойти работать по специальности, деньги-то теперь есть. Так она… отказалась. Говорит, девяностые её изменили. Я не очень понимаю такое решение. Если была мечта, так почему бы к ней не вернуться? В общем, мамина торговля процветает, а её мечту пока что успешно реализую я.

Я заиграла Рахманинова. Как десерт, после полезной, но невкусной пищи. Играла с чувством. Даже мама не встряла ни разу.

– На сегодня, может, и хватит, – она подлила себе из кофейника. – А то мне ещё две фабрики отсмотреть нужно. Не поверишь, их директора даже поругались из-за меня! К кому я первому поеду в оптовый шоурум. Хором кричат: «Не езди к нему вообще, я тебе такую скидку сделаю, только закупай у меня!»

– А ты?

– Я всех, конечно, посмотрю. Страна неизведанная, ухо нужно держать востро. А вообще, доча, обязательно потом возьму тебя с собой. Тут прямо рай. Все такие обходительные, все спешат угодить.

– Знаем мы этих обходительных турок, – буркнул папа, типа он сердится.

– Пап, да они за ней ухлёстывают, потому что она им финансово интересна.

– Кхе-кхе! – раздалось из ноутбука.

Я исправилась:

– Ну и потому, что она такая роскошная, конечно.

– Так-то лучше.

– Ма, а когда ты поедешь в следующий раз? Я бы хотела с тобой, – спросила я. Недельку и в Арктике хорошо провести, если не заниматься по четыре часа в день.

– Думаю, после Нового года. В этом отеле, кстати, есть отличный рояль.

А, нет, не так уж в Турции и хорошо. Я уже хотела откланяться, но мама спохватилась:

– Ленок, ты посмотри, что я тебе подыскала. Я буду показывать, а ты говори, что нравится.

Передо мной мелькали однообразные платья, все пастельных расцветок, все длинные, и ткани такие непрактичные, то гипюр, то бархат. Я ткнула пальцем в светло-серое, чтобы поскорее решить этот вопрос. Но это было не всё.

– Как ты думаешь, что из этого подойдет Мине? – на экране снова стали сменять друг друга платья.

– Ты Мине недавно что-то уже дарила.

– Это – на свадьбу.

(Мина Георгиевна скоро выходит замуж, и я за неё рада. Её история очень вдохновляющая, потому что Мина даже старше мамы. Любовь всё-таки существует и посещает и тех, кто посвятил себя музыке).

– Зря она, конечно, замуж выходит, – вздохнула мама.

– Почему зря? – встрял папа. – Там избранник недостойный?

– Жениха я не видела.

– А что тогда?

– Ну как что. У нас «Гран Пиано» скоро, и вообще в этом году выпускной, а она удумала.

– Ты же не предложила ей повременить с замужеством до того момента, как Лена выпустится? – уточнил папа.

– Зря смеёшься. Замужество может сказаться на её профессиональной хватке.

Мама продемонстрировала нам что-то воздушное:

– Ладно, раз она у нас на выданье, я ей привезу это платье, цветастое. Оно стройной блондинке хорошо будет. А меланжевое я тогда классной руководительнице подарю. Оно как раз такое…

– Скучное? – подсказал папа.

– Корректное.

– Мамик, тебе, наверное, уже пора.

Мама помахала нам ручкой, но вдруг спохватилась:

– И да. Лена, не ешь всякую дрянь.

– Мам, да я не…

– Да, конечно. Просто кто-то с утра сидел на горшке полчаса и поэтому не мог сразу выйти, когда мать звонит.

Когда изображение исчезло, я уставилась на папу:

– Ничего не хочешь мне объяснить?

– Давай-ка сперва ты мне сама кое-что объяснишь.

– Пап, прости, я тупо проспала.

– Ну а ко мне какие могут быть претензии? Я тут за тебя отдувался, чувствовал себя полным идиотом. Ничего не мог придумать, кроме того, что ты была в туалете.

* * *

Мои родители очень нестандартно познакомились. Вселенная послала им друг друга и обставила их встречу так, что дух захватывало.

Мама отправилась в очередной раз в Польшу за джинсовыми куртками. Она к тому моменту уже знала, что лучше держаться других челноков. Они планировали поездку заранее. Сначала поезд до Москвы, потом до Бреста, а уже оттуда автобусом в Варшаву. «Автобус выезжал в два часа ночи, и к пяти утра мы уже были на рынке».

В тот раз мама с товарищами, как обычно, выкупили сразу два купе, чтобы быть друг у друга на виду. Но в ту поездку один молодой человек в мамином купе был определённо не челнок. «Рыженький такой, глазастый, носик тонкий. Ну, чисто цыплёночек. Но смелый такой цыплёночек. Всё время на меня дерзкие взгляды бросал. Я ещё подумала сперва, не рэкетир^[5] ли».

(Больше того, чтобы не провезти сумку через границу, боялись рэкетиров. Челноку никак было не замаскироваться под обычного гражданина, клетчатая сумка говорила сама за себя, все знали, что у её обладателя обязательно будет с собой минимум пара тысяч долларов. Деньги челночницы прятали кто где. Мама не называла конкретные локации, но я понимала, что это всегда было поближе к телу).

«А потом я посмотрела на него повнимательнее и поняла: да никакой он не рэкетир, – продолжала мама. – Курточка страшненькая, ботинки вообще рвань, сумка грязная, а туда же – пялится. Но вежливый такой. Что же вы, говорит, на верхнюю полку в сапогах лезете, вы разувайтесь и ложитесь нормально. Я вам, если хотите, вообще свою нижнюю полку уступлю. А я не могу сапоги перед ним снять, потому что у меня в них деньги. Да я их третий день не снимаю, ноги у меня, наверное, уже не лавандой пахнут. Подумала ещё: господи, чего тебе надо от меня, бедолага, я же выгляжу как чучело, вторую ночь не сплю, не смотри ты на меня. Засмущал, в общем».

«Ты прекрасно выглядела!» – всегда протестовал папа на этом месте. И правильно делал, потому что мама прибеднялась исключительно с целью получить комплимент, чтобы у подружек, которым в очередной раз рассказывали эту историю, был лишний повод позавидовать. «Едем. Он посматривает. Ладно, думаю, не до тебя мне, у меня голова-то товарами забита и всем таким, не до поглядываний твоих».

И вот не успели они ещё доехать и до Москвы, как случилось то, чего мама так боялась: поезд начали грабить. «Сначала дёрнули стоп-кран, вагон тряхнуло. Потом раздались крики: всем сидеть, не будете рыпаться, всё обойдется! Дверь соседнего купе вынесли. Мы всё поняли и просто ждали своей участи. Я уже попрощалась с деньгами. Наконец, стали ломиться и в наше купе».

Мама сказала, что ни у кого и мысли не было сопротивляться, челноки сами открыли дверь. И увидели за ней крепких мужичков. Те сразу же выставили вперед стволы и посоветовали каждому отдать по двести долларов, чтобы спокойно продолжить путь. «Я так обрадовалась! – говорила мама, – сумма была ещё очень божеской, всё-таки и среди налётчиков были совестливые люди». Но тут произошло непредвиденное. Когда рэкетир показал на маму и сказал: «Начнем, пожалуй, с тебя, кудрявая», – «цыплёночек» вдруг нырнул в свою сумку. «Не суетись, я же сказал, сначала она», – осадил его налетчик. Но в руке у «цыплёнка» вдруг тоже появился пистолет, который он наставил на рэкетира и спокойно сказал: «Отстаньте от девушки. Пожалуйста».

Впоследствии выяснилось, что никакой это не пистолет, а вообще гвоздемёт, который к тому же стреляет клеевыми гвоздями. Кожаным курткам захватчиков он не нанёс бы серьёзного вреда. Но инструмент так солидно поблёскивал в полумраке купе, и такое решительное лицо было у маминого попутчика, что рэкетиры включили заднюю, приняв его за бандита похлеще них самих. Сохраняли наружное достоинство, но смылись. Мзда у них была небольшая, и рисковать жизнью в тот день они не были намерены. А поезд спокойно поехал дальше. Ситуация по тем временам была почти рядовая, к тому же всё так удачно закончилось, даже половину челноков ограбить не успели.

Папа говорит, что сам от себя такого не ожидал и, если бы не мама, ему бы и голову не пришло такое выкинуть. Он ехал в Москву шабашить на какой-то стройке и вёз в сумке самое ценное – инструменты. Новые русские, спонтанно разбогатев, начинали возводить себе загородные дома, и открылись тысячи неофициальных вакансий для строителей. У папы тогда не было особых навыков и знаний о строительстве, одни лишь руки и большое желание заработать.

Это сейчас он директор крупной фирмы по производству стеклопакетов. В городе висит наружная реклама: в проёме окна за стеклом рыжий кот балдеет от того, как ему сухо и комфортно.

Папу в тот раз заказчик кинул. Он с приятелями трудился целую неделю, но им не заплатили и уволили с напутствием «Скажите спасибо, что уходите на своих двоих».

Но мама потом разыскала «цыплёночка», чтобы отблагодарить. Из Польши она привезла ему хорошие ботинки, глаз у неё был уже намётанный, и размер она подобрала правильный. Папа долго отказывался от обновки, а сам чуть не плакал от радости: его-то ботинки были уже просто в ужасном состоянии. Но всё повторял, что дела у него идут очень даже неплохо. Тут и я чуть не расплакалась.

Ну и завертелось у них. У выпускницы консерватории и выпускника Санкт-Петербургского университета по специальности «Государственное и муниципальное управление». Через год они поженились. Мама тогда уже не торговала с ящиков, а владела торговой точкой в рыночном павильоне. Потом и папа обзавёлся сотрудниками, сам уже строжил их и гонял. И кожанкой обзавёлся, и машиной, и на цыплёнка уже не был похож. Я по-хорошему завидую родителям: эта их история такая крутая и очень трогательная, а не вот это вот «рассыпать учебники, чтобы привлечь внимание». Они и сейчас милуются, трогательные, как котятки. Папа приносит домой цветы без повода и дарит маме что-нибудь просто потому, что ему так захотелось.

Мамин дядя однажды, тяпнув вина у нас на застолье, сказал, что папа каблук и ничего дома не решает. Хотел задеть. Но папа и ухом не повёл, только проникновенно так произнёс: «Ты даже не представляешь, Коля, сколько я всего решаю. За скольких сотрудников отвечаю. От меня фактически зависят двести человек и их семьи. И знаешь, что, Коль? У себя дома я не хочу ничего решать. Желаю просто побыть исполняющим обязанности мужа. Исполнять, а не командовать, понимаешь? И вот что я ещё тебе скажу: в отличие от некоторых, я этого не стыжусь. Это мой кайф. Мой дом – моя тихая бухта. Тут всё супер, и это я так всё организовал. Тут отношения не выясняют и заслугами не меряются. И если, чёрт возьми, нужно вынести мусор, то жена мне так и говорит, – и я просто выношу мусор. Она так сказала не потому, что хочет упрятать меня под каблук, а потому что это просто нужно сделать. И я иду с мусором к контейнеру, потому что мне так сказали, и вообще не комплексую. Надеюсь, ты меня понял?»

Я прям выбесилась тогда из-за дяди Коли. Хотела сказать: ну какой папа каблук? Если прийти к нему в офис, то всегда спросят, назначено ли, и ни за что не пропустят, если не назначено. У папы водитель и секретарь, на работе перед ним трепещут. Может человек действительно посидеть дома без того, чтобы стучать кулаком по столу и кричать: «Женщина, подай мне борщ!» Папе ведь не нужно доказывать, что он «мужик». Мама вот говорит, что на неё достаточно посмотреть, чтобы понять, что у неё крутой муж.

Но есть у этого папиного нежелания решать и обратная сторона. Ну сказал бы маме, что это он меня отпустил к Аньке. Что он так решил, точка.

Но нет. Он всегда оставит решение за мамой. А передо мной разведёт руками: «Мама боится, что, когда ты не дома, с тобой может что-то случиться. И я вообще-то с ней согласен».